Дмитрий Татииівили, физик

Спрустя несколько дней мы вместе возвращались из университета. Эта встреча стала началом нашей дружбы, которая длилась на протяжении сорока лет.

Б.А.Грушин, доктор философских наук, социолог

...Говорить о Мерабе Константиновиче очень сложно, потому что это была Вселенная и разным людям она являлась или виделась по-своему72. Казалось бы, кто лучше знает Мераба Константиновича, чем Юрий Александрович Замошкин, с которым мы только что выяснили, что все-таки по-разному представляем себе этого человека. Юрий Александрович думает, что М.К. проделал очень серьезную эволюцию в своей жизни, а для меня самым главным в нем было то, что этот человек был как бы задан один раз и навсегда в готовом виде. Это меня потрясало больше всего. Валерий Александрович Подорога сейчас отметил, может быть, самую важную черту М.К.

Если я когда-либо встречал так называемого нонконформиста, то это был прежде всего Мераб. Никого я не могу поставить рядом с ним, с этой точки зрения. Я встретил его в первый или во второй день появления на философском факультете в 1949 году (это был очень сложный период), когда у нас начала складываться (в 1950 году это произошло окончательно) определенная группа людей, которая чувствовала всю несуразность того, что происходит в философии, в образовании философском. Я был тогда студентом третьего курса, Георгий Петрович Щедро- вицкий был на втором курсе, но он, правда, перед этим уже проучился два года на физфаке, Александр Александрович Зиновьев на четвертом курсе и Эвальд Васильевич Ильенков — на пятом. Так вот, как раз тогда складывалась эта группа людей, занимавших разные позиции, когда появился Мераб. Он не сразу примкнул к ней, и не примкнул именно потому, что резко отличался по складу своего мышления, по взглядам на жизнь вокруг нас. Но он сразу внес какую-то абсолютно новую линию, новую ноту. Он уже тогда (повторяю, в 1 950 году) утверждал то ведение мира, до которого мы добрались коллективными усилиями только в 1990-м. Даже не в 1985-м и не 1987 году, а только сейчас. Потому что только сейчас выявляется вся несуразность иллюзий недавних лет по поводу перестройки и т.д. А Мераб знал все это как бы заранее. Это было нечто! И всю жизнь он утверждал это знание, не сообразуясь, если угодно, ни с какими правилами приличия. Потому что в самых неожиданных местах, в самых неудобных и для него и для ситуации, он утверждал свое вйдение жизни.

Мы тогда назывались — нас было четверо — в шутку, конечно, «диалектическими станковистами». Помните, в «Золотом теленке» есть художник, который «писал» шайбами и болтами — бросал их и называл себя диалектическим станковистом. Так прозвал нас Зиновьев, который и возглавлял нашу группу в то время.

Потом «четверка» распалась, и мы с Мерабом остались вдвоем. Георгий Петрович Щедровицкий по техническим, так сказать, причинам, ушел в сторону по предмету своей деятельности. А повод для нашего с Мерабом отторжения от Зиновьева был иной. Но, повторяю, все это было важно, и я думаю, что мы еще должны вернуться к тем годам — это принципиальная вещь. Сейчас уже никто, видимо, не помнит, что это были за годы на философском факультете, которые во многом, я считаю, определили и сегодняшний день нашей философской науки.

Заслуга М.К., благодаря его фантастической самобытности — это плохое слово, но дело не в словах, — огромна. Хотя должен признаться, мне было трудно с ним чрезвычайно. Я ис- пытывал на протяжении всей моей жизни, и это очень интересно, в общении с ним немалую сложность. Хотя мы понимали друг друга, казалось бы, с полуслова, но вот то, что он говорил, например, сейчас по видео, — для меня'здесь очень много абсолютно новых сюжетов, совершенно новых поворотов мысли. Лично я никогда, о чем бы ни заходил разговор, всерьез, в шутку, никогда не мог спрогнозировать его точку зрения. Я имею в виду не позицию, а вот тот самый ряд, в который он оформлял свою позицию. Общение с ним было просто фантастическим счастьем, потому что открывалась всякий раз истина... Нет, не истина, поскольку это не всегда было истиной, мы с ним много спорили, и не об этом речь. Просто это было настолько фундаментально — не только само рождение мысли, но и то, что порождало мысль, когда он спорил с тобой.

Это было просто огромное счастье — общение с ним! Я думаю, мы еще будем возвращаться к его наследию. Сегодня об этом, к сожалению, речь не щла, но, может быть, это и нормально. Потому что сегодня мы еще не готовы к тому, чтобы начать всерьез говорить о его наследии.