2.8. Родной язык как форма общественного познания

Установка на язык как форму общественного познания — это еще одна интерпретация положения Гумбольдта, указывавшего: «Поскольку ко всякому объективному восприятию с неизбежностью примешана субъективность, то можно уже независимо от языка рассматривать всякую человеческую ивдивидуальность как собственную позицию мировидения. Однако эта индивидуальность становится таковой еще в большей степени при помощи языка, поскольку слово само превращает себя по отношению к душе в объект и привносит новое, отчуждающееся от субъекта своеобразие, так что в понятии оказывается заложенным троякое: впечатление от предмета, способ восприятия его в субъекте, воздействие слова как языкового звука. В этом последнем с необходимостью господствует во всяком языке сгшошная аналогия, и поскольку и на язык в той же нации воздействует однородная субъективность, то во всяком языке заложено своеобразное видение мира (Weltansicht). Это выражение ни в коем случае не переходит меру простой истины. Ведь взаимосвязь всех частей языка между собой и взаимосвязь всего языка и нации столь тесная, что, если однажды эта взаимосвязь примет определенное направление, то из этого неизбежно должно произойти сплошное своеобразие. Но язык является мировидени- ем не только потому, что он вынужден сравняться по понятийному объему с миром, поскольку он должен быть способен выразить всякое понятие, а еще и потому, что только преобразование предметов, предпринимаемое языком, делает дух способным понять неразрывно связанную с понятием мира взаимосвязь» [Humboldt 1824а, 387]17.

Точка зрения Вайсгербера: «Насколько мало похожи два народа своими людьми, судьбами, возможностями, трудами и целями, настолько же мало могут походить друг на друга два языка в своем содержании, и заложенные в них картины мира носят черты своих создателей со всеми их особенностями» [SW19, 71].

Главна возможность (Leistung) языка — а именно изучение возможностей языка он считает главной задачей языковедения — представляется ему таким образом, что «он сообразно со своей внутренней формой передает всем своим носителям общее миропонимание (Weltauffassung), миропонимание, которое во многом отличается от миропонимания других языков» [Вайсгербер 1993, 104].

Соратник Вайсгербера в 30-40-х годах и одновременно автор националистического варианта неогумбольдтианства Г. Шмидт-Pop точнее определяет сущностное различие языков, видя его в том, что «классы предметов, представлений, которые "схватывает", упорядочивает понятие, никогда не связываются воедино в другом языке; тем же образом» и что «предметы рассматриваются и называются по иным признакам» [Schmidt- Rohr 1932, 184]. Тот порядок предметов в мире, который представлен в понятийном каталоге всякого языка, «не заложен уже в природном порядке вещей, а является в высокой степени произвольным и случайным в том смысле, что каждый языковой народ (Sprachvolk) обнаруживает в нем точку своих особых интересов, свой особый способ рассмотрения и точность рассмотрения, свою особую чувственную жизнь» [Schmidt-Rohr 1932,184].

Шмидт-Pop не менее идиоэтничен, чем Вайсгербер, в своей интерпретации Гумбольдта: «Врождены лишь задатки способности мыслить, а развивается и вносится в человеческие формы это мышление лишь языком.

Шмидт-Pop повторяет практически дословно мнение Вайсгербера, когда утверждает, что «вместе с различными языками мы обладаем различными картинами мира, различными способами восприятия мира», и что «каждый язык учит нас особенным образом ориентироваться в мире» [Schmidt-Rohr 1917, 15]18. У него не вызывает никакого сомнения «базовая идея о том, что понятия разных языков никогда полностью не совпадают, так что посредством изучения различных языков человек врастает в разные понятийные миры» [Schmidt-Rohr 1917, 16]. По отношению к мышлению язык есть творец и творение одновременно, ибо «мыслительная способность использует языковую способность, для того чтобы сделать возможным сотрудничество многих поколений в рамках одного сообщества в процессе духовного развития» [Schmidt-Rohr 1917, 17]. В языке «отражается своеобразие суждений определенного языкового сообщества (Sprachgemeinschaft), каждое слово во всех его более или менее переносных употреблениях есть обобщение в силу обобщения языкового сообщества» [Schmidt-Rohr 1917, 19]. Излишняя запальчивость и памфлетность Шмидт- Рора навлекают на него обвинения в склонности к «национальному солипсизму», поскольку он недостаточно обстоятельно исследует проблему соотношения языка и духа [Bohm 1934, 103].

В своем использовании языка человек, естественно, обладает некоторой свободой, но свобода эта «состоит в известном просторе выбора и использования языковых средств; однако она не достигает основ, самого создания языковых средств.

Влияние языка столь велико, что, по мнению Вайсгербера, «даже предметное представление о внешнем мире было бы, вероятнее всего, скрыто от человека без этого влияния языка» [SW2, 189]. И даже «нам нельзя давать себя вводить в заблуждение вероятным предположением, что однажды достигнутое (не слишком сложное) состояние материальной культуры могло бы существовать и передаваться далее без языка. Материальная кулкгфа в смысле овладения и планомерной переработки данного природой — это эминентно интеллектуальная возможность, и она тем самым тесно связана с языковым формированием» [SW2, 194]. Значение материальной культуры для формирования языка заключается в основном в том, что «в ней соединение слова и представления, формирование символической деятельности обретает свою прочнейіпую опору, посредством чего только и становится возможным усвоение языка, т. е. расширение и дальнейшее размножение языка» [SW2, 195].

Сходные взгляды высказывает известный неогумбольдтианец Г. Ип- сен, выразивший общую оценку языка следующим образом: «Язык не есть некий духовный мир среди прочих и наряду с прочими, а первый и искон- нейший из всех миров духа; не одна из "культурньк систем", а — как выразил Гегель общее убеждение идеалистического философствования — "первое свершение теоретического разума» [Ipsen 1930, 27]. По его мысли, «язык как медиум включает исторические возможности и содержания, которые изначально находятся вне его мира: он присоединяет к себе с помощью своих форм понимания (AufFassungsformen) новое, он вочленяет другие сферы в свою систему значений, он осваивает и усваивает чужое, давая ему истолкование. Человеческая личность формируется в целом языком. Мышление есть, в сущности, движение человеческого ,духа в смысле языкового означання (Bedeuten) и в сфере языкового мира... Что жизнь представлений выражается в языке, часто повторяли представители традиционной психологии. Равенство представления и языка, о котором здесь утверждается, верно, EOT только это отношение следует понимать в обратном смысле. Представление есть слияние языковых значений внутри индивидуального сознания и их обручение с нашей чувственностью... Человеческое, то есть предметное, сознание конституируется строем языка» [Ipsen 1931,191]. Тезисы Ипсена звучат следующим образом: 1)

язык как «прообраз заключенного в большом товариществе бытия и жизни» (Арндт) представляет собой некий «предметный порядок, систему с богатым и осмысленным членением, которая замыкается в самой себе и округляется в замкнутое целое» [Ipsen 1931,189-190]; 2)

эта «окрестность мира» сооружается вокруг человека, вокруг определенного человеческого бытия с его ярко выраженным своеобразием; 3)

связующим звеном между миром и человеком выступает категория значения (Bedeuten): «Язык говорит, что такое суть предметы для бытующего человечества» [Ipsen 1931, 190]; 4)

язык представляет собой существенную, определяющую себя саму взаимосвязь, где целое реализовано в совокупности единичных явлений; 5)

«этот язык, однако, осуществляется каждым его носителем — членом языкового сообщества в процессе говорения и слушания.

Это единственное положение вскрывает коммуникативную интерпретацию г/мбольдтовой внутренней формы языка в устах Ипсена, которая означает «закон формирования опорной системы значений языка, подразумевающей категориально сформированный мир как действительность»; но этот закон представляет собой «не только идеальное единство языковых значенні!, но и реальную творческую энергию одаренного языком человека», так что «в каждом, кто совладеет языком, возникает целое языка неделимое и нераздельное, во всей полноте его содержания; каждый участвует в этом по смыслу полностью и равномерно» [Ipsen 1931b, 190]. Соотношение языка и мышления рисуется Ипсену как зияние (Klaffen) обеих этих сфер, т. е. возможность их неполного совпадения [Ipsen 1928,257]19.

Ближе к трактовке Вайсгербера мнение Ф. Штро: «Всякий пользователь языка (Sprachbraucher) получает формы своего познания и оценки вместе с родным языком как готовые системы (Ordnung), как4'послеродовые социальные" априори» [Stroh 1934, 244]., В связи с этим задачу исследования языка он видит в том, чтобы «осознать опредмеченные в народных языках миры, связанные с их строем понятия и формы рассмотрения, их вполне самобытные системы значений и их ценностные системы» [Stroh 1934а, 245].