«Коллеж Социологии» не оставил после себя какой-то завершенной, цельной доктрины; это творческое объединение, поставив своей целью изучение сакральных основ существования, не могло, как следует думать, воспротивиться захватывающему движению самоуничтожения, которое оно намеревалось познавать. «Коллеж» ставил вопрос о необходимости укрепления социальных связей человеческого существования. Трудно было бы отыскать более актуальный вопрос для Европы конца 30-х годов. Вспоминая позднее об этом времени, Батай писал, пытаясь объяснить экстремизм своих философско-политических выступлений: «Нет никакого сомнения в том, что буржуазный мир, как он есть, провоцирует на насилие, что в этом мире притягивают к себе внешние формы насилия»408. В статье «Психологическая структура фашизма» писатель определял буржуазный мир как мир однородный: как общество, основанное на производстве и полезности, связанное исключительно корыстными интересами составляющих его индивидов, которые сами оказываются не чем иным, как «функциями ничтожных продуктов»409. С психофизиологической точки зрения такое общество характеризуется прежде всего апатией, безразличием отдельных его членов к действительно общему делу. Это общество является совершенно инородным в отношении к традиционным типам общества, основанным на религиозно-виталистских силах бытия. В сущности, буржуазное общество, как воспринимают его участники «Коллежа», является скорее симуляцией подлинного общества, абстрактной и расплывчатой фигурой, скрывающей отсутствие реальных общественных связей, отвергнутых во имя частных интересов. Во Франции это «омертвение» общественной жизни достигает своего апогея с крушением надежд, связанных с политикой Народного фронта, и приходом к власти президента Лебрена, воплотившего, по точному замечанию одного из исследователей философии «Коллежа Социологии», отсутствие какой бы то ни было власти в стране410. Дни III Республики были действительно сочтены, ее время уходило. Когда Батай и его сподвижники обрушиваются с яростной критикой на современных им политических деятелей, они метят не столько в те или иные политические фигуры или лица, сколько в конкретных людей, которым недостает сил быть реальной политической силой. Рассказывая о церемонии открытия памятника погибшим, на которой присутствовал президент, Батай сосредоточивает свое внимание на его «внешнем виде, которому никак не достичь величия и который должен его изыскивать при помощи каких-то внешних средств, наподобие тех, кто не располагает реальной властью и вынужден, как обезьяна, подражать величию с каким-то остервенением»411. Точно такую же позицию в отношении современной политической власти занимает Р. Кайуа: «Ясно, что для Г. Блюма власть основана на легальности. Следует опасаться, напротив, того, что именно власть основывает легальность. Всякая власть является суровой: ее разрушают и уж во всяком случае подтачивают, если ею не злоупотребляют тогда, когда это следует»412. И политик Лебрен, и политик Блюм критикуются руководителями «Коллежа» не за какие-то ошибки в управлении страной, но за бессилие ею по-настоящему управлять, за отсутствие той таинственной силы, той маны, которая определяет существование глав противобуржуазных режимов в Италии, Германии и России. Власть неотъемлема от индивида: чтобы положить конец современному безвластию, участники «Коллежа» разоблачают метафизику, идеализм демократической концепции власти. Власть противится отчуждению в тех или иных инстанциях, она неотделима от ее осуществления, от ее проведения в жизнь, от воплощения в индивиде. Последний, стало быть, не имеет ничего общего с законно избранным представителем: власть нельзя передать другому, поскольку власть — как принцип жизни — определяет собой человеческое существование. Ж. Монро, один из зачинателей «Коллежа Социологии», оставшийся, правда, в конце концов не у дел, писал на страницах «Ацефала»: «Власть существует сама по себе, произвольно. Она словно ниспосланная благодать. Она не есть то, что имеют, она есть то, что есть»413. Имманентное отношение власти и индивида подчеркивалось Батаем в статье о фашизме: глава фашистского движения воплощает собой единый принцип власти, который принимают все члены общества. Задача индивида не сводится к той или иной его общественной функции, к тому или иному бремени, наложенному на него социальным существованием: индивид, как понимают его в «Коллеже Социологии», должен наполнять новой жизнью социальный организм. Такая концепция индивида, подчиняющая его социуму, объясняет уже знакомую нам идею Батая основать тайное общество, которое было бы очагом активной политической жизни: сообщество «Ацефала» представляет собой именно «экзистенциальное», «трагическое» сообщество индивидов, которые не принимают в окружающей их реальности отсутствия какого бы то ни было сообщества. «Трагическое» сообщество «Ацефала», равно как и разрываемое противоречиями сообщество «Коллежа Социологии», противостоят тому типу общества, в котором единственной связью между индивидами является рациональный «общественный договор». «Настало время оставить мир ученых и его свет. Слишком поздно хотеть быть разумным и образованным — что и привело к этой пошлой жизни»414. Пошлости буржуазного существования Батай и самые близкие его сподвижники противопоставляют сакральное пространство «внутреннего опыта»: в «Ацефале» оно ограничивается и предохраняется ритуалами, тайной; оно символизирует и воплощает в фигурах посвященных и в их единении место чувственной самоотдачи, аффективной полноты существования, которое было выведено за рамки буржуазной жизни, замкнувшейся в сфере профанного. По своей природе и судьбе это экзистенциальное сообщество первичнее и существеннее, нежели рационализированное однородное существование буржуазного социума. Экзистенциальное сообщество, о котором думают приближенные Батая, не является самоцелью их опыта: оно устремлено к возможности рождения нового типа социума. Важно, что, рассматривая такие возможности на примере современных им противобуржуазных режимов, участники «Коллежа Социологии» не приемлют ни фашизма, ни коммунизма, хотя ясно сознают, что и то и другое политическое движение вызвано к жизни той же неудовлетворенностью настоящим, которая направляла их творчество. Таким образом, как нам уже приходилось об этом говорить, дело идет не о консерватизме, стремящемся оградить и упрочить то, что представляется ценным в прошлом или настоящем, но об опыте радикального обновления социума начиная с самого его истока. В контексте общественной жизни конца тридцатых годов творческая программа «Коллежа Социологии» предстает так, что ее невозможно свести ни к искусству, ни к науке, ни к политическому действию, хотя именно эти составляющие последнего довоенного опыта Батая образуют все его своеобразие. «Социология святого», которую разрабатывают сотрудники «Коллежа», отходит от ортодоксальной доктрины французской социологической школы в том, что, изучая «совокупность объединительных движений общества», она не отделяет себя от воздействия этих самых движений; более того, пытается обратить определенные круги творческой интеллигенции к силам, которые порождают эти движения, к религи- озно-магическим истокам власти, преданным забвению в наличных формах политической жизни. Власть, как было сказано выше, неотъемлемо принадлежит индивиду, было бы, однако, неверным понимать это общее для творческой программы «Коллежа Социологии» положение в том смысле, что индивид сам по себе воплощает власть или волю в власти. Подлинная власть индивида сказывается во власти (могуществе) принести себя в жертву, отвергнуть собственную индивидуальность. В этом жертвоприношении индивид не передает отпущенную ему власть другому, но злоупотребляет ею в отношении самого себя, в отношении своего я, которое для него ничто в сравнении с возможностью выйти за его рамки.