Идеал достоверности и личная история в текстах Декарта

Особое значение для рассматриваемой здесь проблематики имеют произведения авторов, утверждавших математический идеал аргументации. Декарт, полагавший, что ищущие верного пути к истине должны заниматься исследованием лишь таких вещей, о которых они могут иметь знания, «по достоверности равные арифметическим и геометрическим доказательствам», применяет в исследовании метафизических вопросов правила метода, позволившего ему достичь успеха в математике.

Для изложения своих философских идей Декарт использовал различные жанры. Здесь и диалог («Разыскание истины посредством естественного света»), и «личная интеллектуальная история» («Правила для руководства ума», «Рассуждение о методе»), и учебник («Первоначала философии»), и самонаблюдение («Размышления о первой философии»), и ученый спор («Возражения некоторых ученых мужей против изложенных выше «Размышлений» с ответами автора»).

В виде «личной истории» представлены методологические труды, где нашло наиболее яркое выражение стремление познающей личности освободиться от гнета схоластики, от привязанности к древним авторитетам. Обоснованию метода и правил для руководства ума служат как общие рассуждения об опасностях, которым подвергает себя ищущий истину в случае, если решится следовать мнению авторитетов, так и рассказ автора о себе самом, о том, как он пришел к необходимости сформулировать свои правила и основоположения и почему они выглядят именно так, а не иначе.

«Следует читать книги древних, - пишет Декарт в «Правилах для руководства ума», - поскольку огромным благодеянием является то, что мы можем воспользоваться трудами столь многих людей как для того, чтобы узнать о тех вещах, которые уже некогда были удачно открыты, так и для того, чтобы напомнить себе о тех остающихся во всех дисциплинах вещах, которые еще надлежит придумать. Но при всем том есть большая опасность, как бы те пятна заблуждений, которые возникают из-за слишком внимательного чтения этих книг, случайно не пристали к нам, сколь бы мы тому ни противились и сколь бы осмотрительными мы ни были» (43, т.

Математике удалось счастливо избежать участи философии. Арифметика и геометрия «остаются не тронутыми никаким пороком лжи и недостоверности», ибо предмету, которым они занимаются, свойственна чистота и простота. Столь же несомненной достоверностью знания, по Декарту, должна обладать философия и другие науки. Как известно, «подлинную философию» Декарт уподоблял дереву, корни которого - метафизика, ствол - физика, а ветви - все прочие науки, сводимые к трем главным - медицине, механике и этике.

Декартов идеал совершенного знания, исключающий апелляцию к авторитетам и определение истины «подсчетом голосов», допускает только два «действия разума», посредством которых можно прийти к познанию вещей без боязни обмануться. Это интуиция и дедукция. В слово «интуиция» философ вкладывает новый смысл, отличный от того, что характерен для «школьного» употребления. Интуиция - «не зыбкое свидетельство чувств и не обманчивое суждение неправильно слагающего воображения». В «Правилах для руководства ума» Декарт определяет интуицию как «понимание (conceptum) ясного и внимательного ума, настолько легкое и отчетливое, что не остается никакого сомнения относительно того, что мы разумеем, или, что то же самое, несомненное понимание ясного и внимательного ума, которое порождается одним лишь светом разума и является более простым, а значит, и более достоверным, чем сама дедукция...» (43, т.1, с. 84). Достоверная дедукция - выведение положений («вещей»), которые сами по себе неочевидны, из истинных и известных принципов «посредством постоянного и нигде не прерывающегося движения мысли, ясно усматривающей каждую отдельную вещь». Подчеркивая, что дедукция удостоверяется интуицией («очевидность и достоверность интуиции требуется не только для высказываний, но и для каких угодно рассуждений» (43, т.

Исходя из сказанного, логично было бы ожидать, что вся философия Декарта будет построена как система, где из основоположений, усматриваемых умом со всей возможной «ясностью и отчетливостью», очевидным образом выводятся следствия, не обладающие очевидностью непосредственной. Однако анализ текстов показывает, что Декарт отдает предпочтение иным способам изложения знаний.

Название части четвертой «Рассуждения о методе» - «Доводы, доказывающие существование Бога и бессмертие души, или Основания метафизики» - позволяет надеяться, что здесь мы найдем аргументационные конструкции с четко сформулированными основаниями, достаточными для «дедуцирования» тезисов. Один из основных тезисов, представленных в этом тексте, сформулирован Декартом следующим образом: «.. .утверждение, что Бог - совершеннейшее существо - есть, или существует, по меньшей мере настолько же достоверно, насколько достоверно геометрическое доказательство» (43, т. 1, с. 271). Посылка, на которой основывается этот тезис, состоит в том, что в представлении о совершеннейшем существе существование заключается «точно так же, как в представлении о треугольнике - равенство его углов двум прямым или как в представлении о сфере - одинаковое расстояние всех ее частей от центра, или еще очевиднее» (43, т. 1, с. 271). Это одноуровневая однопосылочная аргументационная конструкция, основание которой не является тезисом, выводимым из ранее сделанных утверждений.

Декартова интуиция, в отличие от интуиции «обычной» , вряд ли способна выполнять эвристические функции.

Построение четвертой части «Рассуждения о методе» демонстрирует применение правил, сформулированных во второй части данного сочинения. Знаменитое Декартово «Я мыслю, следовательно, я существую» здесь не дедуцируется, но «выбирается» из прочих кандидатов на истину в ходе своеобразного мысленного эксперимента. В соответствии с Правилом первым Декартова метода следует включать в свои суждения лишь то, что представляется уму «столь ясно и отчетливо, что никоим образом не может дать повод к сомнению». Это правило как нельзя более уместно для нахождения первого принципа искомой автором философии, то есть такого положения, которое не может дать никаких поводов к сомнению. «Кандидата» на роль первого принципа Декарт ищет, отбрасывая как «абсолютно ложное» все, в чем можно хоть сколько-нибудь усомниться с тем, «чтобы видеть, не останется ли после этого в «моем» представлении чего-либо такого, что было бы совершенно несомненным». Декартово Правило четвертое предписывает «делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено». В перечень рассматриваемых «кандидатур» попадают представления о вещах, доводы, а затем и любые мысли. Способ разделения задачи на части и порядок рассмотрения предметов соответствует Правилам второму и третьему, которые предписывают «делить каждую из рассматриваемых трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить» и, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, восходить «мало-помалу» к сложным. В число вызывающего сомнения, а потому отброшенного попадают и представления о вещах, полученные благодаря чувствам (ведь последние могут обманывать человека), и математические доказательства (поскольку люди могут ошибаться в рассуждениях), наконец, любые мысли (поскольку они могут посетить человека не только во время бодрствования, но и во сне). Но мысль о ложности всего предполагает существование человека, который это мыслит. А потому остается единственная истина: «Я мыслю, следовательно, я существую», удовлетворяющая простоте, ясности и отчетливости Декартовой интуиции.

Таким образом, метод Декарта позволяет найти среди «кандидатов в основоположения» того, права которого удостоверяются интуицией. «И, заметив, что истина Я мыслю, следовательно, я существую столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии», - рассказывает о своих поисках автор. Следует подчеркнуть, что «мысленный эксперимент» не доказывает неколебимой истинности суждения «Я мыслю, следовательно, существую», он лишь позволяет «заметить» ее. Как только автор склоняется к мысли об иллюзорности всего на свете, он «обращает внимание» на то, что, для того чтобы так думать, должен существовать сам рассуждающий.

«Рассказ о себе», представленный в «Рассуждении о методе», содержит скорее аргументационный ресурс для обоснования положения «Я мыслю, следовательно, я существую», чем аргументацию в собственном смысле слова. Представленное здесь доказательство бытия Бога есть, как мы видели ранее, не что иное, как одноуровневая однопосылочная аргументационная конструкция, основание которой не «подкрепляется» явно посылками из предшествующего «рассказа». Вместе с тем нельзя не заметить, что рассказ этот создает контекст и настрой, способные повысить степень доверия читателя к автору, расположить первого к восприятию идей, а затем и системы последнего.

Сказанное никоим образом не следует понимать как попытку найти «дефекты» в Декартовом тексте, свидетельствующие о неудачности рассуждений философа. Подобный подход был бы неуместен уже в силу того, что Декарт заведомо отказывается от позиции аргументатора, убеждающего в истине других или хотя бы себя самого. Он предпочитает роль рассказчика о себе, излагающего идеи в форме интеллектуальной автобиографии. Эта позиция, явно очерченная в «Рассуждении о методе», наводит на мысль о Декартовой иронии как своеобразном аналоге иронии Сократа. «Мое намерение, - утверждает здесь философ, - никогда не простиралось дальше того, чтобы преобразовывать мои собственные мысли и строить на участке, целиком мне принадлежащем. Из того, что мое произведение мне настолько понравилось, что я решился показать здесь его образец, не следует, что я хотел посоветовать кому- либо ему подражать. У тех, кого Бог наделил своими милостями больше, чем меня, возможно, будут более возвышенные намерения; но я боюсь, не было бы и мое уж слишком смелым для многих» (43, т.1, с. 258). Декарт подчеркивает, что не всякому стоит брать с него пример в стремлении освободиться от принятых на веру мнений. Во-первых, этот пример не годится для людей с большим самомнением, воображающих себя умнее, чем есть на самом деле. Такие люди не смогут удержаться от поспешных суждений, а после всю жизнь будут упорствовать в заблуждениях. Во-вторых, данный пример не подходит для людей разумных и скромных, которые чувствуют себя менее способными отличить истину от лжи, чем учителя, за которыми они следуют. Кто-то способен найти дорогу к истине самостоятельно, кому-то требуется проводник, главное же состоит в том, чтобы идти верным путем.

«Первокирпичик» философской системы Декарта - «Я мыслю, следовательно, я существую» так или иначе обосновывается в разных текстах. Выше говорилось о «мысленном эксперименте», который описан автором в «Рассуждении о методе». В «Размышлении о первой философии» аналогичный «эксперимент» усложняется. Кроме прочего, здесь появляется «некий неведомый обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый», постоянно вводящий автора в заблуждение. Однако для того, чтобы быть обманутым, нужно существовать, а это еще раз подтверждает правоту автора, приходящего к выводу: «...после более чем тщательного взвешивания всех «за» и «против» я должен в конце концов выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным» (43, т. 2, с. 22). В «Возражениях» показывается, как это положение и «мысленный эксперимент», результатом которого оно является, выдерживает проверку на прочность в ученом споре. «Первоначала философии» показывают, насколько мало связывает Декарт «ясность и отчетливость» с определенностью логической формы. «То, что является весьма простым и само собой понятным, логические дефиниции могут только затемнить», - считает он (43, т. 1, с. 317). «Первоначала» заключены здесь в 207 пунктов, названия которых выражаются то в виде тезисов, то в виде вопросов - «обещаний разъяснения» (например, «Почему мы сомневаемся даже в математических доказательствах»). Характеристика положения «Я мыслю, следовательно, я существую» как первичного и достовернейшего из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе философствования, представлена здесь как вывод в пункте 7, а заглавие пункта сформулировано так: «Мы не можем сомневаться в том, что, пока мы сомневаемся, мы существуем: это - первое, что мы познаем в ходе философствования» (43, т. 1, с. 316). Мотив мышления как факта, удостоверяющего существование, встречается и в «личной истории», и в «учебнике», и в «самонаблюдении» , и в «ученом споре». И в том, и в другом, и в третьем, и в четвертом он появляется в сходных «обосновывающих» контекстах, содержащих наряду с необходимыми доводами такие, что могут показаться избыточными. Однако и эта «избыточность», и эти ненужные на строгий логический взгляд подробности вносят свой вклад в создание стиля Декарта-философа, стремящегося реализовать математический идеал философского рассуждения в увлекательном повествовании, где главный герой - сам автор. Образ автора, не признающего диктата авторитетов и мнения большинства там, где речь идет о мысли, вместе с тем осторожного в вопросах нравственности, согласовывающего свое поведение с нравами и обычаями окружающих, умело отстаивающего свои взгляды в ученом споре, не может не располагать читателя к восприятию его идей. Тексты Декарта более «склоняют» читателя к принятию этих идей и метода, чем «доказывают» неоспоримость первых и надежность последнего.

Приверженность математическому идеалу в философии не означает, что Декарт полностью игнорирует различие в убедительности доводов этих наук. В части I «Рассуждения о методе» он оговаривается, что предлагает данное сочинение не как наставление, но как личную интеллектуальную историю: «...я намерен здесь не обучать методу, которым должен следовать каждый для управления своим разумом, но только показать, каким образом я сам старался управлять своим собственным» . А в обращении к «ученейшим и славнейшим членам священного теологического факультета в Париже», предваряющем «Размышления о первой философии», автор просит их принять под свое покровительство изложенные в данном сочинении доводы. При этом сам Декарт считает данные доводы равными и даже превосходящими по своей достоверности и очевидности доказательства геометрии, однако замечает, что на свете гораздо меньше людей, способных к метафизическим умозрениям, чем к геометрическим. К тому же репутация геометрии как строгой науки гораздо более высока, чем репутация философии: «...все убеждены, - пишет Декарт, - что в геометрии ничто не утверждается без достоверного доказательства; поэтому невежды здесь чаще заблуждаются, признавая ложные положения (из желания прослыть знатоками), нежели отвергая истинные; в философии дело обстоит наоборот: поскольку все считается там спорным, мало кто преследует истину, большей же частью дерзают оспаривать все наилучшее, дабы прослыть людьми проницательными» (43, т. 2, с. 7). Великий мыслитель апеллирует к авторитету Сорбонны для того, чтобы сделать «ясное и очевидное» для себя столь же ясным и очевидным для ДРУ" гих. Он ожидает исправлений, указаний на недоработки, поощрения улучшения своего труда и, наконец, публичного одобрения доводов автора относительно существования Бога и отличия души от тела. Декарт надеется, что профессора Сорбонны публично засвидетельствуют, что доводы философа в этом сочинении обладают той степенью ясности, которая позволяет признать за ними статус точнейших доказательств. Вот какими видятся последствия такого признания философу, бежавшему от гнета авторитетов: «Повторяю, я не сомневаюсь: если это сбудется [достоверность доводов автора будет публично засвидетельствована Сорбонной. - АА.], все заблуждения, когда-либо существовавшие в этих вопросах, вскоре изгладятся из умов людей. Сама истина заставит остальных даровитых и ученых мужей подтвердить ваше суждение; к ней присоединится ваш авторитет, дабы атеисты - как правило, люди скорее поверхностные, нежели ученые и даровитые, - отреклись от духа противоречия и сами, быть может, стали защищать доводы, принятые, как они увидят, всеми одаренными и проницательными людьми в качестве доказательств: ведь в противном случае и все прочие легко поверят стольким свидетельствам и на свете не останется никого, кто осмелился бы усомниться в существовании Бога или в реальном отличии души от тела» (43, т. 2, с. 8).

Характерное для Декарта ощущение нетождествен- ности аргументатора и аудитории, возможной недостаточности для аудитории самых строгих и интуитивно ясных доводов практически исчезает у Спинозы. Стремясь реализовать математический идеал философской достоверности более последовательно, чем провозгласивший его Декарт, Спиноза предпринимает «доказательство геометрическим способом» основ философии этого мыслителя. Оценивая манеру изложения Декарта, Спиноза замечает следующее: «Правда, хотя сочинения этого благородного и несравненного человека следуют способу доказательств и порядку, принятому в математике, однако они не разработаны по методу, принятому в «Элементах» Евклида и других геометров, в котором предпосылаются определения, постулаты и аксиомы, а затем следуют теоремы с их доказательствами» (119, т.1, с. 177). Преимущества «геометрического» метода изложения Спиноза видит в том, что именно этот метод делает наглядной связь положений, доказанных позже, с ранее доказанными и в случае, если первые оспариваются, дает возможность принудить оппонента к согласию на основании того, что эти положения выводятся из предшествующих. «Геометрический метод» призван способствовать усвоению и сохранению знания, в данном случае Декартова наследия. Один из побудительных факторов для Спинозы в его предприятии - ситуация, когда «...многие, побуждаемые слепым рвением или авторитетом других, держались имени Декарта и заучили его мнения и учения, но, когда возникает о них речь, растекаются в словах и тщетной болтовне, не будучи в состоянии ничего доказать» (119, т. 1, с. 177). В трактате Спинозы содержание философии Декарта предстает в виде теорем, доказываемых с использованием небольшого числа определений и аксиом. Построение философского текста происходит здесь параллельно с составлением аргументационной карты этого текста. Изложение содержит не только леммы и королларии, но и схолии - пояснения к тексту, порой весьма обширные. Показательно, что Спиноза не удаляет личную историю Декарта вовсе из «Основ философии». Предельно сократив ее, он все же излагает ее во Введении. Место Декартова «я» занимает «он», предшественник предстает перед читателем увиденным глазами последователя.

В.В.Бибихин считает, что попытка Спинозы придать Декартову учению более строгие формы была на самом деле отступлением от философской строгости, идеалы которой не утратили значения и сегодня. «Снова и снова приходящее на ум сравнение философии с математикой не просто сравнение, - пишет В.В.Бибихин. - Философия претендует на строгость, равную или большую математической, и не в переносном смысле. «Не геометр да не войдет никто», - было требованием платоновской Академии... Декартовское cogito ergo sum предлагалось не как основание для философии, а как достигнутое в философии основание для всего человеческого познания, фундамент всех наук, мера и правило для всех прочих истин. Поэтому когда Спиноза предпринимает demonstratio principiorum philosophiae Renati Des Cartes, «демонстрацию начал философии Рене Декарта» якобы безусловно доказательным «геометрическим способом», more geometrico, то это не шаг вперед, а шаг назад в сравнении с Декартом, сведение высшей строгости философии до строгости того, что в понятиях самого же Спинозы было только «частью философии». Mos geometricus отнимает от строгости философии, потому что положения геометрии скованы линейной и однонаправленной связью, причем исходные положения не упрочиваются, не доказываются и не подтверждаются выводимыми из них теоремами, тогда как формулы философии сцеплены каждая с каждой и взаимно восполняют друг друга» (18, с. 101-102).

Скептически относясь к возможности сравнения построений Декарта и Спинозы по степени строгости и достоверности, напомним, что сам Декарт предполагал, что древние геометры владели неким общим методом, который ревниво утаили от потомков (см.: 43, с. 87). Дав некоторую волю воображению, можно представить, что в этом неизвестном методе и кроется ключ к неким общим формам доказательных рассуждений, пригодный для разных областей знания.

Спиноза стремится реализовать эвристический и «доказательный» потенциал Декартова учения, однако эта реализация достигается ценой потери того личностного начала, которое придает особое обаяние Декартову тексту.

Оценивая то новое, что внес Спиноза в построение философского текста, нельзя не отметить максималь

не

ное упорядочение аргументации, которой сам автор придает статус доказательности, не соглашаясь на вероятные предположения и правдоподобные выводы. «Этика» Спинозы помещает в строгие рамки доказательства не только божественную субстанцию, протяженность и мышление как ее атрибуты, но также любовь и желание, ненависть и презрение, веселость, надежду и страх. Парааргументация сведена здесь к минимуму, аргументационный ресурс используется в максимально возможной степени.

Своеобразная эстетика произведений Спинозы требует своего ценителя - читателя, не только находящего удовольствие в «распутывании» хитросплетения нитей, ведущих от одного положения к другому, но и с сочувствием воспринимающего стремление автора «усмирить», сделать управляемой стихию человеческой души и общественной жизни, укладывая их в строгие рамки якобы бесспорных доказательных конструкций. Конечная цель грандиозного предприятия философа - «искомая пристань знаний», к которой «жадно стремится» душа, способная не иначе как на надежном судне преодолеть «бурное море мнений», с его «бурями споров» и «волнами недостоверности».