СОВРЕМЕННАЯ КОНСТЕЛЛЯЦИЯ: ПРИНЦИП РАЗУМА И ПРИНЦИП ЭКЗИСТЕНЦИИ Грета Соловьева

Сократ. Один из учителей человечества, всемирно-историческая личность, один из героев «галереи мыслящего духа» (Гегель). Человек, чья жизнь и смерть стали легендой. Философ, положивший начало цивилизации западного типа.

Перед нами две струи - одна струя удовольствий, сладкая, как мед. Другая струя - разума и познания - чистая и здоровая вода. И высшее благо - это их правильная смесь.

Но чтобы добиться гармонии и меры, следует изучить, изведать все виды удовольствия и познания. Они столь многочисленны, пестры, ярки, противоречивы, что с трудом поддаются определению. Можно говорить о ложных и истинных, порочных, дурных и добродетельных. Те, кто вследствие болезни испытывает сильнейшую жажду и потом удовлетворяют ее, переходят от страдания к покою и воспринимают свое состояние как радость. Но это - только ложное удовольствие. Истинная радость не связана с прекращением страдания, а появляется в созерцании прекрасного самого по себе, прекрасных очертаний, звуков, красок.

Только смесь сладкого меда удовольствий и чистой, холодной воды познания придает душе счастливое расположение, соразмерность и гармонию. Если они нарушаются, душа чувствует недомогание и скорбь. Стоит возобладать гармонии, и мы достигаем блага, как самодостаточного, первого и необходимого начала. Недаром Сократ и Платон так настаивают на необходимости обучения музыке: она приучает к гармонии и соразмерности, воспитывает души чуткие, подчиненные ритму и симметрии.

Но в этой гармонии определяющий голос - разума, знания. Большинство же людей считают, что ими управляет не разум, не знание, а страсть, любовь, удовольствие, страх. Сократ убежден: тот, кто познал прекрасное и справедливое, хорошее и плохое, уже не будет гневаться на разум и считать себя его рабом.

Все, что имеет человек, - здоровье, красоту, богатство - не принесет ему пользы, если не будет управляться разумом. Тот, кто здоров, но безрассуден, потеряет здоровье, кто швыряет деньги направо и налево - разорится. Так и с добродетелями - мужество, справедливость, рассудительность только тогда приносят пользу, когда управляются разумом: тот, кто смел до безрассудства, и себе, и другим приносит лишь вред. Добродетель же непременно должна быть полезной, должна наставлять, как правильно управлять собственным домом и городом.

С Сократом продолжают спорить и полемизировать, поддерживая традицию диалогов Платона. О Сократе снимаются фильмы, ставятся спектакли, издаются книги, научные и популярные. Сократ - активный соучастник социальных сетей Интернета.

Его позиция - принцип разума - вызывает оппозицию современных экзистенциалистов, которые понимают сегодня разум иначе - в его органической связи с эмоциональным миром человека, его желаниями, стремлениями, пробуждениями. Их основной принцип - экзистенция, т. е. неповторимая, уникальная человеческая реальность, непосредственно связанная с духовным началом. Среди экзистенциалистов выделяется сегодня имя известного испанского мыслителя Ортеги-и-Гассета.

У Ортеги два главных оппонента - Сократ и Декарт. В разговоре с ними он определяет свою собственную, не совпадающую с мыслями великих мэтров идею, которая позволяет ему сказать «прощай» философской классике.

Как и Ницше, Ортега взывает к Сократу, но дает иной образ великого грека. Для Ницше Сократ - «исчадие ада», первый декадент, раскрутивший громадный маховик логического доказательства и бичом силлогизма изгнавший музыку из греческой трагедии - а, значит, и цветущего, жизнерадостного, увенчанного гроздьями винограда Диониса.

Ортега говорит нечто похожее - но, в то же время, принципиально иное: однажды на афинской площади Сократ открыл ...

Никто до Сократа не задумывался над тем, что в противовес окружающим нас вещам, изменчивым, текучим, лукавым (впрочем, как и внутренним желаниям и настроениям, переменчивым, как неустойчивая погода) существует нечто возвышенное, устойчивое, непоколебимое. Добродетельный человек, к примеру, не может постоянно удерживаться на своем уровне, постоянно срываясь в пропасть ошибок и неблаговидных поступков. Зато сама добродетель как таковая - всегда сияет подобно ясному солнцу без единого пятнышка. «Не вызывало сомнений открытие подлинной реальности, в столкновении с которой автоматически дисквалифицировалась другая реальность, дар нашей спонтанной жизни», т. е. вся чувственность, импульсивность, упоение жизнью, веселящая душу неопределенность, проблематичность, загадочность - все, с чем было связано имя Диониса и чем так упивались греки на своих великих празднествах.

Но спонтанность не удалось полностью изжить, исключить, умертвить. Она оставалась притягательной, необоримой силой. И в этом внутреннем противоборстве, противостоянии, соперничестве заключались и вся прелесть, и вся драма европейской культуры. Были времена, когда казалось, что замысел Сократа осуществился и спонтанная жизнь покорилась чистому величественно-горделивому разуму. Грандиозные системы Декарта, Лейбница, Спинозы открыли небывалые горизонты чистого разума. Но. об этом «но» скажу чуть позже.

Декарт, после Сократа - второй важнейший персонаж европейской культуры, считает Ортега. Здесь он не расходится с мнением Гегеля, признававшего, что Картезий возродил после долгих веков безвременья дух подлинной философии.

Все знают, говорит Ортега, что Декарт использовал против скептиков их же оружие сомнения. Во всем можно сомневаться, и прежде всего, в реальности мира - сомнение, как отлив, захватывает с собой и уносит в волны океана все нам знакомое, казалось бы, устойчивое, даже наше тело. Но вдруг сверкает зарница: твердым, устойчивым, несомненным является сам факт сомнения, т. е. мысли: есть все-таки нечто надежное, безусловное. И это отнюдь не каламбур, не игра с коварным термином «сомнение».

«Речь идет об очень важном положении - о теоретическом первенстве разума, духа, сознания, Я, субъективности как о явлении универсальном: это первичное явление Универсума. Итак, следует помнить, что это главная идея, которую новое время прибавило к сокровищнице Греции» [1].

Декарт не придал субъективности внутренней жизненности - в этом он прямой наследник Сократа. Чистая мысль, рациональность - вот его победный клич, прозвучавший в его время в университетах, в салонах, на площадях. Он определил стиль и метод мышления в своих безыскусных «Правилах для руководства ума», где он, согласно Гегелю, поступил как ребенок, откровенно описывая свои собственные мыслительные операции. Но ребенок оказался не таким уж наивным, формулируя свои основные правила: изгнание сомнения, ясное и отчетливое сознание, движение от простого к сложному, доказательность без возвратов, повторов, иносказаний - то, чему послушно следовала новоевропейская наука и что опроверг Адорно в своем знаменитом сочинении «Эссе как форма». Испанского философа Декарт интересует по преимуществу и в первую очередь потому, что именно он нашел такое первое и безусловное (мысль), которому Ортега намерен противопоставить другое первое и безусловное, чтобы сформулировать основной принцип своей философии.

Вспомним наше недавнее «но». В осуществлении, казалось бы, замыслов Сократа и возведении великих рационалистических систем, вдруг появились симптомы пробуждения спонтанности, жизненности, чувствований, увлечений, желаний, страстного томления по неизвестности, опасности, приключениям. Впрочем, это случилось чуть раньше. Тогда, когда дон Кихот смело и безбоязненно вступил в виртуальные, незримые мира, попирая все установления и запреты строгого разума. Именно Дон Кихот утвердил идею о другой «теме дня» - возрождении спонтанной жизни. Сократ был прав на своей площади, в Афинах - то было его время и его призыв. Дон Кихот оказался правым в своих жарких испанских просторах с бесконечными крутящимися мельницами - это было его время, его тема дня.

Ортега пишет о Дон-Кихоте в своих очерках о наиболее характерных явлениях испанской культуры. Но Дон Кихот оказался фигурой мирового масштаба. Он бунтует против старой морали, потому что она взбунтовалась против жизни. В пылающей от солнечного огня Ла-Манче, в поле Монтьель он открывает подлинно реальное в образе, во влекущем цветном мираже. Это тяга к неправдоподобному, невозможному, неукротимая воля к приключению, к миру сказки - вопреки суровой будничности Санчо- Пансо, считающего приключение невозможным.

Дон Кихот обнаруживает богатство внутреннего, интимного мира и поэтому именно он воплощает «кульминацию нового и существенного переворота, который произошел в культуре». Если Сократ иронизировал (издевался) над спонтанностью жизни, такой неуловимой, переменчивой - его ирония была темой его времени, то Дон Кихот иронизирует над разумом, возомнившим себя судьей мира. И его миражи тоже есть истина, хотя любое творение духа - мираж для реально мыслящей головы. «Дон Хуан может подчиниться только этике, считающей первейшей нормой полноту жизни» [2].

Чистый разум должен передать свою власть «жизненному разуму»: одна из первых формулировок того принципа, того философского открытия, которое Ортега, как он считает, свершает после открытий Сократа и Декарта.

Пока скажу только, что тема дня Дона Хуана и Ортеги - как ни странно, и тема нашего дня. В эпоху глобализации (какой навязчивый термин!) и удаления человека от живой реальности, с превращением его в симулякр без корней и первоосновы, путешествующим по сайтам и порталам Интернета, нам так не хватает отваги Дон Кихота, его всепоглощающей страсти к жизни, приключениям, неожиданностям, пылающему солнцу и ветряным мельницам загадочных миражей. Нам не хватает жизни - тема нашего времени, поддержанная союзником Ортеги, французом Морисом Мерло-Понти: прорваться сквозь толщу знаков к живой плоти мира, что сблизило бы нас с загадочным, притягивающим своей неизвестностью (все еще!) Востоком.

Ортегу можно, конечно, назвать экзистенциалистом, раци- овиталистом, перспективистом и т. д. Но все наименования так поверхностны, скучны, бессодержательны в отношении горячей, южной, темпераментной мысли испанского мыслителя, который не желает втискиваться в рамки узаконенных «направлений». Он - не Санчо Пансо, а Дон Кихот в философии - с яркими, оригинальными идеями, сочным, живым словом, сближающим его философию с испанской живописью, музыкой и танцем. Значит, от чистого разума Сократа - к жизненному разуму? Ортега уточняет свою позицию, обращаясь к диалогу с Гуссерлем и Хайдеггером. Еще в 1925 г., поясняет философ, он сказал своим ученикам, что надо заново решать проблему Бытия (Хайдеггер - 1927!), что при этом надо использовать феноменологию с ее интуитивным мышлением, но придать ей систематичность, т. е. исходить из первичного феномена, который сам по себе есть система. «Этот систематический феномен есть человеческая жизнь, и из ее интуиции и анализа следует исходить». Это означало мгновенное прощание с феноменологией, где речь шла о сознании, хотя и интенциональном.

Когда позже у Ортеги появилась возможность встретиться с Гуссерлем, тот уже не мог дебатировать свои идеи и перепоручил это своему ученику Финку. Зачем, вопрошал тогда Ортега, открывая трансцендентальное сознание с помощью феноменологической редукции, отказываться и по существу дискредитировать другой тип сознания - обыденное, научное и т. д. Не значит ли это отречения от самой жизни (поздний Гуссерль, как помним, постарался исправить свою оплошность в концепции «жизненного мира»).

Следующий шаг Ортега делает, вступая в диалог с Хайдеггером. Немецкий философ, наступает Ортега, превратил жизнь в ничто, упиваясь тоской, игрой со смертью, одиночеством. Но жизнь, поправляет испанский философ, кроме своей драматической стороны, имеет еще множество других - она празднична, великолепна и ... неожиданный, термин - спортивна: как состязание, где нас ждет, увы, великое поражение. «Жизнь - это тоска и энтузиазм, сладость и горечь, а также множество других вещей. Именно потому, что с самого начала она по сути состоит из множества вещей, нам неизвестно, что она такое. Иначе исходный феномен, Жизнь, не была бы загадкой» [3].

Здесь я хочу провести параллель между пониманием жизни как проблемы, загадки, т. е. нечто открытого, нетождественного, неидентичного самой себе и аналогичным толкованием Ортегой философии и чуть позже - самого человека. Его концепция в этом ключе приближается к современным постмодернистским проектам с их установкой на радикальную и бескомпромиссную децен- тризацию всех форм культуры и, тем более, самого человека. В то же время, Ортега остро и непримиримо оппонирует постмодернизму, выступая с программой защиты жизни и человеческой индивидуальности в эру натиска информационных технологий. Этот парадокс, а я постараюсь его раскрыть, делает его философию необычайно актуальной, вступающей в aftepostemodern. Буду считать, что в первом приближении моя идея высказана, но требует дальнейших продумываний.

Уже в своем оправдании обыденного типа сознания, от которого дистанцировался Гуссерль, Ортега делает «крутой разворот». Если прежде его прельщали «миражи», вспыхивающие в пустынях реальности, то теперь он настаивает на том, что его исходный пункт - загадочный феномен жизни самой будничной, всегда привычно-непривычной, упорядоченной и одновременно непредсказуемой - жизни каждого из нас. «Жизнь не что иное, как повседневность, и не по ту ее сторону, в невероятном, берет начало особая прелесть романа, а именно по эту, в обыкновенном чуде простого мгновения» [4].

Такое признание влечет за собой далеко идущие выводы об историческом предназначении женщин, ведь в повседневной жизни именно женщина всегда была и есть главная фигура. «В царстве повседневности решающая роль принадлежит женщине, душа которой служит идеальным выражением этой повседневности» [5]. Не буду развивать этот гендерный аспект аргументации Ортеги, который настаивает на исключительном значении женского начала в историческом, особенно, этническом процессе. Для меня сейчас важнее другое - выяснить, что жизнь для Ортеги - это и миражи идеального (Дон Кихот), и чудо повседневности (Санчо-Панчо реабилитирован!). Это - и великая проблема, загадка, остающаяся нерешенной. И в то же время - в противовес декартовскому «cogito» - первый безусловный, не подлежащий сомнению феномен, из которого должна исходить философия - его философия, Ортеги.

Но прежде чем представить во всем величии свою философию, испанский мыслитель задается вопросом: что такое философия как таковая и почему люди так неудержимо стремятся философствовать? В 1929 г. он прочитал перед широкой публикой, в Мадридском театре, курс лекций, послуживших основой одноименной книги. Кто бы из наших современников решился на такое, кто бы смог собрать заинтересованную аудиторию непрофессионалов? Ортега считал себя представителем средиземноморской культуры, а потому человеком публичным: издавал статьи в газетах, журналах, выступал с лекциями в Мадридском университет и даже - в театре. К теме «Что такое философия» он обращается во многих своих работах: «Возникновение философии (послесловие к работе Х. Мариаса «История философии»)», «Идея начала у Лейбница и эволюция дедуктивной теории» и других. Он с научной пристрастностью и одновременно поэтическим блеском исследует исторические корни философии, ее драматическую и вместе с тем радостную природу, неустанно обнаруживая ее аналогичность жизни, о чем я уже говорила выше: открытость, проблемность, парадоксальность. Но никто, утверждает Ортега, не сделал еще «жизнь» темой философии, заменив ее претенциозным термином «бытие» («Сначала жизнь - потом философия» - его любимое изречение).

Философия, настаивает Ортега, родилась еще до Сократа вместе с именами Гераклита и Парменида. Ни тот, ни другой еще не стал «общественным лицом». Но то, чем они занимались, яснее и откровеннее всего было высказано в названии книги Парменида «Истина» (Алетейя). Философия призвана раскрыть Истину окружающего мира, сорвать с него маску, проникнуть к сокровенным глубинам сущего «Философия - это могучее стремление к прозрачности и упорная тяга к дневному свету. Ее главная цель - вывести на поверхность, обнажить, открыть тайное и сокрытое. В отличие от мистицизма, философия стремится быть произнесенной тайной» [6]. Философия - не прихоть, не каприз. Она есть основная потребность разума. «Ее существенным признаком мы назвали поиск целого как такового, захват Универсума, охоту на Единорога».

Именно имя «алетейя» и подобает такому роду деятельности, убежден Ортега. Но вместо него появился странный, манерный, боязливый термин - философия. Если мудрость - это знание о структуре мира и человеческой жизни, то философия - только любовь к мудрости, а вовсе не сама мудрость. Что это за парадокс появления на свет «любви» вместо подлинного дела раскрытия Истины?

Ортега объясняет факт терминологического унижения историческими обстоятельствами. Когда выступили Гераклит и Парменид, греки почитали за богов небесные тела, веруя, что есть некие сокрытые тайны, приближение к которым человеку недозволено. И потому они с подозрением и открытой враждебностью встречали все попытки посягательства на потаенное (судьба Анаксагора, Протагора и Сократа). Из соображений безопасности и появился трусливый, маловыразительный термин «философия»: в ней нет посягательств на запретное, это просто невинная любовь к мудрости. Ничего кроме туманности и двусмысленности подобный термин не содержал, поэтому Платон и Аристотель предпочитают говорить все же о самой мудрости, избегая коварных уловок.

Вот здесь не могу согласиться с Ортегой. Придется ему решительно возразить. Термин «философия», хотя и был, возможно, введен с целью безопасности (в том, он, наверное, прав), но оказался куда более точным по отношению к определенному типу деятельности, им поименованному. Философия, действительно, претендует на познание первосущностей, первопричин, первосмыслов Универсума. Но ее погоня за Истиной оказывается в итоге безуспешной. Она терпит поражение в самом для нее существенном. И Ортега этого не скрывает. Более того, он хочет превратить непростительную слабость и маломощность в величайшее достоинство. «То, что Философия несет в себе от поражения, и превращает ее в самую глубокую деятельность, на которую только способен человек.», но и «сущность человека - это его неизбежное и великолепное поражение» - снова аналогия, теперь уже философии и самого человека.

Но позвольте, если это - такое торжествующее поражение в деле алетейи, т. е. произнесения сокрытой тайны, то такому роду деятельности вполне соответствует скромное, непритязательное имя «философия», ибо подлинная мудрость не уклоняется от своего главного предназначения! Много позже это честно и правдиво признает Им. Кант: метафизика свергнута с королевского трона наук, поскольку чистый разум, пытаясь выйти за пределы возможного опыта, попадает в капкан антиномий.

То, что неподвластно чистому разуму (читай, логике), происходит в сфере нравственности, практического разума, где безусловно доказывает себя идея внутренней свободы, совпадающей с доброй волей, нравственным долгом. Тем самым доказывается и идея сверхчувственного вне нас. Кант, я думаю, намного ближе к истине в этом вопросе, чем Ортега. Я бы сказала даже так: только в союзе с религией философия способна стать подлинной мудростью, а не ее лукавым двойником, о чем свидетельствует опыт и православной, и исламской философии.

Для характеристики своей философии Ортега оставляет термин «алетейя», те самые миражи Дон-Кихота, призывно мерцающие во тьме реальности. Но, в то же время, он сохраняет и вторую сторону - ту, что поначалу отверг Гуссерль в осуществлении феноменологической редукции: жизнь, причем жизнь повседневная во всей ее трагичности и великолепии. Поэтому он не только сравнивает философию со спортом. Он прямо называет ее спортом. В ней утверждается «радостный стиль поединков и спортивных состязаний. Философия стала такой же игрой, как метание диска или борьба» [7]. И что по сути представляет собой философия, как не разгадывание ребусов, кроссвордов, загадок?

Испанский философ подмечает характерную черту народившейся в Греции философии, но не оговаривает, что рассуждения Фихте и Гегеля вряд ли можно назвать «метанием диска». Зато о своей собственной философии он мог бы высказаться именно так: она живет в светлом, праздничном воздухе спорта и игры.

Итак, принцип разума Сократа, оставаясь величайшим открытием в мировой культуре, отвечал духу его времени. Принцип экзистенции - тема нашего дня, когда речь идет о сохранении уникального жизненного мира человека, вступившего в эру глобализации и информационных технологий. Разум, согретый любовью и сердечным теплом - вот принцип экзистенции, отвечающий призыву нашего времени.

Литература 1.

Ортега-и-Гассет. Что такое философия? - М.: Наука, 1991. - С. 129. 2.

Там же. 3.

Там же. - С. 318. 4.

Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. - М.: Искусство, 1991. - С. 284. 5.

Там же. - С. 426. 6.

Что такое философия. - С. 103. 7.

Там же.