Бог теологов.

В богословии Бог конструируется как трансцендентная сущность, недоступная разуму человека. Благодаря усилиям «специалистов» он превращается в теологического и метафизического монстра. Бог больше всякой конечной величины, утверждал Н. Кузанский. Следствием отрыва схоластики от «живого бога» стала онтологизация и сакрализация вполне земных учреждений. Например, интенсификация образа ада в христианской культуре вызвана распадом экклезиального единства, объединявшего ранних христиан, для которых Бог — это любовь. По мере феодализации Бог превращался в суперзащитника, и это постепенно рождало фундаментализм. Если с нами Бог и он берет на себя ответственность за все, то и нам практически все дозволено.

Однако пропасть между человеком и Богом расширялась. Как он может защитить нас? Первые отцы церкви строили модель общения Бога и души через исповедь.

Метафизическое, инфернальное зло, вынесенное теологами за пределы мира живых людей, реализуется на Земле. Адом станут концентрационные лагеря. Фундаментализм является оборотной стороной передачи справедливости в потусторонний мир. В отличие от героев, которые жертвуют собой, террористы уничтожают других. Они вообще никого не защищают. Их задача уничтожить как можно больше людей.

Очевидно, что эскалация образа ада является следствием католической версии Бога как абсолютного защитника. Если при жизни мы отделены от Бога непроходимой ни для нас, ни для него границей и коммуникация, несмотря на заверения Августина, невозможна, то конструирование ада наглядно показывает как, когда и где мы, наконец, встречаемся с Богом. Нам дано лицезреть его после смерти, когда он предстает грозным судией, который не знает пощады. Одним из первых, кто это понял, был Данте. Попытка коммуникации с предметом первой любви уводит его из города философов в страну, где похоронены атеисты. Бог любви интернирует туда всех, кто предал его чувство. Данте в поисках любимой попал в ад. Эта эротическая или теологическая история — намек на мстительность Бога.

Был правдою мой зодчий вдохновлен: Я высшей силой, полнотой всезнанья И первою любовью сотворен.

Эти слова из надписи над вратами ада — смесь божественного доверия и цинизма.

Если отвлечься, что перед нами ад, то совершенную в геометрическом отношении модель Данте можно было бы считать изображением рая. И действительно, у отца западной инфернологии Августина мы видим образец видеокультурного понимания места для святых. Если полностью отвлечь содержание от формы, то Данте и Августин пользуются одинаковой техникой. Рай Августина — Божий Град — в формальном отношении тот же ад Данте. Данте — путешественник, обязанный посетить как прекрасный, так и ужасный город. И это не удивительно, так как у рая и ада один и тот же дизайнер. Или все-таки Бог и Дьявол — разные архитекторы? Но даже если это так, то вечные идеи геометрии действуют в умах того и другого. Тот, кто взывает к небу, должен помнить об аде. Если ад возможен по милости Бога, то ясно, что его построение является отражением божественной формы. Отсюда перенос гомогенной концентрической формы, принятой католицизмом на архитектонику ада. Как получилось, что ад повторяет рай, где иерархия ангелов сливается в хоре вокруг Бога, располагающегося в центре? Очевидно, что Данте в своей конструкции синтезирует платонический идеализм круговых форм с иерархическим пониманием устройства мира. Произведение Данте показывает, что обиталище Дьявола также имеет круговую форму и там действуют универсальные законы циркуляции, рефлексивности и замкнутости. Так устроены все круговые сферы. Ад — это двойник божественной сферы. Но если божественная сфера — это протуберанец света, то ад — это место тьмы, «черная дыра».

Форма и количество кругов позволяют сравнивать ад и рай по форме.

Проход через пыточные камеры похож на протокол аудиенции у короля, к которому проводят через многочисленные залы. Князь подземного мира Люцифер занимает нижний покой, находящийся в самом центре Земли, и рефлексирует о своей сущности, сидя на троне. Здесь разоблачается истина нижнего, подлунного, земного мира и достигается окончательное прозрение относительно темного бездуховного ада. Каков господин, такова и страна. Увидев князя тьмы, поэт постигает абсолютную тьму, в которой боль превосходит любой наркоз. Поэтическое путешествие к нижнему полюсу мира отражает инферноцен- тризм католической космографии. Какова середина, такова и периферия. Цель путешествия в том, чтобы показать экстремум конца.

Но ад как регион — это часть божественного мира, его нижняя часть. Кто же, кроме князя ада, может оккупировать эту часть — нижний предел мира? Мы знаем, почему в космологическом смысле середина ада наиболее удалена от Бога. В аду души оставлены Богом и людьми, они абсолютно беззащитны. Но чтобы совместить метафизический смысл зла и космографическую сферу, ад вынужден строиться как отражение геоцентрического понимания бытия.

В ходе спуска в ад Данте и Вергилий оказываются в преисподней, в которой отрицание образует своеобразный круг, круг конца и разрушенной перспективы.

Итак, именно познавательный интерес заставляет поэзию опускаться в самое сердце мрака. Поэт чувствует необходимость постигнуть то, что ускользает от познания — природу бесконечной негативности, которая бросает свою тень на жизнь. Отказ от коммуникации с Богом оставляет лишь опору на царство каузальности, он приводит в круг крушений — таково следствие инфернологии Данте. Первообразом такой позиции негативного отрицания является Люцифер. Своим путешествием Данте открывает широчайший антимир, являющийся зеркальным отражением, точнее, пародией универсума.

Европейская теология — это медитация о сюрреалистическом центре мира, который расположен вне мира. Земля, с населяющими ее грешными людьми, и духовная сфера Бога, окруженного ангелами, распались в христианстве. Этот раскол единого целого на две части привел к расколу дискурса на язык теологии и язык науки. Наука говорит о мировом целом — универсуме, теология говорит о царстве духа, являющемся тайной Бога. Попытки метафизики соединить эти две сферы в одну, объединить язык науки и теологии оказались по своим последствиям еще более тяжелыми, чем раскол.