Фигура «слушателя» и проблема точности

Авторский стиль Аристотеля - полная противоположность стилю Платона. Прежде всего, трактат (а многие поколения читателей знакомятся с учением Аристотеля именно по трактатам, а не по диалогам, которые в полном виде не дошли до потомков) - принципиально иная форма изложения мыслей, нежели драматическое произведение (каковым и является, как правило, диалог Платона).

Превращение Аристотелем философии «из поэзии в скучную прозу, из творчества любви в работу рассудка» - эта характеристика авторской манеры Аристотеля, содержащаяся в недавно вышедшей книге Г.Г.Майорова «Философия как искание абсолюта» (79, с. 46), отражает неудовлетворенность аристотелевским текстом многих поколений философов, видевших (и не без оснований) в «омертвлении» языка угрозу полноценному развитию философии как духовного способа освоения бытия. Иной взгляд на аристотелевский текст представляет, вслед за немецким исследователем Мором, Е.Ф.Литвинова, автор биографического очерка об Аристотеле, изданного в так называемой библиотеке Павленкова. Читателя, переходящего от сочинений Платона к сочинениям Аристотеля, утверждает она, поражает отсутствие драматической формы и чувства, с которым он уже свыкся, отсутствие живых людей, с кем он прежде «беседовал». Однако, расставаясь с прежним языком и манерой изложения, мы получаем возможность использовать новый, обладающий достоинствами иного рода.

«Эсотеризм» Аристотеля в сравнении с «экзотериз- мом» Платона подчеркивает Т.В.Васильева. Для понимания особенностей Аристотелева стиля с этой точки зрения важно то, что мысль его «направлена внутрь предмета, а слово «работает» внутри школы» (30, с. 12). «Платон, - пишет Т.В.Васильева,- стремится к гомеровской сладости, он привлекает читателя, льстит его непосвященное™, говоря об отвлеченных и чуждых еще его непосредственному сознанию предметах на общепонятном языке, втягивая его в ход абстрактных рассуждений незаметно, приобщая к философской мудрости постепенно, наконец, от определения сугубо теоретических проблем попросту отказываясь, довольствуясь просвещением взгляда, очищением от заблуждений и пробуждением от благодушной бездумной дремоты... Начиная с Аристотеля, можно говорить о собственном языке философии, о языке, утвердившем не только свой собственный круг обсуждаемых предметов, но и свое собственное право говорить о них не то, что все люди, и не так, как все люди» (Там же).

Отсутствие художественности в стиле изложения сопровождается у Аристотеля повышенным вниманием к логическим и причинным связям, к проявлениям общего в единичном. Этот путь мысли таит в себе собственную поэзию, сокровенные переживания и высокие устремления духа. «Аристотель занят не столько синтезом категорий, сколько их анализом, не столько конструированием, сколько их описанием, и не столько их художественной подачей, сколько методом всякого рода очень тонких различений, дифференциаций и логических противоположений», - замечал А.Ф.Лосев (73, с. 9). К сказанному следует добавить, что сдержанный автор вдохновляется высокими идеалами.

«Кому приходилось читать Аристотеля по-гречески, - пишет Т.В.Васильева, - тот знает, как мало он

употребляет слов, как экономит текст, не прибавляя ни к имени, ни к глаголу ни единой словесной подпорки, если формы падежа или спряжения дают возможность понять - а лучше сказать - расшифровать фразу. После Аристотеля никто уже не писал так сжато, но его муси- ческое вдохновение побуждало его испытать и использовать все возможности языка - и лексические, и грамматические» (30, с. 155).

Аристократ Платон писал диалоги «для всех» и в этом смысле был демократичен. Сын врача Аристотель учитывал подготовленность аудитории. Сообщаемые им логические знания предназначены для гораздо более узкого круга читателей, чем знания этические. Известно, что по утрам Аристотель беседовал с учениками о трудных философских предметах, а в послеобеденное время читал риторику и диалектику для более широкой и менее подготовленной аудитории. Тексты Аристотеля всегда адресованы «слушателю» («изучающему»), возможности и предпочтения которого иногда обсуждаются в трактатах. Например, во «Второй Аналитике» описываются ситуации, когда «изучающий» принимает доказуемое положение без доказательства, поскольку оно ему кажется правильным (в этом случае данное положение есть предположение, причем именно для данного изучающего, а не вообще) и когда изучающий принимает то же самое, не имея о нем никакого мнения или имея противоположное (тогда данное положение называется постулатом).

Во второй книге «Метафизики» подчеркивается, что слушатель расположен, прежде всего, к привычному стилю изложения. То, что подается в необычной манере («то, что говорят против обыкновения»), кажется неуместным («неподходящим»), непонятным и чуждым. Аристотель следующим образом характеризует различия во вкусах учеников, которые следует учитывать, выбирая способ изложения знаний: «Одни не воспринимают преподанного, если излагают математически, другие - если не приводят примеров, третьи требуют, чтобы приводилось свидетельство поэта. И одни хотят, чтобы все излагалось точно, а других точность тяготит или потому, что они не в состоянии связать [одно с другим], или потому, что считают точность мелочностью» (10, 995а 5-10).

Примечательно, что философ, оставивший миру «Аналитики», содержание которых определила идея точного мышления, относился тем не менее с пониманием к противникам точности. «В самом деле, есть у точности что-то такое, из-за чего она как в делах, так и в рассуждениях некоторым кажется низменной», - признавал он (10, 995а10). Аристотель считал, что требовать математической точности от любого рассуждения, независимо от того, к какому предмету это рассуждение относится, было бы неправильно. Например, такая точность невозможна в рассуждениях о природе, поскольку природа материальна. Согласно Аристотелю, математической точности нужно требовать лишь от тех рассуждений, которые относятся к нематериальным предметам (10, 995а15). Однако в понятиях прекрасного и правосудного, которыми должна заниматься наука о государстве, «заключено столько разного и расплывчатого», что реальной задачей может быть лишь приблизительное указание на истину, представленное в общих чертах. Исходя из того, что имеет место в большинстве случаев, нужно и выводы распространять лишь на большинство случаев, а не на все. Человеку образованному, считает Аристотель, свойственно добиваться той степени точности, какую допускает природа предмета. «Рассуждение будет удовлетворительным, - утверждает он, - если удастся добиться ясности, сообразной предмету, подлежащему рассмотрению. Ведь не во всех рассуждениях, так же как не во всех изделиях ремесла следует добиваться точности в одинаковой степени... Одинаково [нелепым] кажется как довольствоваться правдоподобными рассуждениями математика, так и требовать от ритора строгих доказательств» (11, 1094b 10-15, 25).