8 2. Социал-органические (gemein-schaftlichen) связи как тип и его разделение на подтипы

Прежде всего надо принять во внимание и, хотя это будет трудно, постоянно удер

живать в нем, как важную методологическую предпосылку, следующее. Каждый конкретный человек, как бы сильно ни преобладали в его актуально претворяемом и явно зафиксированном образе жизни связи какого-то одного определенного типа или даже подтипа, тем не менее никогда не исчерпывается теми аспектами своего бытия, которые включены в эти связи.

Внутри связей социал-органического типа индивид находится реально еще не выделившимся, а постольку и волей и сознанием своим еще не вышедшим из лона некоторой над-индивидной слитно-единой целостности.

304

Г. С. Батищев

бы, однако, этот общий облик таких связей, взятых в их логически чистом виде, не подменить нарочитой карикатурой, не надо думать, будто они не оставляют места ни для какой самостоятельности индивида, превращая его в куклу-марионетку. Нет, самостоятельность и сознательная самодисциплина, критическая самооценка и саморегуляция здесь могут иметь достаточно широкую сферу, но только если эта сфера в свою очередь сохраняется по-прежнему жестко включенной — как часть в целое — внутрь еще более широкой сферы несвободы. При этом индивидуально совершаемые поступки-решения сохраняют свою жесткую соподчиненность более существенным процессам, которые принципиально над-индивидны и приняты каждым именно как стоящие безусловно превыше его индивидуальной самостоятельности. Строго говоря, последняя здесь всегда ограничена относительно несущественным содержанием и сама помещается внутрь сферы принципиальной несамостоятельности. Ибо в этих связях центр действительного бытия человека, средоточие всей его жизни и особенно ее объективного смысла, всех его способностей и высших ценностей, критериев и норм для воли и суждений вкуса находится не в самом человеке, а вне его — в том Целом, которому он принадлежит вместе с другими. Он живет, помнит, оценивает и решает в конечном счете не от самого себя, а лишь от имени этого Целого. И не только единичный человек, но и все индивиды вместе взятые и в их взаимных отношениях друг к другу оказываются лишь выражающими своими малыми жизнями — Великую Жизнь Целого. Каждый доверяет этому Целому внутренне обладать его собственным индивидуальным «я» и всей его судьбой гораздо больше и глубже, нежели он сам мог бы собою обладать.

Символически-метафорически К.Маркс часто характеризует эти связи несвободной со-принадлежности сравнением их с младенческой пуповиной или со связями внутри коллективных организмов у животных. Ибо здесь «единичный индивид столь же мало в состоянии отделяться от пуповины, связующей его с племенем или с общностью [Gemeinwesen], как и индивидуальная пчела — от своего улья»19. Философским же языком автор «Капитала» формулирует это так: целое, или «община выступает в качестве субстанции, индивиды же как всего лишь акциденции ее и ее составные части...»20. Следовательно, можно сказать, что социал-органические связи в

:'t

Введение в диалектику творчества

305

их наиболее обобщенном и чистом выражении суть не что иное, как отношения типа: акциденция-субстанция, и что человек, как бы далек он ни был, вообще говоря, от того, чтобы исчерпываться только такими связями, выступает в их пределах именно как индивид-акциденция, индивид-частичка, полностью погруженная в субстанциальное Целое.

Если индивид-акциденция либо еще не покинул того первичного и объемлющего собою его «акцидентальную» жизнь, слитно-единого лона, которое он принимает за свою субстанцию, либо вновь вернулся в состояние погруженности в него, т. е. воспроизвел первичное отношение несвободной со-принадлежности, то все высшие обретения своей жизни — абсолютные для него ценности, универсальные принципы, критерии и нормы — он вменяет не себе, а этому лону. Так происходит независимо от того, должен ли он нести свою ответственность за эти обретения или нет — все одинаково вкладывается им в субстанциальное Целое. Здесь одинаково и как бы заодно выступает и бытие индивида в качестве ветви на взрастившем его природном и культуро-историческом древе, и ?л-о же бытие как уже отделившееся от него, но потом вновь прилепившееся к нему или к тому, что он принимает за свое «древо». В обоих случаях индивид находится в теснейшем единении с чем-то таким, что выступает как заранее уготованное ему.

Здесь анализ доходит до того рубежа, за которым единый общий тип социал-органических связей раскалывается на два резко различных подтипа. Слишком уж неодинаковое содержание может скрываться за не-свободной со-принадлежнос-тью! Во-первых, это—со-принадлежность до-свободная, до-деятельностная и, следовательно, до-субъектная, когда индивид несамостоятелен в том, но и только в том, в чем он по-настоящему и не способен быть самостоятельным, инициативно-ответственным, осуществляющим свободный выбор и находящим творческие решения, надежно контролирующим принятое им предметное содержание, деятельным субъектом... Не способен же он просто потому и постольку, поскольку встречает в себе самом и перед собою такую действительность, которая объективно превышает уровень развития и совершенства его сущностных сил, уровень его субъектности. Такая действительность не поддается его попыткам ее распредметить, — либо потому, что и вовсе недоступна ему, будучи относящей-

306

Г. С Батищев

ся к виртуальным слоям, к «дремлющим потенциям» его и других бытия, либо потому что она доступна ему лишь поверхностно-формально, а по своему содержанию, по своим насыщающим ее жизнь сложным проблемам и парадоксальным трудностям, — слишком многомерным, «мировым» заботам, или слишком уникально-личностным тревогам, — ему непосильна. У каждого человека есть свой порог распредме-чиваемости, или содержательной доступности, за пределами которого его сознанию и воле лучше было бы и не притязать на самостоятельность и где он сам еще не готов быть субъектом на деле. В своих связях с миром, касающихся его виртуального, неактуализуемого для него бытия или же бытия, проблем-ность которого ему непосильно трудна, индивид объективно оправданно есть индивид-акциденция, или частичка, органически со-принадлежащая некоторому Целому. Но это не потому так, что индивид утрачивает или отрицает свою субъ-ектность, а просто-напросто потому, что такие его связи существуют вне сферы его индивидуальной субъектности и объективно предшествуют его деятельности, его свободе выбора и решений, его инициативе и его онтологической ответственности.

Кардинально иначе обстоит дело тогда, когда связи со-принадлежности несвободны вместо свободных, т. е. когда они водворяются не в до-субъектной, до-деятельностной сфере, а как раз в сфере самого субъектного бытия, посягая на его атрибуты, захватывая эту сферу и тем самым ее десубъекти-вируя по мере проникновения в нее. Отсюда понятно, что такие социал-органические связи не могут быть изначально-первичными или им адекватными. Напротив, они всегда вторичны, всегда производны от процесса утраты людьми прежде обретенной меры свободы, утраты былой относительной самостоятельности, инициативности и ответственности. Они — по самой сути их — приходят только на место утрачиваемых субъектных атрибутов, только посредством их вытеснения, подобно тому как злокачественная опухоль сменяет собою здоровую жизнеспособную ткань, или же заполняют собою

Введение в диалектику творчества

307

уже возникшую пустоту — вакуум субъектной жизни. Такой процесс либо навязывается людям действующими у них «за спиной», скрытыми от их сознания и воли коварно-хищными силами, инфернально-паразитарными и эксплуататорскими тенденциями (хотя обычные носители последних могут вовсе и не разуметь их хитрых «механизмов»), либо вызывается стихийным отказом самих же индивидов от своих возможностей свободы и их бегством от последних, сопряженных с бегством от выпавшей на их долю социальной и исторической ответственности, либо происходит под совместным влиянием тех и других факторов.

Правда, социал-органические связи раскрытые, т. е. первого подтипа, казалось бы, тоже могут быть вторичными, заново восстановленными после более или менее существенного их разрушения. Но это совсем иная вторичность — такая, которая не отменяет их сугубо предваряющего характера.

Напротив, вторичность социал-органических связей второго подтипа всегда сопряжена с их вторжением и утверждением вместо возможностей свободы, вместо атрибутов субъектности. Они несут в себе тот ледяной климат, который сковывает всякий простор инициативного саморазвертывания каждого индивидуального мира. Они как бы сминают каждый такой мир и впрессовывают его в слитно-единый массив их общего «социального тела». Они замыкают индивида внутри органического единства, которому он принадлежит, подкрепяляя и обеспечивая эту замкнутость — взаимной сомкнутостью каждого со всеми, настолько тесной, настолько бездистантной, что ни у кого не остается пространства для развертывания субъектных атрибутов как междусубъектных, как сущих между индивидуальными мирами... Слитно-единый массив стискивает их до степени утраты ими таких атрибутов. «Роскошь» обладания ими выпадает только на долю общему «социальному телу», а может быть, даже только скрытой за последним отчужденной силе, которая тем самым одна только и высту-

308

Г. С. Батищев

пает как обладательница всей коллективной субъектности — за всех и вместо каждого. Здесь быть субъектом — прерогатива и монополия субстанциализованного Целого, а через него — таящихся за ним сил. Уже этого достаточно, чтобы дать органическим связям этого подтипа наименование замкнутых.

Индивиды застают себя бездистантно сближенными, конечно, в любых социал-органических связях, причем сближенными независимо от их деятельности, от их воли и выбора, от их поисков и обретений, от их созидательных усилий. Сближенность дана им как изначальная, заранее теснейшим образом скрепляющая их друг с другом. В этом смысле все такие связи суть предъединяющие. Но в пределах раскрытых связей индивиды предъединены друг с другом только такими скрепами, которые и не могут быть ими самими построены или выбраны, — главным образом относящимися к виртуальной родственности людей между собою, родственности изначального происхождения и до-свободной судьбы. Там, в недоступной человеку глубине бытия, он застает себя имеющим слитно-единый общий корень со всеми другими. Такая виртуальная срощенность, однако, отнюдь не исключает произрастания из единого корня многих, относительно свободно направленных ветвей... Замкнутые же органические связи контрастно отличаются тем, что сближают людей как раз в том, в чем они должны были бы сами, самостоятельно открыть друг друга и найти пути к взаимности бытия как бы заново, своею волею. Эти связи предъединяют всех так, что сами индивиды уже и не могут сблизиться субъектно-лич-ностно. По сути дела такая их близость здесь подменяется с самого начала данной теснотой или стиснутостью, которая есть скорее лишь «близость» их общего «социального тела» к самому себе, предуготованная каждому входящему в него члену, как безличному.

Тогда как в раскрыто-органические связи человек включается как индивид-акциденция своим до-деятельностным, до-субъектным бытием, в пределах которого он пока еще и не может быть чем-то большим, связи замкнуто-органические знаменуют собою низведение до положения акциденции его более высокого, собственно субъектного развития. Но по отношению к какой же субстанции это происходит? Вот тут-то — при ответе на этот вопрос — и выявляется еще

Введение в диалектику творчества

309

более глубокое различие между этими двумя подтипами связей. При раскрытых связях субстанциальным вместилищем индивида-акциденции, человека-частички выступает то и только то, что единственно достойно его в себе вмещать как свою частичку — бесконечная Вселенная, вернее — царящая в ней беспредельная объективная диалектика. «Нити» раскрытых связей простираются вглубь неисчерпаемых актуальных и потенциальных недр бытия в его необозримой для нас многоуровневости, никогда не завершаясь, не заканчиваясь ни на чем конечном. Поэтому всякое звено, всякая конечная инстанция здесь никогда не наделяется значением большим, нежели то, которое может иметь всего лишь промежуточный представитель и посредник, сущий не от самого себя, а «от имени и от лица» всей остальной, стоящей за ним цепи звеньев и инстанций... А это и значит, что раскрыто-органические связи по самой сути своей всегда и по необходимости суть узы со-принадлежности самой беспредельности, что поэтому они незавершимы. Любое их завершение или «обрывание» грубо извращает их, подменяет суррогатом. Строго блюсти верность этой их сути — очень нелегкое дело21.

В противовес этому незавершимому характеру связей разомкнутых связи замкнутые всегда иссякают и обрываются на некоей будто бы уже последней инстанции, как на окончательной, самодовлеющей, ничего более существенного и более глубокого за собой не имеющей. Эта инстанция принимается и выдается за абсолютный центр, за вершину всего мироздания, т. е. самонадеянно обожествляется под гордым именем Субстанции-Субъекта. Вся остальная действительность автоматически низводится тем самым до положения периферии, фона и кладовой для нас, воздвигших в оправдание своего гео- и антропоцентризма — его символ: Субстанцию-Субъект. Особенно же существенно не упустить из виду то, что включенность индивидов в связь органической со-принадлежности такому конечному, но своецентричному Целому на деле равносильна именно выключенности из уз, могущих связывать их с бесконечной действительностью, с лоном беспредельной объективной диалектики. И чем теснее человек сближается со всем тем, что символизируется своецентричной Субстанцией-Субъектом, тем дальше от подлинной диалектики и тем враждебнее ей делает себя такой человек. Ибо вся

310

Г. С. Батищев

логика замкнуто-органических связей напитана антагонизмом против логики раскрыто-органических уз.

Однако в классических исследованиях К. Маркса речь идет почти исключительно о замкнуто-органических связях, что в значительной степени отвечает специфике его предметного материала — буржуазного общества и вообще товарного уклада.

§ 3. Более специальный Марксов  к. Маркс начинает свой ана-анализ замкнутых социал-органи-          „ ческих связей Гетерономия жест-  ли3 с особенностей Предмет-кий традиционализм, групповая   НО-ПрОИЗВОДИТеЛЬНОИ дея-

исключительность              тельности, порождаемых

органической общностью, в противоположность общности атомистической. Если предположить первую как таковую, то в ней «заранее данный органически-общественный [gemeinschaftlich] характер труда определял бы участие работника в продуктах. Органически-общественный характер производства с самого начала делал бы продукт органически-общим...»22. Однако это единение и эта обобществленность ограничены всякий раз некоторым конечным целым и отнюдь не распространяются за его пределы, на «периферию». Такой, ориентированный на четко очерченный социальный организм, общественный характер производства не полагается лишь задним числом, но, наоборот,

ч                     "91

всегда является той предпосылкой-", которая изначально предъ-единяет производителей в труде, да и вообще членов общества.

Наиболее ярко и беспримесно это проявляется в архаической общине [Gemeinde]. Последняя представляет собой всего лишь частный случай преобладания замкнутых социал-органических связей, но именно в ней легче усмотреть также и общие их черты. Здесь всякий раз «основой развития является воспроизводство заранее данных (в той или иной степени естественно сложившихся или исторически возникших, но ставших традиционными) отношений отдельного человека к его общине и определенное, для него предопределенное, объективное существование... — в силу чего эта основа с самого начала имеет ограниченный характер...». «Здесь, в пределах определенного круга, может иметь место значительное развитие. Возможно появление крупных личностей. Но здесь немыслимо свободное и полное развитие ни индивида, ни общества...»24. Таким образом, при таких связях вся предмет-

Ввцдение в диалектику творчества

31!

ная деятельность людей движется в формах воспроизводительного, так называемого «репродуктивного», исполнитель-ства и поэтому даже свои обновляющие обретения вводит от имени и ради устоявшейся культурной парадигмы-образца, от имени и ради жесткой традиции. Когда индивиды наследуют и воссоздают былые формы, то они это делают так, как будто сами они тут ни при чем — как будто сами эти формы способны продлить свое существование и актуализовать себя без посредства своих возродителей. Все вносимые в традиционное наследие модификации и даже резкие изменения вменяются и приписываются самому первоистоку, оригиналу. Дело совершается так, что не люди преемствуют традиции, а сама по себе первозданная традиция являет себя сквозь них и в них, что позволяет им снять с себя всякую ответственность за свое участие в движении субстанциализованного Целого.

Весь механизм снятия с себя субъектных атрибутов и прежде всего реальной, онтологической ответственности и одновременного перекладывания их на сверхчеловечески авторитетное Целое заложен уже в характере предметной деятельности, в ее самозамкнутости воспроизводительными формами, в закованности в них. Такая самозамкнутость и само-закованнойть реально-практически ежедневно и ежечасно придает всем деятельностным возможностям, всем имеющимся (хотя бы и относительным) возможностям свободного созидания омертвленный, уподобленный силе вещного порядка, косный формообраз: индивиды непрерывно вкладывают эти свои возможности в «фонд» инерции, обращая бытие проблемное, исполненное жизненных задач — в беспроблемное, погашенное, «заранее данное», безусловно такое, какое оно было и каким оно будто бы только и может быть в грядущем... Так происходит в самой деятельности фатализация объективной логики бытия: оно выступает в силу этого для каждого индивида поистине как «для него предопределенное» — в меру действия фатализации. Разнообразные продукты этой фатализа-ции накопляются, объединяются, консолидируются в виде сложной структуры социального организма и его богатств, которые выступают уже не как богатство возросших возможностей новой свободы, инициативного поиска и созидания, а, наоборот, как возросшая сила социальной инерции, во всей ее непреоборимости и готовности буквально раздавить неконформную себе индивидуальность. Вот почему здесь оказы-

312

Г. С. Батищев

вается немыслимо общественно-человеческое свободное и полное развитие...

Что же касается появления «великих индивидуумов», то их появлением, конечно же, отмечена вся длительная история социал-органических связей, начиная с глубочайшей седой древности. Но, вырастая именно внутри органической со-принадлежности, внутри традиционалистских форм культуры, подчас очень и очень жестко ритуализованных, они почер-пывали содержательный смысл своего подвижничества не в замкнутости, а в разомкнутости своих уз — в своей приобщенности к бесконечным устремлениям и перспективам. Традиционализм бывал для них обычно всего лишь тем приемлемым для окружающих и понятным для последних средством выражения («языком») и способом претворения их высокого духовно-ценностного служения, — служения святому для них долгу. К сожалению, силы инерции всегда использовали тот же «язык» ради умертвления всего живого в их наследии...

Уходя, казалось бы, далеко от древней общины, человечество, проходившее иные ступени своей «предыстории», тем не менее многократно воспроизводило в самых различных модификациях и различных обликах ту же самую силу инерции социального целого в его отчужденном самодвижении, шаг за шагом все больше увеличивая ее, упрочивая, усложняя и совершенствуя способы и механизмы ее воздействия на человеческую индивидуальность. Но вместе с такого рода прогрессом все больше стала проясняться и тайна фатализа-ции и субстанциализации людьми неких конечных (псевдобесконечных) инстанций бытия. Разгадка этой тайны предстала как вполне земная история вкладывания людьми в Субстанцию-Субъект именно тех своих достояний, относительно которых корыстно заинтересованные земные силы, классово-эксплуататорские и родственные им, питали надежды вскоре же получить их обратно в максимально авторитарной, непререкаемо властной и сакрализованной форме.

Как показал К. Маркс, в классово-антагонистическом обществе субстанциализация социального «общего тела» во все более значительной степени делается продуктом процесса отчуждения в узком смысле. Однако надо четко помнить, что для индивида-акциденции или же для человека, поскольку в нем есть также и индивид-акциденция, совокупность отчужденных форм социальной жизни вполне реальна, а поэтому

Введение в диалектику творчества

313

также и в сознании такого индивида остается нисколько не далекой, не чуждой ему, а именно «своей», субстанциальной о,ля него. Новейшие «достижения» прогрессирующего, все более изощренного отчуждения научно-технических, экономических и иных социальных сил капиталистического мира занимают для него то же самое место, которое он в силу многовековой привычки, чрезвычайно прочно в нем закрепленной, приноровился отводить для авторитарного традиционного господства — для оплота «сильных мира сего». Созданное органически обобществленным, сложно-комбинированным трудом и наделенное превратно-отчужденной формой бытия экономическое богатство, это настоящее «одушевленное чудовище»25, —для него вовсе и не чудовище, а естественная форма консолидации общественных вещей в сверхчеловеческом Целом. «Паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника», этот гигантский «паразит, опутывающий, как удав, общественный организм своими всеохватывающими петлями...»-'6 — для него вовсе не нарост, не паразит и не двойник даже, а единственно для него возможное воплощение его же собственной социальной субстанциальности, т. е. нечто такое, к чему он ощущает себя приросшим. То, что для других уже раскрылось как их трагедия, как «мертвящий кошмар»27,—для индивида-акциденции, выращенного замкнуто-органическими связями, есть прозаически-нормальная, обычная обстановка, в которой он — у себя дома... Ему нисколько не кажется нелепой фантасмагорией «абстракция коллективного организма» — существо, которое «не мыслит какой-то конкретной головой и тем не менее мыслит, которое не передвигается с помощью определенных человеческих ног и тем не менее передвигается и т.д.»28. Ибо именно в таком Существе-Идоле для него сосредоточиваются и обретают прочную псевдоперсональную, сверхчеловеческую принадлежность все те его же собственные (и других, ему подобных индивидов) способности, все те атрибуты субъектности, от которых он, как от своих, отрекся, но лишь ради того, чтобы пользоваться всей их общей, огранически-единой совокупностью вместо своих, вместо индивидуально-личностных. Он приучил себя постоянно нуждаться в таком Идоле, наделенном умом, совестью, мужеством, щедростью вместо этих качеств у индивидов-акциденций, ибо теряя свое малое достояние, он надеется обрести в Идоле

314

Г. С.Батищев

эти утраченные им качества в их предельной, до абсолютности доведенной полноте и могуществе. Под сенью Идола он надеется просуществовать в своем уюте «скромной» беспро-блемности и гарантированной сверху безответственности, спрятавшись от мучительно-тревожных загадок его бытия, от его так и не раскрытого личностного смысла, от высокого человеческого назначения во Вселенной. Такова гетерономия индивида-акциденции.

В «Капитале» К. Марксом исследованы характерные для зрелого, развитого капитализма модификации замкнуто-органических связей, знаменующих собою нарастание тенденции к гетерономизации индивидов. Прежде всего и больше всего это касается положения рабочих и вообще всякого функционального персонала внутри крупных и постоянно укрупняющихся многоотраслевых (далеко не только промышленных) экономических объединений. В сфере отношений между такими объединениями существенное место занимают связи совсем иного типа — атомистические, безразличные, — но внутри каждого из них тем с большей жесткостью воцаряется организационный порядок и рационально-техническая дисциплина, все больше проникнутые приложениями объектно-вещной научности, ставшей непосредственной служанкой дегуманизированной производительности, причем этот порядок и эта дисциплина основаны на своего рода замкнуто-органических связях и насаждают их. Экономически-бюрократические гигантские организмы «покупают» и затягивают индивидов внутрь таких связей всеми средствами рекламно-рыночного прельщения и манипулятивной обработки сознания и воли. Там «совокупный труд как целостность не является делом отдельного рабочего и даже совместным трудом различных рабочих... совокупный труд как целостность является лишь постольку, поскольку рабочие не сами себя комбинируют, а комбинированы (внешней силой)»29. Их труд «выступает в сущности не как различных субъектов, напротив, различные работающие индивидуумы выступают как простые органы этого труда»30. Такой, посредством технологического распорядка комбинированный, органически-объединенный [gemein-schaftlich Arbeitj труд по необходимости подлежит извне навязываемой ему, вещно-принудительной дисциплине и постоянному мелочному, по-операционному контролю, ибо предполагает кооперацию не через посредство всех возможностей

Введение в диалектику творчества

315

междусубъектного общения, а через прямое, грубо овещнен-ное сцепление и стискивание всех работающих — «предполагает непосредственную кооперацию»31.

При такой, предельно тесной, бездистантной кооперированное™ индивиды приучаются все более послушно и некритически следовать увлекающей их силе инерции множественности, частное проявление которой известно как «эффект толпы». Они привыкают настраивать и подделывать все свое поведение, мысли, оценки, чувства, мотивы, поступки — всю свою жизнь — под навязчивые признаки стереотипных трафаретов («как все другие»), страшась выйти за пределы этих трафаретов даже в своем воображении. Но это означает отнюдь не повышенное внимание к другим, не более настойчивое стремление вникнуть в своеобразно-конкретный субъектный мир каждого из них. Нет, замкнуто-органические связи несут с собою переориентацию и как бы смещение жизни индивида не на конкретность личностного авторитета — Другого, который заразительным примером своей непривычно высокой субъектности звал бы каждого внутренне свободно устремиться всею жизнью тоже к высшему, — а на абстрактные, массово-безличные признаки-требования, соблюдение которых обещает избавление от трудной повседневной и повсечасной работы над самим собою как субъектом, от «вырабатывания внутреннего человека». Все внутреннее заменяется внешним, данным в готовом виде извне вместо собственной субъектности. И это касается уже отнюдь не скрыто-глубинных, виртуальных слоев бытия, не над-пороговых, непосильных трудностей и загадочно-таинственных проблем, а той минимальной сферы доступной самостоятельности и ответственности за свою жизнь и ее смысл, без которой нет и собственно человека как субъекта.

Гетерономизация — это и есть подмена своей собственной жизни, с ее атрибутами субъектности, — жизнью за чужой счет, онтологическим иждивенчеством, так сказать, пара-жизнью. или ее суррогатом. Вместо обогащения своего опыта — следование авторитарным предписаниям-рецептам, вместо своих решений — «примыкание» к решениям, вынесенным за индивидов-акциденций и независимо от них, хотя бы и посредством формального вотума одобрения, вместо своих суждений художественного вкуса и суда нравственной совести — паразитирование на том, что внутри органической общности

316

/'. С. Батищев

обладает большей твердостью и устойчивостью, вместо собственного мышления — использование чужих, неизвестно как полученных выводов или даже просто-напросто конечных прикладных лозунгов, символизирующих стопроцентную приверженность к надежной традиции, вместо своей, внутренней культуры — внешне-подражательное использование омертвленных ее форм без их живого, личностного, трудного содержания, без проблем, без поисков, без риска, без выбора, а поэтому — без ответственности и жизненного смысла.

К. Маркс в «Капитале» обратил особенное внимание на ту форму гетерономизации, которая внутри замкнуть-органичес-кой общности, внутри технологически расчлененной целостности сопряжена с разделением деятельности на частичные функции, на бессодержательные роли. На эмпирически очевидной поверхности проявлений это разделение кажется состоящим просто в том, что делаются все более узко-специальными, все более односторонними по их предметному содержанию все производственные и другие профессиональные занятия. Так, например, в науке такая тенденция подытожена грустно-ироническим лозунгом: «Знать почти все о почти ничем!» Однако гораздо более существенным в расщеплении деятельностного процесса следует признать расщепляющее действие его на самого субъекта. Становясь «частичным рабочим», «частичным функционером», он тем самым превращается также и в «частичного индивидуума», «частичного человека»32. «Вместе с разделением труда разделяется и сам человек»33. Но сам человек делается лишь осколком, лишь уродливым фрагментом самого себя как субъекта, т. е. буквально лишь отчасти человеком, — вовсе не в силу простого профессионалистского сужения предметного поля деятельности и сосредоточения только на нем сущностных всеобщих сил. Ибо и чрезвычайно специализированный предмет может быть той «каплей», в которой уникально представлен весь Океан Вселенной, сверкающий в ней своими многообразными красками универсальной конкретности... Суть дела—не в специализации, не в содержательно-пресЫе/тгной односторонности, а совсем в ином: в подмене действительного предметного содержания — псевдопредметным, условно-бутафорским, в утрате содержания как. такового, в иссыхании его живого источника. Замкнуто-органическая и к тому же технологически рационально построенная система частичных

Введение в диалектику творчества

317

функций как раз и отличается удивительно продуктивной способностью плодить множество различных вторичных, третичных и т. д. профессиональных занятий — таких, которые наделяются только псевдопредметностью и которые имеют «оправдание» только внутри этой системы, перед лицом же первичной, неумервщленной действительности — никакого оправдания. Но и не только псевдопредметные занятия, роли, их сложные иерархии, а и самого персонажа-исполнителя их она может из «ничего» сотворить, подобно знаменитому поручику Киже34. Здесь гетерономизация человека доходит до степени его фантомизации, так что даже и в живом индивиде поселяется и действует как бы за него некий чисто учрежденческий, суетно-канцелярский или химерически-деловой Грегор Замза, со всей «насекомой» серьезностью в его системных функциях35. Такая фантомизирующая, беспредметная «деятельность» может быть и достаточно широкого, как говорится, «профиля», т. е. по-своему разносторонней.

Соответствующая замкнуто-органическим связям гетеро-номность имеет две формы своего осуществления, внешне кажущиеся крайне далекими друг от друга, но по сути дела идентичные: пассивную и активную. Первую из них — покорность, по-видимости, любой, могущей извне нахлынуть судьбе как якобы абсолютно непреоборимой, роковой, а поэтому готовность быть всего лишь жалкой щепкой, уносимой потоком фатальных событий, — нередко ошибочно считают единственно адекватной гетерономии вообще. Однако на самом деле только в схематически упрощенных «обобщениях» квиетизм поддается такому изображению — в виде не знающего никаких отступлений уповательства на некий всепрони-зывающий автоматизм36: что ни случись, все от абсолютной, роковой судьбы и все к лучшему'.3'1 Реально же претворяемый, не выдуманный квиетизм гетерономных индивидов-акциденций всегда имеет свой предел приемлемости судьбы, свой «порог покорности и послушности», за которым конформное поведение и сознание исчерпывается и уступает место взрыву ропчущего и бунтующего неприятия судьбы. Но если даже оставить пока в стороне, вне поля нашего внимания этот поистине исключительный и редкий случай, то и в своей обыденной повседневности, в своей привычной рутинной практике гетерономный квиетизм всегда принимает лишь некий вполне определенный, «свой», «родной»

318

Г. С. Батищев

для него, конечный авторитарный центр — своего Идола судьбы, а тем самым — столь же резко и категорично не прием-лет что бы то ни было инородное, «чужое». Само по себе слепое, рабское послушание своей конечной Инстанции, наделенной атрибутами субъектности вместо каждого индивида, равносильно отвержению каждым всей бесконечности иных влияний, всего неисчерпаемого богатого множества иных содержаний, которые могли бы войти в нефатализированную самостоятельно созидаемую им судьбу, но к которым каждый сам сделал себя, мало сказать, непослушным, — не желающим даже и слышать их ненавязчивых зовов, их бросающих ему вызов задач, проблем, противоречий. Следовательно, отречение индивида от своей свободной способности к субъект-но-деятельностной жизни на уровне доступных проблемных содержаний и смыслов — в пользу подставного общего для него с другими Заместителя и Монопольного субстанциали-зованного носителя их общей роковой судьбы — есть сопротивление всей беспредельной объективной диалектике, есть решение, принимаемое именно вопреки и наперекор ей. Выбор квиетизма как безволия уже и сам по себе есть утверждение своеволия, ибо он знаменует собою предательство человеком своего неотчуждаемого креативного назначения во Вселенной.

Но, кроме того, гетерономизация может быть еще и активной — проявляющейся в виде конформизма действования, внешне-энергичного бодрячества, шумно-назойливого экспансивного поведения. В этой форме суть гетерономизации находит себе едва ли не самую адекватную форму своего осуществления — посредством погружения индивида в формально-исполнительскую суету. Бурная деловитость, калейдоскопическая беспросветная занятость гораздо надежнее заслоняет человека от глубинных проблем его жизни, от ценностных качеств и духовных смыслов его поступков, нежели тишина отстранившегося от потока дел, безмятежного квиетизма. Тишина чревата пробуждением внутреннего смыслового слуха, способного внимать объективной ответственности человека за каждое свое мгновение жизни, а это и есть то, чего больше всего боится гетерономный индивид-акциденция, уступивший свою субъектность авторитарной инстанции. Поэтому он — сознательно или инстинктивно — старается заполонить всю свою жизнь заданиями и заботами, набирает их

Введение в диалектику творчества

319

себе как можно больше, чтобы поддерживать плотное состояние постоянного «некогда»... «Думают о пустом, заняты пустым, питают себя пустыми надеждами, словно во сне, и вечно из одной пустоты впадают в другую, пока сами не сгинут...»38. «Ищут... той сутолоки, которая нас отвращает от мысли... Так любят шум и движение... Покоя ищут в борьбе с препятствиями, а если препятствия устранены, покой становится невыносимым, ибо тогда вспоминаются настоящие бедствия»39. «Жизнь наша — постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас... Человек... начинает шуметь, чтоб не слыхать речей, раздающихся внутри [него]... напивается допьяна всем на свете... налагает на себя чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри него ...В этом искусственном недосуге... мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши путем в себя»40.

При строго объективном подходе, в свете всего контекста рассматриваемой типологии, должно быть ясно, что жизненная задача — прийти «путем в себя», задача пробуждения возможностей «внутреннего человека» — разрешима не посредством одного лишь психологического иного «самочувствия» внутри замкнуто-органических связей, но только посредством действительного выхода из них, посредством преодоления их самих, а, благодаря этому, также и гетерономизации и прочих главнейших из их ближайших следствий.

К числу таких следствий относится еще жесткий, мертвящий традиционализм. «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»41, — тяготеют именно там и постольку, поскольку индивиды включены в замкнуто-органические связи. Этот традиционализм проистекает вовсе не из стремления к максимально полному распредмечиванию традиционно доступного наследия и не из готовности к бескорыстной верности ему, но, напротив, из своекорыстных актуальных потребностей в средствах для упрочения, для наполнения служебно-функциональным содержанием и для освящения от имени истории и исторических авторитетов — социальной регуляции органически жесткого, бездистантного, замкнутого типа. Отсюда — крайне ограниченная, коллектив-но-своемерная, предваряющая избирательность к наследию. Тело культуры подвергается беспощадному рассечению, как

320

Г.С.Батищев

при вивисекции, чтобы извлечь из него и взять себе «на вооружение» только то, что отвечает нынешним критериям функциональности и что, будучи опрокинуто на былое, прочерчивает строго охраняемые границы высеченной из него таким способом «своей собственной» традиции, которая затем резко противопоставляется всему остальному содержанию исторического культурного процесса.

В силу этого замкнуто-органический традиционализм грубо нарушает и даже разрушает действительную жизнь используемой им действительной традиции, доставшейся ему в качестве добычи. Во-первых, он расторгает живые узы и пресекает возможности незавершимого взаимодействия, в особенности — гармонического, полифонического, между избранной им традицией и другими, ее общекультурным контекстом. Он привносит в нее мертвящий изоляционизм и антагонистичность по отношению к инородному содержанию. Он губит животворящие источники, могущие питать взаимные встречи между гармонически противоречащими друг другу целостнос-тями, их взаиморефлексию. Во-вторых, традиционализм более всего губителен не к чужим содержаниям, которые он бракует и отталкивает прочь, а как раз к тому, которое он присвоил как «свое собственное», достойное всяческих превознесений. Ибо он по своей сути не способен самокритично учиться у своей традиции, что потребовало бы раскрыть и развернуть все многообразие и сложность, всю антиномич-ность присущего ей одновременно и положительного и отрицательного культуро-исторического опыта былого при столь же непредубежденной готовности творчески-обноаля/ои^е продлить жизнь традиции. Традиционализм никогда не учится, но только получает, декретируя от себя, какою именно должна быть традиция сообразно с его не подлежащими критике нуждами. Так традиционализм умервщляет живую традицию «изнутри», своей корыстной «любовью» к ней.

Изготовление из материала культурных традиций неких форм, тяготеющих, как кошмар, над умами людей, известно под именем догматизации. Янушу Корчаку принадлежит выразительная характеристика того, что он называет догматическим образом жизни. К сожалению, у него при этом неразличимо слиты воедино черты разомкнуто-органической общности и черты собственно догматической, замкнуто-органической. Но если извлечь из нее то, что относится лишь к

Введение в диалектику творчества

321

последней, получается следующая картина: «традиции, авторитеты. ритуалы...». Лишенная самокритической рефлексии твердая уверенность в себе и в правильности своих поступков. «Благоразумие вплоть до полной пассивности, до игнорирования всех прав и правил, не ставших традиционными, не освященных авторитетами, не укоренившихся повторением изо дня в день». «Догмой может стать все—.и земля, и костел, и отчизна, и добродетель, и грех: может стать наука, общественная и политическая деятельность, богатство, любое противостояние...»42. Этот образ жизни всегда сопрягает приверженность индивидов догматизированному эталону с противостоянием чему бы то ни было, под него не подводимому, с доведением различий до антагонизмов. Утверждая себя, он одновременно исключаетвсе непохожее, непонятное ему, кажущееся непривычным и поэтому неприемлемым — «чужа-ческое». Он заковывает себя в рутину инерции, в «громадную силу привычки и косности», которая здесь обнаруживает себя как «самая страшная сила»43, сила отрицания.