Г лава седьмаяПРОБЛЕМА САВЛА

Было бы самонадеянностью «анализировать» Савла. Анализ попросту невозможен без подсознательного материала, без мечтаний и свободных ассоциаций, без различной поддержки данных, которые может предоставить только живой объект.

Вряд ли помогут скудные сведения о личности Савла. Он часто ссылается на что-то, что он называет «шипом в его теле», а себя называет «не вовремя рожденным», он упоминает знаки Иисуса Христа на своем теле (Гал. 6:17) и указывает на свой низкий рост, на свой ужасный голос, но ни одна из этих черт не составляет всего портрета. Его портрет нельзя дополнить, вероятно, подлинным описанием того, что был он «абсолютно лысым, с кривыми ногами, брови его возвышались над длинным носом, а лицо было красным и вульгарным»1. Немного мы можем почерпнуть также из предположения, что он должен был объявить себя «очищенным» от проказы (храмовыми священниками в Иерусалиме) (Деян. 21:20—27).

Конечно, его чувства к женщинам также могли бы быть золотой жилой, если бы мы знали, какими они были, В настоящее время нет практически ничего, на что мы можем опереться в этом плане, несмотря на распространенную тенденцию превращать Савла в некоего женоненавистника. Она основана на его самом известном замечании: «лучше жениться, чем сгореть».

Единственными женщинами, которых особо упоминает Савл, являются женщины «канонического» возраста, которые слишком стары, чтобы стать матерями или женами.

Мог бы помочь его рассказ о собственном «обращении», но он столь скуден (лишь упомянут факт), что, как бы он ни был интересен в негативном смысле, он ничего нам не говорит. Наверняка может помочь тройное упоминание об этом в Деяниях: оно — личностное, обстоятельное и правдоподобное, вероятно, исходящее от самого Савла.

В первом свидетельстве в Деяниях сказано, что «внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос [Иисуса], говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь... Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел... И три дня он не видел, и не ел, и не пил» (Деян. 9:3—9).

Второе упоминание не менее определенное — здесь люди, бывшие вместе с Савлом, видят свет, но не слышат голоса. Савл же не мог видеть из-за яркости света (Деян. 22:3—16). Третье упоминание, значительно более беглое, не противоречит первым двум. Отсутствие реакции спутников на то, что пережил Савл, несомненно, означает, что это событие было «частным».

Конечно, такое скудное сообщение может быть принято как описание приступа эпилепсии, и многие исследователи так и думали. И все же это невозможно утверждать с полной уверенностью, хотя потеря слуха, падение и длительное голодание могут привести к такому заключению. Тем не менее внезапный характер этого эпизода и острая боль, которая, несомненно, сопровождала его, показывают, что ему предшествовал длительный период психологических мучений. Мы имеем право предположить, что «обращение» Савла было для него выходом из какой-то муки.

Наконец, редко обсуждавшейся проблемой является жизнь Савла до его «обращения» по дороге в Дамаск. Не сохранилось ни одного его послания, которое было бы написано в первые 14—35 лет после обращения. Что же он делал все это время? Что он чувствовал по поводу борьбы не на жизнь, а на смерть иудеев против Рима?

Говоря прямо, имеющиеся сообщения о ранней деятельности Савла — чепуха. Представление о том, что Савл мог преследовать иисусистов, — абсурдно, потому что, с одной стороны, вождь иерусалимских иисусистов — Иаков Праведный был правоверным священником Храма, в котором все иисусисты вместе с многочисленными фарисеями и священниками продолжали прилежно молиться. А с другой стороны, потому что невозможно представить, как это Савл, не занимая никакого официального поста, мог «преследовать» кого-либо.

Нам говорят:

«Савл терзал церковь, входя в домы и влача мужчин и женщин, отдавал в темницу» {Деян. 8:3).

«И по всем синагогам я многократно мучил их и принуждал хулить Иисуса и, в чрезмерной против них ярости, преследовал даже и в чужих городах» (Деян. 26:11).

Кажется, мы сталкиваемся здесь с простодушным описанием жития святого, очень далеким от реальных событий и без какого- либо интереса к фактической стороне дела.

В этом смысле, когда Савл сообщает об аналогичных своих преследованиях (Гал. 1:13), мы склонны считать это литературным украшательством и средством усиления контраста между тем, что было до и после его обращения. Это действительно проливает некоторый свет на особо хаотичные фрагменты документов, соединенных вместе по прошествии длительного времени после этих событий, чтобы создать для возникающей общины опору на некую традицию, как бы тенденциозно она ни была представлена.

Далее, в Деяниях зафиксировано странное совпадение: во время последнего визита Савла в Иерусалим (53—58 гг.) римский центурион ошибочно принимает его за Февду, александрийского еврея, который возглавил мятеж и увел «четыре тысячи человек разбойников» в пустыню (21:38).

В любом случае, как нам кажется, Савл мог быть другом или же учеником Февды2, чье появление совпало с поглощением Иудеи Римской империей, когда вновь возник вопрос об уплате прямой дани Риму. (Она была отменена в 41 г., когда Иудея среди некоторых других территорий была передана иудейскому царю Агриппе I после смерти императора Гая, а Агриппа I умер в 44 г.) В Деяниях (5:34—37) связаны также Февда и Иуда Галилеянин, основатель движения зелотов, что является анахронизмом. «Увод в пустыню», как отмечено выше, был военной мессианской антиримской операцией. Это был один из способов разрушения общества. Несомненно, Февда был кем-то вроде зелота или кинжальщика, хотя для римлян, без сомнений, все мятежники были кинжальщиками.

Ввиду репутации иисусистов как мятежников, т. е. продолжателей светской деятельности Иисуса, весьма значимо, что Савла так же называли «язвою общества, возбудителем мятежа между Иудеями, живущими по вселенной, представителем Назорейской ереси...» (Деян. 24:5). «Все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем, Иисуса» (Деян. 17:7). Связывание Савла и Фев- ды будет важно в качестве указателя на его деятельность до того, как он начал играть свою более известную роль.

Что касается ухода Савла в «Арабию» по прошествии двух лет после его обращения, то, как пишут многие переводчики, здесь имелась в виду не современная Аравия, а Араба в нижней долине Иордана — укромная ниша мятежников, довольно близко от Мертвого моря. И вряд ли в Арабе он мог предаваться чистым размышлениям, или диалогам с собственной душой, или раздумьям по поводу личного спасения, или созданием абстрактных схем спасения человечества. Если бы он занимался только этим, то вряд ли возбудил бы враждебность языческого царя Набатии, находившегося в Петре? И трудно объяснить: почему в Дамаске его врагами были исключительно евреи? (2 Кор. 11:32). Таким образом, Савл, как и другие ему подобные (Сила), иногда представлен как зелот.

Сам Савл упоминает, что его принимали за зелота в различных общинах диаспоры. И, может быть, стоит рассмотреть еще раз его замечание о своей исключительной ревностности к традициям отцов (Гал. 1:14). Если здесь он использует слово «ревностный» в смысле, имеющем отношение к зелотам, которых первоначально называли «ревнителями по законе» (1 Мак. 2:27), то это может служить указанием, затемненным веками непонимания и неправильного перевода, на его первоначальные связи.

Подоплека личных настроений Савла подтверждает это предположение о его ранних интересах. Он родился в зажиточной семье. Его отец был родом из Гуш-Халава (Гишала) в Палестине, очага зелотской непримиримости; он купил[‡‡‡] и завещал в наследство Савлу звание гражданина Тарса3 в Киликии (теперь — это местность в северо-западной части современной Сирии). Это был суетливый город, через который в Сирию устремлялись потоки грузов со всей Малой Азии, а затем растекались по Плодородному Полумесяцу, включая Палестину.

И если иудеи диаспоры принимали Савла за зелота, не мог ли он действительно быть им когда-то? Не может ли это проглядывание иной ситуации, эти фрагменты, ускользнувшие от апологетической тенденции автора Деяний и вставлявшиеся незаметно в дошедшие до нас тексты, представлять собой воспоминания о предыдущей деятельности Савла? Деятельности зелота, измененной только в связи с поражением инициативы Иисуса, когда Савл направил внутрь его мятеж против власти этого мира — Рима, обобщив и трансцен- дентализовав мессианскую надежду? Или же, если он преследовал

иисусистов, встав в оппозицию к ним, не мог ли он быть бойцом в пользу конкурирующей «тенденции» — например, Иоанна Крестителя? Или таким, как Февда, за кого принял его римский центурион?

Или он мог вовсе отойти от физического сопротивления? Не мог ли он под воздействием поражения Иисуса оставить полнокровное, активное сопротивление в этом мире воинствующих мессианистов ради того, что легко могло стать далеко идущим переворотом, то есть ради немедленного установления Царства Божьего, на этот раз с помощью воскресения Иисуса, которое было воспринято им взрывным образом как блестящий выход из потрясшего его разочарования вследствие самого фиаско?

В конце концов, мы недооценивали значение характера Савла и должны взглянуть на его Послания, чтобы понять, можем ли мы извлечь какие-то выводы из этой истории в психологическом плане!

На первый взгляд, история деятельности Савла представляется последовательной: будучи набожным иудеем, он преследует «Матерь Церковь».

Все приведено в порядок. Но даже беглый взгляд на традиционный рассказ вызывает тревогу, ведь чем больше всматриваешься в прошлое Савла, тем необычнее все выглядит. Г оворя по правде, суть дела — в чувстве Савла к Иисусу или (поскольку он лично не знает Иисуса) знаменательно его отношение к деятельности Иисуса. Таким образом, внезапное превращение ненависти в любовь требует от нас возвратиться к смерти Иисуса и понять ее значение для Савла.

Хотя в Посланиях Савла нельзя найти никакого глубокого психологического «материала», общее впечатление совершенно ясно. Больше всего его мучили две вещи — страх смерти и маниакальная забота о соблюдении мелочей. Эти две озабоченности переплетаются; именно они должны составить матрицу для репгения его проблемы.

Для Савла отвергать что-то было просто. Как можно победить смерть? Это то, что, по его мнению, и привело к радикальному провалу Торы: она не смогла гарантировать бессмертия. И все же существовал один элемент, который поддерживал надежду. Если смерть была платой за грех, а избежать греха можно беспрекословным подчинением воле Бога, тогда у безгрешного человека мог появиться шанс избежать смерти. Конечно, это относилось к случаю Иисуса, а воскресение Иисуса было доказательством того, что Бог фактически отменил смерть для него, а заодно и для всех тех, кто верит в него и кого каким-то образом можно объединить с ним.

Испытывая болезненный страх смерти, Савл должен был быть охвачен страстной надеждой при первых сообщениях о видении Симона-Камня на Г алилейском море. Тогда его здравый смысл вновь заявил о себе. Как такое могло произойти? Но, вероятно, могло в конце концов?!

Если Савл не просто преувеличивает свою прежнюю враждебность к иисусистам, используя ее как риторический прием для усиления значения своего ареста, то, без сомнения, его рьяность в этом деле может быть приписана напряжению, созданному притягательностью новой веры в тот момент, когда он о ней услышал. Из-за своего болезненного страха смерти и стремления к бессмертию, он, должно быть, почувствовал возможность воскресения из рассказа об испытании, постигшем его товарища-мессианиста Иисуса. В таком случае его первая реакция должна была сводиться к ужасающему и очаровывающему неверию: тогда он действительно проявил враждебность и фактически боролся с ней из-за ее привлекательности для него.

Болезненный страх смерти был переплетен у Савла с его в равной степени болезненной и, следовательно, неизбежно нарушающейся пунктуальностью.

Хотя иудеи в общем считали соблюдение Торы утешением для себя и руководством в жизни, Савла это явно не устраивало. Он попросту не мог жить по ее требованиям. Для Савла и для всех иудеев смерть — результат греха — была привнесена в мир Адамом как наказание за единственный акт непослушания (Рим. 5:12—21). А поскольку непослушание Богу — главный грех в иудаизме, невыполнение одной-единственной заповеди, как бы тривиально она ни выглядела, приводит к аналогичному наказанию. «А все, утверждающиеся на делах закона, находятся под клятвою. Ибо написано: «Проклят всяк, кто не исполняет постоянно всего, что написано в книге закона» (Гал. 3:10). Савл даже зашел так далеко, что обвинил саму Тору за совершения грехов людьми: «Я не иначе узнал грех как посредством закона [т. е. Торы]. Ибо я не понимал бы и пожелания, закон не говорил: не пожелай» (Рим. 7:7).

После своего обращения Савл сначала во многом проявлял замечательное, но безнадежное рвение к Торе. Я был «по ревности — гонитель Церкви Божией, по правде законной — непорочный» (Флп. 3:6). «Вы слышали [.. ] что я жестоко гнал Церковь Божию, и [...] преуспевал в Иудействе более многих сверстников [...] будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий» (Гал. 1:13, 14).

Таким образом, даже при том, что Савл становился все более скрупулезным (типично!), это было бесполезно, ибо он не мог соответствовать требованиям Бога (Гал. 1:14, Флп. 3:6). Для него не было ничего естественнее, чем соответственно обвинить Тору, утешение Израиля и всех его грешников, и сам грех!

Другими словами, человек по своей природе не может исправиться, просто соблюдая Тору, его может спасти только самостоятельное решение Яхве. Яхве милостиво делает выбор: спасти грешника. Следствие греховности самой Торы заключается в том, что, пока ты ограничен рамками Торы, ты являешься, подобно Савлу, «узником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 7:23). Его одержимость религиозным послушанием была тесно связана с этим навязчивым страхом смерти. Для Савла уникальная особенность Иисуса заключалась в таком полном подчинении Богу, что он был воскрешен прямым действием Бога и, более того, сделан Господом всего сущего.

Взрывчатость «обращения» Савла породила ослепляющее видение по дороге в Дамаск, в котором Иисус предстал не только воскресшим, как в видении Симона-Камня, но и обожествленным. Как мы увидим, все идеи, развитые Савлом после обращения, происходили в значительной степени и в религиозном, и в магическом смысле от этой потрясающей и простой мысли: инкарнации — вселения Бога в тело Иисуса — человеческого существа.

Очень поучительно показать процесс, в ходе которого Савл превратил свои нововведения в интеллектуальный комплекс, который неожиданно становится новой религией. В частности, механизм оживления Савла после его припадка по дороге в Дамаск заключал-, ся в его неожиданном, ослепляющем прозрении, которое Бог по-1 слал ему по методике воскресения Иисуса, в постижении того, что' Бог дал ему нечто, чего бы он — «узник закона греховного» — нич когда не мог бы достичь сам, а именно: совершенное подчинение. Вера, порожденная его припадком, пробила таким способом брешь в порочном круге принудительной и маниакальной необходимости приспособляться ко всем требованиям Торы и одновременно неспособности действовать именно так. Конечно, если излагать ситуацию Савла таким образом, то она звучит как парадигма невротического синдрома.

Итак, особое воздействие, вновь обретенной веры Савла (прежде всего в факт воскресения Иисуса, а затем и в значение этого факта), заключалось в укрощении его болезненного страха. Иисус, иудей и, без сомнения, экзальтированный мессианист, как и сам Савл, был спасен от смерти, как может быть спасен и Савл.

Савл пишет об этом трогательно:

«Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Г осподом нашим!» (Рим. 7:24)

Аналогичным образом он смог отказаться от своей праведности, «которая от закона»; он хотел достичь праведности «от Бога по вере» (Флп. 3:9).

Пыл Савла, как показывает его арест, так же как и настойчивость, с какой он вдалбливал свои чувства в головы аудитории, показывает, что он перенес психический сдвиг, заставивший его дрожать от упования.

Будучи внезапно поставленным перед фактом воскресения Иисуса, а в конкретном плане — перед его значением для себя и будучи охвачен мессианским пылом и абсолютно убежденным в том, что вселенная на грани взрыва, Савл, должно быть, ожидал, что его сразу же схватят и перенесут в вечную жизнь в Царстве Божьем. На первой стадии своего припадка он был убежден, что новый мир буквально в шаге от него, так что он лично и все живущие вокруг станут свидетелями этого мира: «Не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор. 15:51—52). Следовательно, каждый живущий в данный момент вовсе не умрет, а сможет просто облечься в свое новое, прославленное тело: «Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление» (1 Кор. 15:53).

И все же его первый пыл как-то увял. Его горячность, должно быть, поостыла от сознания того, что Конец света фактически не наступил, хотя его убеждение, что он вот-вот наступит, принеся с собой реальное искупление, никогда не менялось. Даже в минимальной степени неизбежность Конца света не была метафорой; ведь, как и все в идеях Савла, она была твердой, осязаемой и фактической. Это очевидное утверждение достаточно подкрепить лишь несколькими цитатами.

Поколение Савла «достигло последних веков» (1 Кор. 10:11) и будет «судить ангелов» (I Кор. б;ЗУ «Проходит образ мира сего» (1 Кор. 7:31), «доколе есть время, будем делать добро» (Тал. 6:10). «Ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали» (Рим. 13:11), желанный день «приблизился» (Рим. 13:12), Бог вскоре «сокрушит» сатану (Рим. 16:20). То же лихорадочное ожидание Конца света вселилось также и в филиппинцев.

Савл никогда не описывает Мессианское Царство—преамбулу вечного Царства Божьего, и, разумеется, в сознании разных мыслителей существовало огромное различие в отношении этих двух концепций. Но у Савла не возникает сомнения в неминуемости наступления Царства, что подтверждается многими нюансами в его характеристике времени. Он, например, говорит о том, что «ныне» спасение ближе, чем во времена первых «уверовавших», т. е. его и римских иисусистов, он принимает за отправной пункт дату своего визита в Рим за двадцать пять лет до этого. И когда он добавляет в следующей строчке, что «ночь прошла, а день приблизился», ему представляется отрезок в сорок лет.

Поскольку Савл считает, что пусковым механизмом наступления Мессианского Царства являлось воскресение Иисуса, а с тех пор прошло двадцать пять лет, то ему могло представляться, что до конца Мессианского Царства и установления вечного Царства Божьего осталось пятнадцать лет. Иными словами, Савл отводил Мессианскому Царству максимум сорок лет. И в этом случае он также придерживался общепринятой оценки4, но она была максимальной — крайним пределом.

Понятие «близко», разумеется, может быть весьма растяжимым. Максимальный интервал в сорок лет, большинство которых уже истекли, был коротким. Савл думал, что сама смерть находится на грани уничтожения (I Кор. 15:26), поэтому он считал смерть избранных, твердых в преданности Иисусу особым исключением; Савл думал, что возвращение Иисуса во славе уже «у порога», оно наступит самое большее — в течение нескольких лех, т. е. через пятнадцать лет после написания его Первого послания Коринфянам и спустя двадцать пять лет после распятия. А что касается эмоций Савла, то он ожидал этого события в течение реальных недель или даже дней. Он был глубоко убежден, что его поколение — последнее человеческое поколение перед неминуемым наступлением Конца света.

Достаточно любопытно отметить, что эта временная задержка, это небольшое промедление, требующее объяснений, последовательно привело к плодотворному комплексу идей, составляющих суть основного аргумента Савла. По своей природе этот аргумент структурно увязан, следовательно, предпосылки и выводы здесь должны быть объединены, чтобы поддержать цель Савла — найти объяснение пробелу между воскресением Иисуса и Царством Божьим. Объяснение Савла, каким бы психологически обоснованным оно ни было, можно вывести только из знакомых ему идей. Его психическая проблема, временно разрешенная путем безрассудного отождествления себя с Иисусом, ителлектуально должна была быть выражена с помощью взглядов, которые он разделял с бесчисленными евреями, но в его особой ситуации их надо было выстроить в другом порядке.

Савл должен был объяснить странную, действительно необъяснимую временную задержку Второго пришествия. Что означает для Бога вновь окунуться в историю, чтобы воскресить и обессмертить человека? Если это божественный способ начать процесс установления его Царства, почему же он не закончил его? Отчего произошла задержка?

А если установление Мессианского Царства инициировалось Воскресением Иисуса, почему оно не было завершено? Как действительно можно было приступать к его установлению без плана его завершения9 Как могла возникнуть пауза? И что она могла означать? И прежде всего, если подразумевалось, что Воскресение Иисуса знаменует наступление Царства Божьего, как могли все те, кто верил в это, продолжать умирать? Савл объяснял естественную смерть, провозглашая надежду, порожденную Воскресением Иисуса, что усилило его интеллектуальный прорыв, который спустя долгое время после его кончины должен был сделать его сотрясателем мира.