Происхождение научной и натурфилософской теорий и их соотношение с фактами

Для того чтобы вписать догматы Церкви в жизнь человеческую, а всякий догмат есть «откровенная истина, передаваемая людям Церковью, как непререкаемая и неизменное правило спасительной веры»[135], необходимо растворить свое мышление в мышлении человека древнего христианского мира, посмотреть на мир и увидеть все множество фактов его глазами.

Можно читать древний текст и не различать в нем фактов, которые не только различали святые отцы, но и полагали некоторые из них важнейшими. Это может происходить по причине того, что сознание читающего руководствуется теорией понимания текста, существенно отличной от теории понимания текста, которой руководствовались святые отцы. В работах основателя современной теоретической физики Альберта Эйнштейна обнаруживаем, что не факты позволяют увидеть теорию, а теория позволяет нам увидеть факты[137]. Одним из первых идею примата теории над фактами развил Карл Поппер[138]. Эту же позицию разделяет американский историк и философ науки Томас Кун, ссылающийся[139] в своих исследованиях на труд польского историка и философа науки Людовика Флека[140].

что теория предшествует факту[143]. Она нагружает собой

178 «Появление факта, само его возникновение возможно па основе некоторой теории. Продавец взвешивает нам кусок колбасы и настаивает па том, что стрелка весов показывает па 550, а нам ясно видно, что стрелка показывает на 450. Кто прав? Какой факт должен быть зафиксирован в протоколе? Почему нужно стоять ровно перпендикулярно к стрелке весов? Свет распространяется по прямой? А это теоретическое положение, которое мы берем как постулат. Таким образом, теория предшествует факту». Уемов А. И., Терентьева Л. Н. Лекции и задачи по метафизике. — Одесса: Астропринт, 2009. — С. 59. Приведе,м пример из истории научной мысли. Когда Галилей, с помощью телескопа, обнаружил четыре планеты, являющиеся спутниками Юпитера и две планеты, являющиеся спутниками Сатурна, то продемонстрировать другим свое открытие он не смог. Ему было важно продемонстрировать идею, в соответствии с которой земля не является единственным центром в космосе: есть и другие планеты, которые занимают центральное положение по отношению к вращающимся вокруг них спутникам. Сознание его противников было подчинено иной — итоломеевой — теорией, а потому более двадцати ученых не смогли увидеть в телескоп то, что с помощью его видел Галилей.

факт[144]. Отсюда разные теории обнаруживают разные факты, а при смене теорий непременно меняется и ее фактический базис и вместе с ним — восприятие мира. Указание на прямую зависимость восприятия мира человеком от определенной теории присутствует уже в сочинениях древнегреческого философа Платона. Анализ его текстов привел крупного историка античной мысли А. Ф. Лосева к следующей мысли; « Не знание зависит от чувственности, но чувственность от знания. Знание, по существу своему, независимо от чувственности. Оно осмысливает и тем оформляет чувственность»[145]. Аналогичную позицию, по вопросу о взаимоотношении теории и фактов, занимает немецко- еврейский философ-идеалист, глава Марбургской школы неокантианства Герман Коген.

Интересно отметить, что склонить человека к признанию ложности той теории, в которую он верит на основании некоторых новых наблюдаемых им фактов, достаточно тяжело. Скорее будет признана ложность видения человеком этих фактов, чем сама общепринятая теория. Американский физик и философ науки Филипп Франк, сменивший на кафедре Немецкого университета Праги А. Эйнштейна, писал: «Человека отнюдь не легко склонить к признанию того, что такой общий принцип, как закон инерции, ложен. Если дело дойдет до выбора, что является ложным — его наблюдения или закон инерции, то он обычно признает, что ложны его наблюдения, а не закон инерции»[146].

Идея о том, что теория предшествует фактам, находит свой смысловой аналог и в святоотеческом богословии. В качестве примера можно привести концепцию Климента Александрийского, излагающего идею предвосхищения знания. В соответствии с этой концепцией предвосхищение представляет собой некоторый базовый принцип, теоретический конструкт, осмысливающий все, на что направлено познание человека. Он первичен по отношению к фактам, знаниям, то есть тому, что говорится или что видит человек, и обуславливает процесс научения или исследования: «Без предвосхищения подобного рода... — пишет Климент Александрийский, — не возможно ни исследование, ни сомнение, ни мнение»[147] и далее: «Ведь именно на основе предвосхищения формируется суждение. Именно благодаря предвосхищению ученик ухватывает то, чему его учат»[148]. Климент отождествляет предвосхищение с верой: «Вера есть не что иное, как рассудочное предвосхищение смысла того, что сказывается» и полагает, что «никакое знание не возможно без предвосхищения»|84. Ясно то, что вера в этом случае не акт внутреннего признания человеком, например, существование какого-либо явления, а трансцендентный принцип схватывания сути явления.

Подобную же теорию находим в трудах Блаженного Августина, епископа Гиппонского. «Вера понимается ранним Августином не в узко религиозном смысле, но скорее как некий «акт воли и знания», предшествующий познанию истины, особый способ гносеологического предвосхищения, задающий направление процессу познания»18’.

У святителя Григория Паламы находим то представление о вере, в соответствии с которым оно имеет два смысла. В первом случае, вера есть то, что предваряет разумение чего- либо. Такая вера обуславливает дальнейшее понимание, объяснение некоторого явления. В этом смысле сказано: «Вера предваряет благочестивые догматы, а не доказательство, а за верою следует разумение» |86. Во втором случае, вера есть взгляд на явления, «превосходящие умственные способности человека» [149].

По св. Григорию Чудотворцу, человек верно познает смысл слов, произнесенных, например, пророками в том случае, если ему от Духа Святого ниспослана теория, позволяющая верно обобщить и осмыслить слова божиих людей: «Одна и та же сила необходима и для пророчествующих и для слушающих пророков, и никто не может слушать пророка, если ему не дал разумения Своих речей Сам Дух, действовавший в пророках»[150]. Слушание человеком слов пророков дает ему какое-то их разумение, но истинно это разумение только в том случае, если человек наделен некой силой, фильтрующей истинное понимание от ложных.

Гели же человеком овладела какая-либо ложная теория, то ее богословы иногда уподобляют «тирану», овладевшему бедной душой, в том смысле, что сменить ее на другую через убеждение человека в ее ложности — задача весьма сложная: «Гели бы даже, — пишет св. Григорий Чудотворец, — иное слово пожелало исправить [теорию], то душа уже не допускает к себе и не позволяет переубедить себя, но крепко держится того, что овладело ею, как будто захватил ее в свою власть какой-то неумолимый тиран»|89.

По наблюдению современных исследователей, в религии теории предшествуют религиозному опыту, как некоторому факту, осмысливая его вполне определенным образом. Само же влияние теории на интерпретацию фактов, по мнению исследователей, оказывается даже более сильным, чем в науке[151].

Теперь в наших рассуждениях возникает определенность: если святые отцы увидели некоторые натурфилософские факты и обозначили их в своих трактатах, то это произошло из-за предшествовавшей этому видению фактов определенной теории.

Возможность рационального постижения истины вне «духовного помазания индивида» критиковалось о. Георгием Флоров- ским. По таким малосостоятельным, ложным представлениям «истина должна быть именно системой разума, а не откровением... ибо, только стоя превыше всех лиц, не будучи органически сращена с личной жизнью, может она быть доступной каждому и не зависеть от духовного помазания индивида... Из подвига духовного рождения познание превращается то в психофизиологический рефлекс, то в зеркальное отражение «вещей в себе»... [В этом случае] мистика рационализма неизбежно вырождается в натуралистический магизм, человек... становится игрушкой стихийнопричинного предопределения, звеном во всеобъемлющей системе природы»[158]. Следовательно, «духовное помазание» есть необходимое горнило, очищающее процесс познания действительности от «психофизиологического рефлекса», от «вырождения мистики рационализма в натуралистический магизм»[159]. Итак, мыслить по-настоящему можно только и только в сообщении с Богом: «Человек... мыслит... лишь в реляции к Абсолютному»[160].