В, Конкретное представление а. Определение божественного обособления

Если бы мудрость была не абстрактной, а конкретной и бог в своем самоопределении творил бы себя в себе самом и содержал бы сотворенное в себе таким образом, чтобы оно было порождено и сознавалось как сохраняющееся в нем самом, как его сын, то бог был бы познан как конкретный бог, поистине как дух.

Но так как мудрость еще абстрактна, то суждение, положенное, есть лишь некоторое сущее, суждение еще имеет форму непосредственности, но только как форму, ибо бог творит абсолютно из ничего30. Лишь он есть бытие, положительное. В то же время он — полагание своей силы. Необходимость того, чтобы бог был этим полаганием своей силы, ость источник рождения всего сотворенного. Эта необходимость есть материал, из которого бог творит; материал этот — сам бог, поэтому он не творит из чего-либо материального, ибо он есть самость, а не непосредственное, не материальное.

Сотворение мира богом существенно отлично от возникновения, то есть от утверждения, что мир возник из бога. Все народы имеют теогонии, или, что то же самое, космогонии; в них основной категорией всегда является возникновение, а не сотворение. Из Брахмы возникли боги, в греческой космогонии высшие, духовные боги возникли в конце, они — последние. Эта дурная категория возникновения теперь исчезает, ибо благо, абсолютная сила, есть субъект.

Такое возникновение — это не отношение сотворенного: возникшее есть существующее, действительное таким образом, что основание, из которого оно возникло, положено как снятое, несущественное; возникшее высту- паст пе как творение, а как самостоятельное, н^ как такое, которое в себе не самостоятельно.

Это, следовательно, есть форма божественного самоопределения, способ обособления.

Второе определение. Это определение состоит в том, что бог есть предпосланный субъект. В противном случае творение является неопределенным представлением, напоминающим механическую, техническую производительность человека,— подобного представления нужно избегать. Бог есть первое, его творение есть вечное творение, в котором он выступает не как результат, а как начало. В более высоком смысле, а именно как дух, он творит самого себя, а не из себя самого возникает, [он] есть как начало, так и результат; здесь же бог еще не постигнут как дух. Человеческая же техническая производительность — внешняя; субъект, первое, начинает действовать, подступает к другому и получает тем самым внешнее отношение к материалу, который обрабатывается, оказывает сопротивление и должен быть побежден; оба выступают как предметы, противостоящие друг другу. Напротив, бог творит абсолютно из ничего, так как нет ничего, что ему бы предшествовало.

Следовательно, созидание, субъектом которого он является, есть созерцающая, бесконечная деятельность. В человеческой производительности я есмь сознание, я имею цель и знаю ее, затем у меня есть материал, относительно которого я знаю, что я таким образом нахожусь в отношении к некоторому другому; напротив, созерцающее созидание, созидание природы входит в понятие Жизни, оно есть внутреннее действие, внутренняя дея^ вольность, которая не противостоит чему-то наличному;

это жизнь, вечное порождение природы, а последняя вообще есть нечто положенное, сотворенное.

Бог противостоит миру, тотальность его определенного .бытия, его отрицания противостоит тотальности непосредственного бытия — предпосланное, субъект, остающийся абсолютно первым.

То, что греческие боги, которые суть духовное бытие, возникли, является признаком их конечности. В этом состоит их обусловленность, в соответствии с которой их природа является их предпосылкой, подобно тому как подобная предпосылка необходима для конечного духа природы.

В отличие от греческих богов эта субъективность есть абсолютно первое, первоначальное; обусловленность здесь снята, но она есть лишь первоначальное, она еще не определена и как результат, и как конкретный дух.

Если бы созданное абсолютным субъектом был он сам, то в этом различии различие в свою очередь было бы снято, первый субъект был бы последним, был бы своим собственным результатом. Этого определения у нас еще нет, есть только определение, что этот абсолютный субъект есть начало, первое.

Третье определение бога в отношении к миру. Сюда относится то, что мы называем атрибутами бога. Последние суть его определенность, то есть поскольку мы таким образом рассмотрели обособление бога, самоопределение бога, а это самоопределение бога — как создание мира, определенное же — как сущий мир, то тем самым положено отношение бога к миру, или атрибуты суть само определенное, но познанное в понятии бога.

Одно — это определенное, познанное как сущее, как пе возвращающееся в бога; другое есть определенность бога как определение бога; это и есть то, что называют атрибутами, отношением бога к миру, и это плохо выражают, когда говорят, что мы знаем только об этом отношении бога к миру, а не о самом боге. Ибо отношение бога к миру есть его собственная определенность, а тем самым и его собственные свойства.

Лишь согласно внешнему, чувственному представлению, нечто существует, и существует для себя, так что от нечто отлично его отношение к другому, его свойства, но именно последние и составляют его собственную природу.

Это, следовательно, дурные различия, которые в то же время несостоятельны, будучи продуктом рассудка, не знающего их, не понимающего, что он имеет в этих различиях. Эта определенность как внешнее, непосредственное, как определенность самого бога есть его абсолютная сила, выступающая как мудрость, ближайшими моментами которой являются благо и справедливость.

Ьлаго в том, что есть мир; бытие ему не подходит, бытие здесь низведено до некоторого момента и есть лишь положенное, сотворенное бытие. Это перво-деление есть вечное божественное благо: различенное не имеет права быть; многообразное и благодаря этому ограниченное, конечное, чье определение состоит в том, чтобы не быть, находится вне Единого; в том, что оно все же есть, заключается божественное благо; но, как положенное, оно также преходяще, [оно] лишь явление. Бытие, истинно действительное, есть лишь бог; бытие, внеположное другому, внеположное богу, не имеет никаких прав.

Бог может быть творцом в истинном смысле только как бесконечная субъективность, тогда он свободен, тогда его определенность, его самоопределение может быть свободно отпущено; лишь свободное может противопоставить себе свои определения как свободные, отпускать их как свободные. Это противопоставление себе, чьей тотальностью является мир, это бытие есть благо. Бытие мира есть, однако, лишь бытие силы; другими словами, положительная действительность и самостоятельность мира есть не его собственная самостоятельность, но самостоятельность силы. Поэтому мир по отношению к силе должен представляться как нечто в себе расколотое: с одной стороны, многообразие различий, бесконечное богатство наличного бытия, с другой — субстанциальность мира, но последняя не принадлежит миру, а есть тождество сущности с самой собой.

Проявление ничтожества, идеальность этой конечности, состоящей в том, что бытие не есть истинная самостоятельность,— это проявление как сила есть справедливость: в ней конечным вещам предоставляют их право* Благо и справедливость не являются моментами субстанции: в субстанции эти моменты выступают как сущие и столь же непосредственно как не-сущие — как становящиеся.

Здесь единое выступает не как субстанция, а как Единый, как субъект; здесь присутствует определение цели, собственная определенность понятия: мир должен быть, а также должен изменяться, преходить. Здесь справедливость есть определение субъекта в его самоотличении от его определений, от его мира.

Творение, сохранение и прехождение в сфере представления распадаются во времени, но в понятии они по существу лишь моменты одного процесса, а именно процесса силы. Тождество силы с собой в той же мере есть ничто, из которого сотворен мир, в какой и субсистенция*1 мира, и снятие его субсистенции. Это тождество силы, которая сохраняется также в бытии вещей, есть в такой же мере бытие вещей, как и их небытие. В благе мир выступает и сохраняется лишь как не имеющий прав в себе, как случайный, и тем самым здесь заключена также его отрицательность, которая полагается в справедливости.

Хотя указанные определения и являются определениями самого понятия, но субъект, которому они принадлежат, не в них имеет свою природу; основные определения суть Единый и сила; понятие, внутренняя природа субъекта положены еще независимо от его атрибутов. Если бы они ему на самом деле принадлежали, то они сами были бы тотальностью, ибо понятие есть абсолютное благо, оно сообщает самому себе свои определения. Если бы они принадлежали понятию, то это означало бы, что они сами суть целое понятия, и только тогда понятие было бы поистине реальным, тогда понятие было бы положено как идея, а субъект —• как дух, в котором благо и справедливость были бы тотальностями.

Но благо и справедливость, хотя они и содержат различие, еще не постигнуты как пребывающее определение силы, а сила сама есть неопределенное, то есть она сама действует против этого различия: ее благо переводится и справедливость, и наоборот. Каждое из них, положенное для себя, исключало бы другое, но сила такова, что она лишь снимает определенность.

Справедливость есть момент отрицания, с помощью которого обнаруживается ничтожество; таким образом, справедливость есть определение того же рода, как для Шивы возникновение и уничтожение,— это лишь сторона процесса вообще, сторона случайного, чье ничтожество обнаруживается здесь. Это не есть отрицание как бесконечное возвращение в себя, что было бы определением духа; отрицание здесь есть только справедливость.