2.12. Сущность языкового организма

Несколько иначе представляет себе это соотношение Потебня: «Законы душевной деятельности одни для всех времен и народов; не в этих законах разница между нами и первыми людьми (по крайней мере, вероятная разница в строении тела не кажется нам достаточным основанием утверждать противное), а в результате их действия, потому что прогресс предполагает два производителя, из коих один, именно законы душевной деятельности, представляется величиною постоянною, другой — результаты этой деятельности — переменною» [Потебня 1862, 38]. Из этого он определял задачу психологии народов — «показать возможность различия национальных особенностей и строения языков как следствие общих законов народной жизни. Таким образом, то направление науки, которое нам кажется лучшим, предполагает уважение к народностям как необходимому и законному явлению, а не представляет их уродливостями, как должно следовать из принципа логической грамматики» [Потебня 1862, 39].

Основополагающим и первым понятием психологии языка, которую Вайсгербер начинает строить еще в своей докторской диссертации, является отнюдь не объективный дух (это гегелево понятие для неогумбольд- тианства вообще иррелевантно), а понятие языкового организма, которое он формирует, отталкиваясь от идей Г.

Для языкового организма исключительное значение имеет то обстоятельство, что «звуковой язык невозможно вырвать из системы выразительных средств, вообще средств интеллектуальной переработки; он важнейший член этой системы, и все мыслительное стремится к тому, чтобы обрести свою значимость в звуковом языке» [SW2, 83]. Поэтому и «языковой организм каждого человека, в частности в его пригодных для общения элементах, следует понимать лишь как индивидуальное формирование язьпса — объективного образования, и тем самым конкретного говорящего в первую очередь следует рассматривать как члена языкового сообщества» [SW2, 110]. Весьма точное и важное замечание приводит Вайсгербер относительно процесса ,складывания языкового организма, полагая, что «всякий человек формирует свой языковой организм из тех средств, которые ему предоставляются языком; вот только эти средства не передаются ему, как удобный для пользования лексикон, а прилетают к нему отдельными листками, упорядочением которых он занят потом всю свою жизнь» [SW2, 124].

В результате анализа примеров усвоения языка глухонемыми и случаев амнезии Вайсгербер делает вывод о том, что «обладание определенным словарем предоставляет человеку не только нужные обозначения предметов или духовных содержаний; более того, понятийное восприятие предметов, "наличие этих содержаний теснейшим образом связаны с наличием обозначений», так что «не только говорение, но и ...

Одной из важнейішсх характеристик языкового организма является наличие у его носителя языкового чутья (Sprachgefuhl): это «возникающее из общего языкового взаимодействия сознание языковой правильности и языковых возможностей» [SW2, 116], «получаемая из полного владения языком неосознанная способность суждения о его содержательных возможностях» [SW178, 7], «не что-то чувственно-эмоциональное, а способ воздействия "обладаемого", которое неосознанно пребывает1 в пока непонятом» [SW113, 62], «индивидуальный рефлекс значимости родного языка» [SW113, 62]. Языковое чутье, обладая такой неосознанностью, тем не менее, основывается на степени перевода объективного социального об- разования в собственное языковое владение носителя языка. Такой процесс, конечно же, может обнаруживать множество ступеней совершенства, отсюда и нормативный компонент в его определении.

Несколько позднее Вайсгербер, правда, признает, что языковое владение есть чисто статичное понятие, не отвечающее характеру идиолекта как воплощения возможной языковой деятельности человека, поэтому он прибегает к другим терминам, в частности, языковой потенции человека (Sprachpotenz), языковой мощи (Sprachmachtigkeit) [SW189, 530].

Для обоснования своего мнения о процессе усвоения и функционирования языка в конкретном носителе Вайсгербер привлекает факты, связанные с исследованием амнестической афазии, в особенности амнезии цветовых обозначений. В особенности часто он приводит случай с пациентом, получившим на фронте ранение в голову, результатом чего явилась оставшаяся после лечения амнезия, в особенности затронувшая цветовые обозначения. При этом было установлено, что оптической невосприимчивости к цветам у пациента не было, наоборот, он обладал довольно тонким чувством цвета; но, получив задание назвать соответствующий цвет, он оказался не- способен использовать нужное обозначеіше цвета типа rot (красный), и даже упоминание нескольких шізваний, в том числе верного, не помогало. Правда, пациент р[сполъзовал предметно связанные названия типа «цвета фиалки», «цвета БИШНИ». Решая задачу по сортировке цветных прядей или колерных образцов, пациент часто путался, медлил, ошибался и откладывал верно отобразшые пряди или колерные образцы, и лишь сверяя все образцы с образцом заданного цвета, он смог приблизиться к решению проблемы.

Анализируя этот пример, Вайсгербер обнаруживает у пациента не забвение названий цветов, а изменение самих приципов, определяющих процесс классификации цветовых понятий [SW4, 243-244].

Вывод Вайсгербера: «Овладение языком не ограничивается у конкретного человека тем, что он обретает пригодные обозначения для понятий, которые пришли к нему каким-то иным способом, но изучение языка означает одновременно усвоение понятий, которыми пользуется интеллект при использовании языка. Этот факт основывается: на символической функции имен» [SW4, 246]. Конкретно-чувственный знак, например, название, добавляется к содержанию сознания с целью получить тем самым символ, и «сознание очерчивает одновременно с номинацией пограничные линии внутри комплекса явлений» [SW4, 247]. В результате этих рассуждений «можно утверждать в отношении большинства языковых символов, что их задача состоит не в том, чтобы просто повторять определения и содержания, уже имеющиеся в представлении, а в том, чтобы насаждать таковые и делать их элементами знания» [SW4,247].

Так, человек интеллектуально овладевает миром цветов, упрощая их многообразие при помощи группы символов и свода их к небольшому числу понятийных категорий. Эгот процесс Вайсгербер представляет себе следующим образом: «Языковой символ, звукоряд, имя, входит поначалу как чужеродное тело в комплекс данного чувственного факта; тем самым проис- ходит фиксация чувственного впечатления, и, поскольку языковой символ как добавка духа (Zutat des Geistes) также пребывает целиком во власти сознания, это впечатление становится сколь угодно раз воспроизводимым»; одновременно тем самым добывается принцип классификации, который способен понятийно объединять качественно разные ощущения, что позволяет формировать такие понятия, как rot» [SW4, 247].

В первых работах Вайсгербер подчеркивает значение языка для конкретной) человека не только в смысле средства общения, но и как определенного способа понятийного охвата мира: «Отдельный человек формирует свое интеллектуальное мировоззрение не на основе самостоятельной переработки своих впечатлений, а в тенетах заложенного в понятиях языка опыта его языковых предков. Этому опыту он вынужден доверяться, и перед отдельным человеком лишь в очень ограниченной степени открыта возможность подвергнуть отдельные осколки этого опыта перепроверке» [SW4, 250]. Таким образом, Вайсгербер с самого начала приходит к одному из основополагающих принципов неогумбольдтианства: «Отношение человека к окружающему миру определяется его языковым формированием, вся его интеллектуальная деятельность построена на этом, как духовный, так и чувственный мир открываются ему в языковых средствах; ос- новой оценки всей его рациональной деятельности является оценка языкового материала, с которым он работает» [SW4, 250].