Однажды я выяснял у профессора математики, как он оценивает докторские диссертации по тем наукам, которые принято называть «чистой математикой». Сначала я спросил, какого они объема. В одном университете я курировал докторские программы по гуманитарным наукам, и там максимальный объем докторской диссертации составлял восемьдесят тысяч слов. Это очень важно, потому что обязательно наступал момент, когда авторов нужно было останавливать. Однажды, проводя беседу с кандидатом на место преподавателя, получившим докторскую степень в соседнем университете, я спросил, ограничивался ли объем его работы. Он несколько высокомерно ответил, что у них диссертации были «того размера, какой требовался автору». Тогда я поинтересовался, насколько объемной была его диссертация. Сделав брови домиком, словно говоря об очевидном, он сказал: «Триста семьдесят тысяч слов», то есть примерно столько, сколько в Ветхом завете. Я спросил, как называлась его диссертация. Оказалось, что-то вроде «Курсы повышения квалификации в Домби: некоторые проблемы». Домби — региональный центр в Англии с населением около двухсот семидесяти тысяч человек1. Другими словами, на каждого жителя пришлось чуть меньше полутора слов. К счастью, я так и не узнал, что же такое сверхординарное ему удалось обнаружить, если для объяснения потребовалось более трети миллиона слов. Подзаголовок «некоторые проблемы» давал понять, что это даже не полное исследование, а лишь проект развернутой работы, которую автор собирался написать в будущем. Когда я спросил профессора, ограничивается ли максимальный объем докторских диссертаций по «чистой математике», он ответил: — Нет, сколько нужно, столько и пишут. Меня заинтересовал обычный средний объем таких работ, и профессор заметил, что недавно читал диссертацию из двадцати шести страниц. Страницы сплошных математических выкладок, правда, выглядят несколько иначе, чем триста семьдесят тысяч слов, но, думаю, по количеству знаков эти две работы равны. И тогда я задал профессору главный вопрос: как оцениваются подобные работы? Вероятно, всегда хорошо? (Наверное, больно получать обратно диссертацию, которой вы посвятили три-четыре года, с пометой: «Плохо. Восемь из десяти. Зайдите ко мне».) — Нет, — ответил профессор. — Обычно хорошо. Обычно. — И все-таки каким образом вы их оцениваете? — настаивал я. — Как и все диссертации, они должны открывать что-то новое и сообщать нам то, чего мы прежде не знали. Другими словами, согласно основному критерию, работа должна быть творческой. — Конечно, однако при этом, — сказал профессор, — оцениваются и эстетические качества; доказательства должны быть элегантными, а рассуждения — изящными. — Почему это так важно? — спросил я. — Понимаете, математики убеждены, что их наука — один из самых чистых способов познания истин природы. Поскольку природа изначально прекрасна, то чем элегантнее доказательство, тем выше вероятность, что оно ближе к красоте природы и, соответственно, к истине. Профессор говорил так, словно речь шла о сонате, сонете или фуэте. Эстетика изложения — мощная составляющая творческого труда, и это относится как к музыканту, поэту, танцору или дизайнеру, так и к математику. Вот один из многих примеров того, что не только широкая дорога, вымощенная академическими способностями, может привести вас к творчеству. К нему ведут многие пути, которые могут включать и академический интеллект, но далеко не ограничиваются им. Процесс созидания не означает только мыслительную деятельность, подразумевается еще и эмоциональная атмосфера.