XXVII. МОНАДЫ И Т. Д.

Но не думайте, будто ваши действия — результат ваших мыслей.

XXVIII. ПЛАСТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ

Поскольку я ровным счетом ничего не понял в этих восхитительных идеях, некий англичанин по имени Кэд- ворт12 заметил мое непонимание по моему неподвижному взгляду, моему смущению и поникшей голове. — Идеи эти, сказал он мне, кажутся вам глубокими потому, что они лишены содержания. Я сейчас покажу вам точно, каким образом действует природа. Прежде всего, существует природа вообще, а затем — пластические формы природы, образующие все живые существа и растения; понимаете ли вы меня? — Нет, месье, ни словечка. — Так давайте продолжим. — Пластическая натура — не телесная способность, но имматериальная субстанция, действующая вслепую, ибо она совершенно слепа, не чувствует, не рассуждает и не развивается; однако тюльпан обладает своей пластической формой, вызывающей его рост; у собаки — пластическая форма, заставляющая ее отправляться на охоту, у человека — своя, заставляющая его рассуждать. Формы эти — непосредственные агенты божества; в мире не существует более верных министров, ибо они отдают всё, не удерживая ничего для себя.

XXIX. О ЛОККЕ

После стольких неудачных заходов, тяжких и изнурительных, пристыженный тем, что в поисках большого числа истин наткнулся на такое множество химер, я вернулся к Локку, подобно блудному сыну, возвращаю- щемуся к отцу; я бросился в объятия скромного человека, никогда не воображавшего, будто он знает то, чего он не знает; в самом деле, он не располагает огромным богатством, однако капиталы его надежны, и он пользуется весьма солидным состоянием без всякого хвастовства. Он укрепил во мне мнение, бывшее у меня всегда, а именно, что все, поступающее в наше сознание, поступает туда через посредство чувств;

что не существует врожденных понятий; что мы не можем иметь идеи ни бесконечного пространства ни бесконечного числа;

что я не мыслю непрерывно, а следовательно, мысль — это не сущность, но действие моего сознания; что я свободен, когда могу сделать то, что хочу; что свобода эта заключена не в моей воле; ибо, когда я добровольно пребываю в своей комнате, дверь которой заперта и от которой у меня нет ключа, я не волен оттуда выйти; далее, я страдаю тогда, когда не хочу страдать; и еще, весьма часто я не могу припомнить свои идеи, когда хочу их припомнить;

что, таким образом, в корне нелепо говорить: воля свободна, ибо нелепо говорить: я хочу желать эту вещь; это ведь то же самое, что сказать: я не желаю ее желать, я боюсь ее бояться; наконец, воля не более свободна, чем она имеет синий цвет или квадратную форму (см. раздел XIII);

что мое желание может быть только результатом идей, полученных моим мозгом; вследствие этих идей я бываю вынужден принять решение, ибо в противном случае я принимал бы решение без основания, а это было бы действием без причины;

что я не могу обладать позитивной идеей бесконечности, ибо сам я вполне конечен;

что я не могу познавать никакие субстанции, ибо я способен иметь только идею их качеств и тысячи качеств какой-либо вещи не приблизят меня к познанию глубокой сущности этой вещи, каковая может иметь еще сто тысяч мне неведомых качеств;

что я представляю собой одну и ту же личность лишь в силу того, что имею память и ощущение своей памяти; ведь совершенно ясно: не имея в себе больше ни единой частицы тела, принадлежавшего мне в детстве, и ни малейшего воспоминания об идеях, воздействовавших на меня в.

Наконец, что в связи с моим глубоким неведением в области первоначал вещей, в котором я убедился, мне невозможно познать, что представляют собой субстанции, которым бог удостоил даровать способность чувствовать и мыслить. В самом деле, существуют ли субстанции, сущность которых — мышление, которые мыслят всегда и сами по себе? В таком случае субстанции эти, каковы бы они ни были, были бы богами: ведь они не имели бы никакой нужды в вечном созидающем бытии, ибо обладали бы своей сущностью и способностью мыслить и без него.

Во-вторых, если вечное бытие подарило существа!* способность чувствовать и мыслить, оно даровало им то, что не является их существенным свойством, а значит, оно могло даровать эту способность любому существу, каким бы оно ни было.

В-третьих, мы не знаем глубокой сущности ни одного из существ, следовательно, нам невозможно знать, способно ли или нет какое-нибудь существо обрести ощущение или мысль. Слова материя и дух — всего лишь слова; у нас нет никакого сколько-нибудь полного представления об обеих этих вещах, значит, по существу, столь же безрассудно утверждать, будто тело, устроенное самим богом, не может получить от этого бога мышление, как было бы смехотворно говорить, будто дух не умеет мыслить.

В-четвертых, как я предполагаю, могут существовать чисто духовные субстанции, никогда не имевшие ни малейшего представления о материн и движении: что же, им позволено будет отрицать существование материи и движения? Я думаю, что ученая конгрегация, осудившая Галилея как неуча и безбожника за то, что он доказал вращение Земли вокруг Солнца, была до некоторой степени знакома с идеями канцлера Бэкона, предложившего исследовать, присуще ли материи притяжение; я пола* гаю, что референт этого трибунала объяснил этим степенным мужам, что в Англии были безумцы, подозревавшие, будто бог мог дать всей материи — от Сатурна до нашего маленького комочка грязи — устремленность к центру, притяжение, тяготение, совершенно независимое от всякого импульса, ибо импульс, сообщаемый движущейся жидкостью, действует соразмерно поверхностям, а тяготение — соразмерно массам.

В-пятых, я не могу сомневаться в том, что бог придал сложной материи в живых существах ощущения, память, а следовательно, и идеи. Почему же я должен отрицать, что он мог сделать такой же подарок другим живым существам? Нами уже было сказано: трудность состоит не столько в том, чтобы понять, что сложная материя может мыслить, сколько в том, чтобы понять, каким образом мыслит какое бы то ни было существо.

В мысли есть нечто божественное; да, несомненно, и именно поэтому я никогда не смогу узнать, что это такое — мыслящее существо. Принцип движения божествен, и я никогда не узнаю причину того самого движения, законам коего подчиняются все мои члены.

Дитя Аристотеля, находясь на руках кормилицы, втягивало в свой ротик сосок ее груди, образуя своим язычком насос, накачивающий воздух в образующуюся пустоту, а отец его ничего об этом не знал и ляпнул наобум, что природа боится пустоты.

Дитя Гиппократа в возрасте четырех лет доказало циркуляцию крови, проведя своим пальцем по собственной руке, а Гиппократ не знал, что кровь циркулирует.

А\ы — те же дети, все до единого: мы совершаем поразительные вещи, но при этом никто из философов не знает, как они совершаются.

В-шестых, вот основания или, точнее, сомнения, каковыми снабдила меня моя мыслительная способность относительно скромного утверждения Локка. Еще раз: я не говорю, будто в нас мыслит именно материя; я говорю вместе с Локком: нам не подобает заявлять, будто для бога невозможно заставить материю мыслить; абсурдно это заявлять, и не нам, земным червям, ограничивать могущество верховного бытия.

В-седьмых, я хочу добавить, что вопрос этот не имеет никакого отношения к нравственности, ибо, может ли материя мыслить или нет, любой, кто мыслит, должен быть справедлив, потому что атом, которому бог даровал мышление, может оказаться достойным и недостойным, быть наказанным или вознагражденным и вечно жить, точно так же как и неведомое существо, некогда именовавшееся дыханием [souffle], а теперь именуемое духом [esprit], о котором мы имеем еще меньшее представление, чем об атоме.

Я прекрасно знаю, что люди, полагавшие, будто только существо, именуемое дыханием, может быть восприимчиво к ощущению и мысли, преследовали тех, кто принял сторону мудрого Локка и кто не осмелился ограничить могущество бога способностью одушевлять одно лишь упомянутое дыхание.

XXX. ЧТО Я УЗНАЛ ДО СИХ ПОР?

Я был согласен с Локком и с самим собой и обнаружил себя обладателем четырех-пяти истин, освобожденных от сотни ошибок и обремененных бесчисленным

12 Вольтер

множеством сомнений. Тогда я сказал самому себе: эти несколько истин, добытых моим разумом, окажутся в моих руках бесплодным даром, если я с их помощью не смогу обрести некий моральный принцип. Такому жалкому, слабому существу, как человек, было бы хорошо подняться до познания господина природы; но это принесет мне не больше пользы, чем знание алгебры, если я не извлеку из этого для себя некое правило жизненного поведения.