§ 5. Уроки редукции всего объ ективного бытия - к вещному

овешнения, человеческое снижение до уровня объектно-вещного бытия есть и первый и последний акт этой исторической драмы: с него процесс начинается, но им же — через все опосредствования прошедшим и усугубленным — подытоживается.

Однако прежде чем формулировать выводы из Марксова анализа, посмотрим, ради извлечения из этого уроков для себя, что получается тогда, когда всей специфической проблематикой овещнения не только пренебрегают, а и прямо отождествляют всякое объективное бытие вообще и в особенности социально-человеческое бытие, включая и самого

258

Г. С. Батищев

субъекта, и его произведения-поступки — с объектно-вещным, причем взятым в его непосредственной эмпиричности и ощутимой доступности, максимальной простоте и огрубленности. Более всего поучительно проследить такого рода отождествление у авторов, притязавших быть верными учениками автора «Капитала», истолкователями и ревностными распространителями его идей, — у так называемых экономических материалистов (или иначе: экономических детерминистов)57. Если совершенно оставить в стороне сознательно уклонявшуюся от марксизма ветвь этого направления, то центральной его фигурой нам предстанет зять К. Маркса и автор вполне экзегетической книги «Экономический детерминизм Карла Маркса» Поль Лафарг. Кстати, именно эта книга и другие сочинения того же автора в начале нашего столетия имели широчайшее хождение в качестве учебников исторического материализма58. Когда автор «Капитала» ознакомился с такой экзегезой своих текстов, то выразил свою горечь и досаду словами: «Ясно одно, что сам я не марксист»39. Ибо перед ним явилась настоящая карикатура на марксизм, его вульгарный двойник, способный стать чрезвычайно популярным благодаря его концептуальной ясности, простоте и доступности для житейского здравого смысла, а еще больше — благодаря той силе искренности, с которой создатель этого карикатурного двойника утверждал свою неколебимую ортодоксальность и свой пламенный революционный пафос. Это было начало того явления, о котором несколько позже В. И. Ленин писал:

«Чрезвычайно широкие слои тех классов, которые не могут миновать марксизма при формулировании своих задач, усвоили себе марксизм... крайне односторонне, уродливо, затвердив те или иные "лозунги", те или иные ответы...

Введение в диалектику творчества

259

Зачинатель экономического материализма Поль Лафарг был первым и, пожалуй, самым влиятельным из тех, кто своею доброй волей и с честным сознанием своей преданности усваивал и горячо пропагандировал марксизм, прочитанный узко ограниченно — экономически-материалистически, — а тем самым превращенный в версию-карикатуру. В Лафарговой концептуальной версии, по-своему весьма последовательной, представлены далеко не только лозунги, а и многие наиболее широко употребительные понятия, взятые у К.Маркса: производительные силы, производственные отношения, способ производства и т. п. Однако каждое из них берется П. Лафар-гом не как особенная форма незавершимой проблематизации предметного содержания, а тем самым форма неостановимого поискового движения и работы мысли, а именно как догматически окончательный, навсегда готовый «ответ»; без понимания той иерархии проблемных вопросов, отнюдь не только политико-экономических, лишь в смысловых полях которых могут быть раскрыты также и наиболее глубокие философские смыслы каждого из них. Эти понятия берутся как сугубо экономические, в их одном лишь специально-прикладном значении, более того — констатирующем лишь нечто позитивно фиксируемое в эмпирическом материале, лишь некие доступные наблюдению и расчленяющему рассудку элементарные «кирпичики», из которых складывается будто бы всякая действительность вообще.

он пытается сконструировать процесс революционного пре-

260

Г. С. Батищев

образования из самой же логики функционирования, из ее фатальных тенденций, путем их продления за пределы данного механизма, т. е. экстраполяции. Не люди у него революционно преобразуют себя и общество, а экономика сама все делает с помощью своих инструментов-индивидов.

Но этого мало сказать. Ибо сама логика функционирования берется экономическим материализмом в пределах горизонта овещненных форм. Он вовсе не знает производительных, созидательных сил людей как их собственных сущностных сил, имманентных их действительному бытию6'. Он знает и признает только их оторванное от каждого индивида и всех их вместе взятых бытие «как особый мир наряду с индивидами»62. Там эти силы сами себе принадлежат, обладают самодвижением и более того — приводят в движение также и индивидов... Это — всего лишь овещненная и фетишизированная форма их существования, в которой стерты следы относительности процесса овещнения и которая тем самым превращена в нечто абсолютное и субстанциализованное. Человек там полностью исчезает в качестве исторического субъекта, чтобы «появиться» лишь в виде внутреннего элемента в составе этих объектно-вещных сил: он оказывается частью своей части! Принадлежностью своей бывшей принадлежности! Продуктом своего продукта!

Точно так же и производственные отношения вовсе неведомы экономическому материализму как прежде всего междусубъектные взаимные отношения — отношения предметного действительного созидания самими людьми всего своего доступного их деятельности и актуализуемого ею социального, культуро-исторического бытия, при даже под формой овещнения.

Введение в диалектику творчества

261

истинную и неотъемлемую их сущность, а равно и увековечена. Взятые только в их овещненной форме, отношения между людьми делаются столь же внешними, извне привходящими, как и факторы природной среды, — они уподобляются естественным условиям и натурализуются: «...представляются как бы природными условиями, т. е. недоступными контролю индивидов»64. Извращается и перевертывается само действительное отношение человека (и любого социального коллектива) ко всему остальному миру. В то время как на самом деле «человек в своей практической деятельности имеет перед собой объективный мир... им определяет свою деятельность»65, т.е. сам, как субъект, определяет уровень и круг объективных предметных детерминации и выбирает их глубину, их место по отношению к себе, а свое — по отношению к ним, — экономический материализм низводит человека до автоматической марионетки своих собственных отношений, взятых в качестве фатализованных условий, «наподобие некоего рока»:

«...эти условия кажутся чем-то определяющим его независимо от него самого...»66. Так открытие К. Марксом отношений междусубъектных под их вещной оболочкой67 как бы «закрывается» ради обратного сведения человеческих отношений к объектно-вещным.

Подобным же образом экономический материализм фактически «закрывает» или полностью упускает из виду всю Марксову концептуальную критику реально-практического процесса редукции самого человека к функционально-ролевому «агенту», к вещному персонажу, к персонификатору экономических или иных социальных категорий, сопряженных с овещнением.

262

Г. С. Батищев

вернутым, или логически обращенным: это для них не только вовсе не итог сбрасывания человеком с самого себя всех форм овещнения, а наоборот, итог максимально строгого отождествления его с вещным персонификатором, с суммой функциональных вещных ролей. Задача, таким образом, получается скорее ре-эволюционная: перевоспитать человека так, чтобы он избавился от «пережитков» неовещняемой, нравственно-духовной культуры, и вытравить в нем что бы то ни было над-функционалистское, над-ролевое, над-ситуативное... Так всестороннее и целостное субъектное развитие подменяется противоположным ему всесторонним овещнением человека, превращением его в законченного ролевого функционалиста. Образ последнего в экономическом материализме предвосхищает последующие рационалистские откровения технократиз-ма, а особенно — оперантного бихевиоризма. Разница же между ними — в том, что последний занимает позицию, как говорится, «критики справа» даже поздней буржуазной бюрократичности, а экономический материализм в его «классическом» Лафарговом варианте замешан на крайне «левом» рево-люционаристском пафосе!..

По сути дела, П. Лафарг берет субъектность общественного человека не только в овещненной, но и в отчужденной от человека форме. Он превращает производительные силы, производственные отношения, способ производства и т. п. из атрибутов людей в их конкретных взаимных связях — в атрибуты «Milieu», которая толкуется им в духе механистически-натуралистической французской традиции — как аналог естественной среды для организмов. Это вовсе не та среда, о которой мы обычно говорим в житейском смысле, подразумевая человеческое окружение личности, или понятие о которой употребляется в социологии, литературной критике и т. п., когда имеются в виду другие тоже субъекты (социальная группа, микрогруппа и т. д.), — это нечеловеческая и внечелове-ческая, можно сказать — безлюдная среда, «искусственная», состоящая из одних только социальных вещей. Эта система вещей и есть, согласно П. Лафаргу, подлинный единственный субъект истории. Вещная среда ведет, направляет и толкает каждого индивида, более того — она «воспитывает его физически, умственно и нравственно. Это получаемое от вещей воспитание... принимается им бессознательно»68. Среда то выносит индивида на важное поприще с предопределенным ею

Введение в диалектику творчества

263

«сценарием поведения», то столь же властно и непререкаемо бракует его и низвергает, то делает его ревностным и фанатичным защитником наличного положения, то обращает в столь же ярого отрицателя и разрушителя... Среда—абсолютная хозяйка, индивид же — всего лишь инструмент, служащий для исполнения ее детерминацией и наделяемый необходимым для этого функциональным сознанием. Такую свою «теорию среды» П. Лафарг искренне вменяет К. Марксу69.

Со свойственной ему горячностью и страстностью П. Лафарг нападает на фатализм в его модификациях (в частности, критикует провиденциализм у Дж. Вико). Но единственный положительный корректив, который он вносит в провиденциально-фаталистическое воззрение, это — неравномерность прохождения через неизбежные стадии разными странами, возможность «задержек»70. Поэтому не приходится удивляться и тому, что он доходит до рискованных метафор, обожествляющих социальные вещи,—технику, способ производства, экономику — на некий неоязыческий манер: «...машина — искупитель человечества, бог, который освободит человечество от грязных искусств и наемного труда, бог, который даст ему досуг и свободу». «Божественное провидение, руководящее дурными страстями людей, есть повторение народного изречения: человек предполагает, а бог располагает. Это божественное провидение неаполитанского философа (Дж. Вико) и этот бог народной мудрости, которые направляют человека при помощи его пороков и суетливости, — кто он? Способ производства...» Можно сказать: «Человечество ведет вперед экономическая необходимость», а можно и иначе: «Богом является способ производства»". Впрочем, не ограничиваясь метафорами неоязыческого, но лишенного каких-либо персонификаций, отвлеченного реитеизма, П. Лафарг иногда считает возможным предоставить слово некоему «голосу Пана», или символизировать победу вещной рациональности — устами воспевающих ее молодых людей — как торжество сатанизма712.

В атмосфере абсолютизированного, увековеченного и даже обожествляемого господства экономических вещных форм оказывается естественным рассматривать человеческого индивида с помощью биологических аналогий, «подобно домашнему животному и растению»/i. Однако многие из последних выглядят недостаточно жестко управляемыми тотальным кон-

264

Г. С. Батищев

тролем их среды, недостаточно строго подчиненными прямой манипулирующей детерминации извне, но логике вещей. «Искусственная среда продолжает дело природы» 74, но последней все еще не хватает вещно-точной дисциплины и авторитарности. И вот П. Лафарг склоняется к тому, чтобы наиболее адекватный аналог человеческому идеальному сообществу найти в... муравейнике. Здесь наконец-то обретается явленное царство неукоснительно соблюдаемой гетерономии индивидов. Самое же замечательное и философски поучительное состоит в том, что вся эта вещная дисциплина, вся эта максимальная гетерономизация индивидов оказывается нужной именно для того, чтобы утвердить автономию каких-то сил, или скрытых факторов, стоящих за воинственным коллективным Целым, или над ним. «В муравейнике царит строжайший коммунизм»... Среда «устраняет внутри муравейника всякую борьбу, всякое индивидуальное соперничество и оставляет только коллективную борьбу всей колонии в целом с окружающим миром» 75. Овещняющая гетерономизация внутри коллектива требуется кому-то для того, чтобы использовать весь коллектив как послушное целое — против всей остальной действительности76.

Помогая нам осмыслить и оценить, экономический материализм сам подытожил свою суть и свое значение в качестве воинствующего апологета овещненности. Он сделал это явным формулированием своей позиции по отношению к вообще всем над-вещным уровням бытия субъекта и к нравственно-духовной культуре в особенности. По Лафаргу, в мире есть только объекты-вещи: более простые и более сложные, а именно — существа, которые тем не менее тоже суть и всего лишь своего рода вещи. Все остальное, как он любит повторять,—«химеры»!7' «Наряду с представлениями, соответствующими вещам и существам, есть другие представления, не имеющие в мире действительности соответствующих материальных объектов, как, например, представления о справедливости, правде, добре, зле...»78. В этом списке «химер», разумеется, оказывается и бесконечность, ибо сознание, полностью плененное овещненностью, есть точка зрения уплощенного и оконченного, замкнутого бытия. Но отсюда не может не следовать вывод, предсказывающий грядущее отмирание нравственности как таковой, а вместе с тем — и столь же практически-нигилистическое активное

Введение в диалектику творчества

265

требование «революционно» отменить ее, дабы положить конец «химерам»!79

Лафаргов экономический материализм до грубости прямодушен, ему чужды уступки и уловки, он целен и свободен от всяких стыдливых маскировок своей позиции как выражения единственности «мира вещей». В таком виде это воззрение теперь большая редкость. Гораздо чаще встречается его до неузнаваемости половинчатая, фрагментарная и даже рассеянная форма, или модификация. Но и в приглушенном эхе узнается «голос» феномена овещнения.

Своеобразный аналог проанализированному воззрению ныне существует, вне всякой прямой связи с экономической темой, как такое истолкование марксистской системы диалектической логики, которое пытается утвердить и обосновать субстанциализм и панлогизм посредством редукции всякого бытия вообще к вещному. Такое истолкование вырастает под влиянием настоятельного стремления ради логического порядка в философском знании, ради последовательного выполнения монизма все дедуцировать, все вывести из простейших определений низшего уровня. Методологически это выглядит как претворение верности логической чистоте, упорядоченности и систематичности, если хотите — красоте построения категориального аппарата. Мировоззренчески же — это оказывается утверждением низшего, объектно-вещного бытия — такого, каким оно предстает с точки зрения овещнения человека, — в качестве монопольного, что потенциально содержит в себе глубоко затаенный, может быть, даже и вовсе не осознаваемый нигилизм к высшему, к возможностям восхождения человека в направлении к высшему... Торжество всеобщей, всеохватывающей дедуцируемости требует себе жертв, притом немалых! Ибо методологическая дедуцируемость всего лишь пролагает дорогу мировоззренческой редуцируемости всего высшего к самому низшему, к объектно-вещному.

Вдохновляемый всеобщим выведением ради всеобщего сведения, К. А. Абишев предлагает нам фактически такой оригинальный принцип, который представляет собой знаменитую Протагорову формулу всякого своемерия «Человек — Мера всем вещам», но прочитанную наоборот, обращенную: Вещь — Мера человеку. Даже такое великое богатство, каким является для каждого другой человек80, т. е. отношение между субъ-

266

Г С. Батищев

ектами, подлежит изменению с точки зрения «...природы вещей, ставшей мерой отношения человека к человеку»81. Это, стало быть, призванный противостоять всякому субъективистскому своемерию принцип объективнейшего веще-мерия.

Как же решает этот автор свою задачу «вывести, дедуцировать из чего-то более субстанциального» общественные отношения? Как осуществляет он требование, согласно которому они «должны быть понимаемы как предметное содержание, превращенное в человеческие отношения людей друг к другу»?8-'Для него подразумевается, подобно неявной аксиоме, что предметное содержание внутри себя не может быть многоуровневым и что, следовательно, междусубъектное отношение не способно иметь какое-то свое собственное, тоже предметное содержание, качественно и сущностно, принципиально отличное от того, какое вещь имеет в ее отношении к вещи же, от низших отношений. Поэтому надо буквально сделать высшие формы из низших — практически произвести, а теоретически дедуцировать. Подобно тому как у Зигмунда Фрейда всякий феномен креативности всегда априори оказывался под подозрением и подлежал разоблачению, дабы показать, что это всего лишь низшие энергии «Оно» так своеобразно сублимировались и приняли внешний вид чего-то высшего83, точно так же и здесь междусубъектные феномены (следовательно, также и креативность) предстают как лишенные своего собственного предметного бытия. Они как бы пусты, безосновны, ничтожны в себе самих, и единственное, что может придать им бытийственность извне, — это то самое грубое, но зато и самое надежное, прочное, субстанциальное в своей примитивной элементарности, чисто вещное бытие.

Исходное начало есть вещь в ее отношении к самой себе, в ее сугубо вещных качествах, без каких-либо ценностных «прибавлений»... Деятельность человека распредмечивает вещь и как бы «заражается» ее имманентным характером, принимает его на себя, отливает его в формы своего действования, в способ формирования также и других вещей, т. е. строит сама себя уже как нечто самостоятельное и активное — из освоенных ею и распредмеченных вещных содержаний. Она переносит вобранный ею в себя вещный характер на остальной мир, — ибо он есть мир тоже вещей! — ив том числе на погруженных в этот же самый мир и принадлежащих ему людей. «Действия, выражающие способ формирования вещи,

Введение в диалектику творчества

267

при отделении от самой вещи выступают как ее заместители, как ее физическая модель, и та последовательность или, точнее, субординация их звеньев, образующих законченный процесс формирования, теперь, при отслоении, начинает выполнять другую функцию — функцию отношения человека к человеку». Так взятая из вещи самой по себе ее имманентная форма, перешедшая затем в способ активного формирования вещей, выступает, наконец, «в форме собственно человеческих, т. е. общественных отношений», более того, тем самым она оказывается «превращена в способ организации самого субъекта»84, т. е. в то, что он по сути своей есть сам и чем содержательно наполнен в своем бытии.

После такого выведения субъекта из мира объектов-вещей задача сведения его самого и его отношений к вещным уже как бы предрешена. «Общественные отношения... представляют собой преобразованную форму вещных отношений на том уровне, на каком они вскрыты общественной совокупной деятельностью людей... фиксированные отношения вещей, превращенных, положенных как система отношений людей друг к другу». Или еще категоричнее: «Вещные зависимости находят (себе) выражение в форме зависимости людей друг от друга». Более того, даже отношение субъекта к самому себе отныне выступает как сделанное им или сотканное из указанных зависимостей, как некое их продолжение и результат применения их к себе самому: «...отношение мира вещей оборачивается отношением к себе»85.

Однако в марксизме принято считать: человек как субъект отличается тем, что ему присуща, хотя и исторически всегда относительная, соответствующая ступени общественного развития, мера универсальности, иначе говоря, человек — «существо» вовсе не «частное», но исторически непрестанно универсализующее себя в своей деятельности и своих отношениях к миру. Как марксист, К. А. Абишев принимает этот тезис: «Субъект не может строить себя из частного, ибо отношение частного к частному — это отношение одной вещи к другой вещи. Субъект по своей сущности может быть только универсальным...»86. Но как возможно быть универсальным, пребывая внутри мира вещей как единственно возможного и единственно действительного? Как возможно принадлежать этому миру, будучи сотканным из имманентных ему зависимостей, и одновременно не принадлежать ничему «частному»

268

Г. С. Батищев

в нем? Не усматривая здесь никакой антиномичности, анализируемый автор полагает, что нашел выход в том, что человеческая деятельность овладевает способом формирования любой вещи. «Не частный, а только всеобщий способ формообразования вещей, который люди в принципе способны освоить, но осваивают всегда лишь на исторически ограниченном уровне, может стать формой активности человека, общества вообще»87. Однако что значит, что люди позволяют себе доступный им на каждой исторической ступени ограниченный уровень своей приобщенности к универсально-всеобщей логике действительности проецировать на нее и свои относительные способности применять к любой предметности? Это значит, что они принимают и практически выдают относительное — за абсолютное и что они ведут себя так, как если бы в данный момент, актуально (а не в пределе своей эволюции) они уже достигли состояния тождества с «Субстанцией-Субъектом»! Но не слишком ли это гордое притязание — предполагать уже как бы завершенным бесконечный, незавершимый процесс субстанциализации и универсализации? Не равносильно ли это хищной узурпации себе некоего божественно совершенного уровня, т. е. самовольному самообожествлению?

Допустим, тем не менее, на мгновение, что человек как индивидуализованное человечество (а его нельзя подменять анонимной целостностью общества) обрел некоторые на самом деле универсальные способности, оправданно применимые к любому предмету. Тогда этот человек сразу же столкнется со строгой альтернативностью: либо он вынужден в следующее мгновение немедленно утратить доставшийся ему дар универсальности, если ему приходится втискивать свое бытие в рамки бытия объектно-вещного уровня, или горизонта, либо должно найтись такое особенное, принципиально над-вещное взаимное отношение, которое удержало бы его от ниспадания до оконеченного,дезуниверсализованного,сугубо частного существования. Иначе говоря, либо объектно-вещный горизонт для него непреодолим, и тогда неизбежна реальная дезуниверсализация, либо он на деле, практически-реально преодолевает такой горизонт и сам включается во взаимоотношения, могущие стать объективным, но не вещным, живым особенным вместилищем всеобщих его сущностных сил, его неконечных качеств и измерений, его ценност-

Введение в диалектику творчества

269

ных устремлений... Выбрать последнее — это значило бы обратиться к диалектике междусубъектности.

Весьма отрадно, что автор разбираемой здесь работы в самом конце ее как бы прорывается сквозь все ограничения того объектно-вещного горизонта, который он прежде фило-софизировал, и формулирует не-редукционистский тезис:

«...индивиды как субъекты не совпадают со своей жизнедеятельностью и не является ее простым воплощением». Чтобы человек стал способен делать свою собственную деятельность предметом своей воли, он должен быть «сам бесконечно более богат, чем та или иная осуществляемая им деятельность»88. Оказывается, сам человек обладает в своей богатой и многогранной жизни такими предметными ее содержаниями, которые не могут получить полного актуализованного выражения в создаваемых им произведениях, не говоря уже о полном воплощении их на низшем, объектно-вещном уровне бытия. Так наш автор приходит к признанию того, что предмет «не обязательно означает вещь»89, коль скоро речь идет о пред-метностях всеобщих способностей — сущностных сил человека-субъекта. Ну, а это знаменует собой уже радикальный поворот.

Можно надеяться, значение концепций подобного рода состоит в том, что, логически исчерпывая горизонт объектно-вещного бытия, они тем самым подготавливают радикальный поворот и выход за его пределы: к раскрытому вниманию по отношению ко всем слоям и уровням над-вещного бытия, к более широкому видению объективной диалектики и ее категорий.