Глава V О ЕСТЕСТВЕННОЙ РЕЛИГИИ. МАЛООБОСНОВАННЫЙ УПРЕК, ДЕЛАЕМЫЙ ЛЕЙБНИЦЕМ НЬЮТОНУ. ОПРОВЕРЖЕНИЕ ОДНОГО МНЕНИЯ ЛОККА. БЛАГО ОБЩЕСТВА. ЕСТЕСТВЕННАЯ РЕЛИГИЯ. ГУМАННОСТЬ

ю*

обвинение, как мы уже видели, было основано на ньютоновском слове sensorium (чувствилище).

Упрек этот основан на словах Ньютона о том, что со временем движения станут слабее, возрастут неправильности в движении планет и вселенная либо погибнет, либо будет заново приведена в порядок своим Творцом.

На основе опыта вполне ясно, что бог создал механизмы с тем, чтобы они подверглись потом разрушению. Мы — создания его мудрости, и мы погибаем; почему же мир ждет не тот же удел? Лейбниц хочет, чтобы мир этот был совершенным, но, если бог ограничил его длительность определенным временем, его совершенство в этом случае заключается в том, чтобы бытие его продолжалось лишь вплоть до назначенного мгновения распада.

Что до естественной религии, то ни один человек не был большим ее сторонником, нежели Ньютон,— разве лишь таким человеком является сам Лейбниц, его соперник в науке и добродетели. Я понимаю под естественной религией принципы морали, общие для всего человечества. Ньютон действительно не допускал у нас никаких врожденных знаний, идей, чувств или принципов. Вместе с Локком он был убежден в том, что все идеи мы получаем посредством чувств, по мере того как [органы] чувств развиваются; но он верил: так как бог дал одинаковые органы чувств всем людям, из этого вытекает одинаковость их потребностей и ощущений, а это приводит к одинаковости грубых понятий, повсюду являющихся базисом общества. Непреложным фактом является то, что бог дал пчелам и муравьям нечто, помогающее им жить в сообществе, чего он не дал ни волкам, ни соколам; достоверно также, что людям, поскольку они живут в обществе, присуща некая тайная связь, с помощью которой бог пожелал привязать их друг к другу.

Я всегда удивлялся тому, что мудрый Локк в начале своего «Трактата о человеческом разуме», столь верно опровергая врожденные идеи, утверждал при этом, будто ие существует никакого понятия добра и зла, общего для всех людей. Я полагаю, что в данном случае он впал в заблуждение. Он основывается на сообщениях путешественников, рассказывающих, будто в некоторых странах существует обычай пожирать детей, а также матерей, когда они уже не могут рожать; что в других землях почитают как святых некоторых фанатиков, пользующихся вместо женщин ослицами; однако не должен ли был человек, столь мудрый, как Локк, заподозрить этих путешественников во лжи? Ничто так не распространено среди них, как неверные наблюдения и неверные сообщения об увиденном, а также привычка принимать злоупотребление законом за сам закон, особенно когда речь идет о нации, чей язык им неведом; наконец, здесь действует привычка судить о нравах целого народа по единичному факту, вдобавок произошедшему при непонятных обстоятельствах. Пусть какой-нибудь перс прибудет в Лиссабон, Мадрид или Гоа в день, когда там происходит аутодафе: он не без основания решит, что христиане совершают человеческие жертвоприношения богу. Если он прочтет календари, продаваемые по всей Европе, он подумает, что все мы верим во влияние лунных фаз, а между тем мы вовсе в это не верим и над этим смеемся. Так, любой путешественник, который, к примеру, расскажет мне, будто дикари из сострадания пожирают своих отцов и матерей, должен позволить мне ответить ему, что, во-первых, факт этот очень сомнителен; во-вторых, если он верен, то, далеко не опровергая идею уважения, которым люди обязаны своим родителям, обычай этот, быть может, является неким варварским способом выразить овою нежность, т. е.

Найдите мне на Земле страну или компанию из десяти человек, где не уважали бы того, что полезно для общего блага, тогда я признаю, что не существует никакого естественного порядка. Разумеется, порядок этот разнообразен до бесконечности, но какое из этого можно вывести заключение, помимо того, что он существует? Материя принимает повсюду различные формы, но она повсюду сохраняет свою природу.

Например, можно сколько угодно говорить, что в Ла- кедемоне была узаконена мелкая кража,— мы усматриваем здесь лишь словесные ухищрения. То, что мы называем кражей, вовсе не поощрялось в Лакедемоне; но в полисе, где все было общим, разрешение ловко взять себе то, что частные лица противозаконно присвоили, было способом покарать дух собственности, запретный у этих народов.

Итак, Ньютон считал, что присущая всем нам склонность к жизни в обществе — базис естественного закона, совершенствуемого христианством.

Особенно присуща человеку склонность к сопереживанию, имеющая столь же всеобщую распространенность, как и прочие наши инстинкты. Ньютон культивировал это гуманное чувство и распространил его на животных; он был крепко убежден вместе с Локком в том, что бог дал животным (которые, казалось бы, являются только материей) определенную меру идей и те же самые чувства, что нам. Он не мог считать, будто бог, ничего не делающий впустую, дал животным органы чувств с тем, чтобы они не имели ни грана чувства.

Он считал ужасным противоречием верить, что животные чувствуют, и заставлять их в то же время страдать; он с отвращением уступал варварскому обычаю питаться кровью и плотью существ, подобных нам и которых мы каждодневно ласкаем; и он никогда не позволял, чтобы в его доме их убивали медленной и изощренной смертью, дабы этим сделать еду более тонкой на вкус.

Сострадание это, питаемое им к животным, превращалось в истинное милосердие к людям. В самом деле, без гуманности — добродетели, включающей в себя все остальные достоинства,— человек не заслуживает имени философа.