Генрих степанович батищев и его «Введение в диалектику творчества»

Среди людей, изучавших философию в институте по официально санкционированным учебникам, в которых рассказывалось о том, как все сложнейшие проблемы и загадки человеческого бытия, над которыми великие умы размышляли в течение столетий, легко и просто разрешаются с позиций марксизма-ленинизма, бытует мнение, что советские философы в лучшем случае неумные люди, а в худшем — проходимцы и апологеты власти.

Если посмотреть некоторые учебники и коллективные монографии, изданные за последние три десятка лет под редакцией официально признанных философов, занимавших важные партийные и академические посты, то, действительно, можно усомниться в творческой силе отечественных философских умов этого периода.

На самом же деле картина философской жизни в нашей стране за это время гораздо интересней и сложней.

Начиная с 60-х годов, со времён хрущевской «оттепели», появилась целая группа интереснейших философов (тогда это были ещё молодые люди), которые всерьёз отнеслись к ряду идей К. Маркса (касавшихся прежде всего проблем методологии и теории познания) и

В. А. Лекторский

попытались возродить самостоятельную философскую мысль. Их лидерами на первых порах были Э. В. Ильенков и А. А. Зиновьев. Затем из этих школ выделились люди, сами основавшие собственные школы: Г. П. Щедровицкий, М. К. Мамардашвили... Из школы Э. В. Ильенкова вышел Генрих Степанович Батищев (1932—1990).

Для меня писать о Генрихе и легко, и трудно. Легко потому, что я очень хорошо его знал. Я увидел его впервые в сентябре 1943 года, в 4 классе московской школы № 59. Я возвратился в Москву из деревни, где провёл две первые военные зимы у бабушки с дедушкой; Генрих приехал в Москву из Казани. С тех пор мы дружили с ним на протяжении почти полувека и почти всё это время находились рядом. Только во время учёбы на философском факультете Московского Университета мы оказались на разных курсах. Дело в том, что Генриха не приняли на философский факультет с первого захода, хотя он закончил школу с медалью: у ЦК ВКП(б) были идеологические претензии к его отцу (который тоже был философом). Генриху пришлось в течение года быть студентом Московского государственного экономического института, и только после этого снова поступать на философский факультет. В 1962 г. Генрих пришёл в Институт философии АН СССР, и с тех пор мы работали с ним в одном коллективе до самой его смерти.

Я читал все его работы ещё до публикации, обсуждал их, спорил с ним, был в курсе всех изменений в его принципиальных позициях. Когда я сегодня читаю его тексты, я легко могу восстановить тот конкретный идейный контекст, в котором они рождались, для меня ясно, кому он оппонирует, даже тогда, когда он не называет конкретных имён (а он спорил и со своими учителями, в частности с Э. В. Ильенковым, и даже с самим собою, с теми позициями, которые он до недавних пор защищал, но потом оставил).

Вместе с тем мне трудно писать о Генрихе как раз по той же самой причине. Оценка идей мыслителя предполагает определённую отстранённость, рассмотрение его концепций в контексте «большого времени», как сказал бы М. М. Бахтин. Такой отстранённой позиции я занять не могу. Для меня он всё же не Генрих Степанович, один их крупнейших наших философов за последние 30 лет, основатель философской школы, человек, к словам которого с почтением прислушивались многие ученики, а близкий друг Генрих, наши отношения с которым выражались не только в разговорах на философские темы (хотя для нас это всегда было самым главным, ибо, как подчёркивал Генрих, ваша философия и определяет вашу жизнь).

Генрих Степанович Батищев

знаком с ним лично. Вообще такой анализ всё-таки дело будущего, которое, как известно, только и проявляет истинный смысл любого значительного произведения культуры,

Тем не менее я попытаюсь высказать свои соображения о том, что сделал Генрих Степанович в философии, и почему то, что он сделал, важно и нужно сегодня, сознавая сугубо предварительный характер своих рассуждений.

Как я уже заметил, философская позиция Г. С. Батищева не оставалась неизменной. Уже первые его работы показали, что в философию пришла неординарная личность, со своим видением проблем, с оригинальными идеями. Это было начало 60-х годов, когда после XX съезда партии появилась надежда на перемены в обществе. Многие наши философы в это время начинают осваивать ранние произведения К. Маркса с их проблематикой отчуждения, овеществления, с их гуманистическим пафосом и критикой бюрократического и казарменного социализма. В то время многим казалось, что именно в этих работах Маркса и указан путь истинно гуманного социализма (или «социализма с человеческим лицом», как несколько лет спустя скажет лидер «Пражской весны» А. Дубчек). Нужно заметить, что для наших официальных идеологов того времени подобное «гуманистичес-кое»или «антропологическое» прочтение Маркса представлялось величайшей ересью и поэтому подвергалось осуждению. Тем не менее влияние подобной интерпретации было значительным. Во всяком случае многие их тех, кто всерьёз относился к философии, кто решительно не разделял официальную догматическую версию марксизма и пытался философски обосновать своё неприятие невыносимой социальной реальности, с восторгом приняли подобное понимание марксизма как гуманизма.

В своей книге «Противоречие как категория диалектической логики» (М., 1963) Генрих Степанович оригинально попытался соединить идущий от Э, В. Ильенкова анализ методологической проблематики, в частности, вопроса об антиномиях в познании (с точки зрения последнего философия должна быть теорией познания, диалектической логикой) с темами философской антропологии, понятой в духе раннего Маркса: отчуждение, овеществление, деятельность.

Следующий этап в развитии идей Генриха Степановича наиболее ярко представлен в его большой статье «Деятельностная сущность

В. А. Лекторский

человека как философский принцип», опубликованной в 1969 г. Это уже этап критики точки зрения субстанциализма (а по сути дела и материализма) с позиций своеобразного фихтеанизированного марксизма (нужно сказать, что ранние работы Маркса дают повод для такой именно их интерпретации). В центре концепции Г. С. Батищева этого времени идеи деятельности, понятой как творчество, как критика. как революционный выход за пределы существующих социальных и культурных формообразований (Генрих Степанович очень любит в это время пользоваться марксовым выражением о «революционно-критической деятельности»). Человек понят как суверенная личность, которая имеет право судить обо всём на основании своих собственных убеждений. Эту работу (как и целый ряд других, к ней примыкающих) пронизывает ярко выраженный анти-авторитарный пафос.

Естественно, что эта и другие подобные ей работы Г. С. Батищева вызвали шквал идеологической критики, что имело для него ряд неприятных последствий. В течение многих лет ему было очень трудно публиковаться. До конца своих дней он оставался под подозрением партийного начальства. Критики работ Генриха Степановича этого периода справедливо усмотрели в его работах неприятие идеологического контроля со стороны Коммунистической партии (действительно, какой внешний контроль над собой может признавать суверенная личность^ *.

Вместе с тем, новую позицию Г. С. Батищева не мог разделить и его философский учитель Э. В. Ильенков. Не по причине её антибюрократического пафоса, который последний разделял, а потому, что не мог принять анти-субстанциа-Листское, фихтеанское истолкование деятельности (сам Ильенков в это время испытывает обаяние спино-зовского субстанциализма).

Третий этап в философском развитии Г. С. Батищева, который начинается примерно с середины 70-х годов, формально может выглядеть как своеобразный «синтез» субстанциализма и анти-субстанциа-лизма. В действительности это был не синтез, а по сути дела выход за пределы самой этой оппозиции и раскрытие принципиально новых горизонтов, распутывание новых проблемных узлов в связи с фило-

* Одну из работ Г. С. Батищева, в которой были предусмотрительно подчёркнуты определённые строчки, показали в это время М. А. Суслову. «Красный Савонарола» был в бешенстве.

Генрих. Степанович Батищев

софским пониманием человека. Мысль философа постоянно развивалась и в рамках этого этапа. Вся жизнь Генриха Степановича была постоянным исканием, которое не прекращалось до самой смерти. В самых своих последних работах он прорывается к какой-то новой тематике и новой правде, выявляет некоторые скрытые до того предпосылки своих рассуждений, пишет о том, о чём он не успел или не сумел сказать до этого. И всё же принципиальные установки последнего этапа его творчества сложились у него уже где-то к середине 70-х годов.

Нужно сказать ещё об одном важном моменте его духовного развития, не учитывая который невозможно понять дух и пафос его поздних работ. Дело в том, что в это время Генрих Степанович обращается к религии. Сначала он заинтересовывается буддизмом, идеями Н. С. Рериха. Но в конце концов религиозные искания приводят его к православию. Можно сказать, что он становится «религиозным философом». Очень важно понять это правильно. Конечно, религиозность философа не может быть чем-то сугубо личным, не влияющим на его теоретическую деятельность (как, например, религиозность физика не влияет на его специальные научные исследования). Не зная о религиозности Г. С. Батищева, просто нельзя понять многих его идей этого времени.

10

•В. А. Лекторский

Ещё об одной важной особенности поздних работ Г. С. Батищева. Как легко можно догадаться, философ, ставший религиозным мыслителем, не может оставаться марксистом. Действительно, Генрих Степанович выходит за рамки марксизма в этот период своего творчества. Для него становится ясным не только неприемлемость обычного истолкования марксизма как учения о классовой борьбе и диктатуре пролетариата (нужно сказать, что подобную интерпретацию он критиковал и раньше, когда писал о разрушительной опасности "логики антагонирования»). Теперь он не принимает и марксовский антропологизм и антропоцентризм, который до этого поднимал на щит. Гуманизм Маркса представляется ему теперь наивным и не укоренённым в Универсуме. Идеи беспощадной критики и творческой самодеятельности человека, имеющей мерило лишь в самой себе, нуждаются в переосмыслении. Следует, однако, подчеркнуть, что выход за рамки марксизма не означал для Г. С. Батищева принятие антимарксистской установки. Маркс остаётся для него великим мыслителем, поставившим ряд важнейших проблем, связанных с пониманием человека и его деятельности, давшим ряд интересных решений. Другое дело, что некоторые идеи Маркса оказались ложными (а некоторые даже опасными), что проблематика Маркса и его решения должны быть переосмыслены в более широком и плодотворном контексте*.

В наиболее полном и систематическом виде поздние идеи Г. С. Батищева выражены в его книге «Введение в диалектику творчества. Критика субстанциализма и анти-субстанциализма», которая была закончена в начале 80-х годов**. Руководство Института философии Академии наук Советского Союза, где работал Генрих Степанович, не решилось опубликовать книгу, и она была депонирована в 1984 г. в ИНИОН АН СССР. (Многие свои тексты, написанные в эти годы, Генрих Степанович даже не предлагал для публикации, сознавая её невозможность.) «Введение в диалектику творчества», главная работа философа, публикуется сейчас впервые.

Нужно заметить, что распространённые сегодня попытки превратить мыслителя, который до недавнего времени преподносился в качестве вершины развития мировой культуры, в какого-то недоумка (делают это нередко те же самые люди), возможны только в нашей стране. В любом западном учебнике по философии антропологические и социально-философские идеи Маркса анализируются рядом с соответствующими идеями Платона. Канта, Гегеля.

Рукопись была депонирована под названием «Диалектика творчества». Г. С. Батищев, однако, неоднократно говорил о том, что его следовало бы изменить на «Введение в диалектику творчества». Это желание автора и выполнено при публикации. — Прим. Н. В. Батищевой.

Генрих Степанович Батищев

Со времени написания книги прошло немало времени. И какого времени' Прошла так называемая «перестройка», пришла «пост-перестройка». Серьёзно изменились многие наши представления, оценки. Как воспринимаются идеи Г, С. Батищева в этом новом контексте? Не устарели ли они?

Я глубоко убеждён в том, что основные идеи Генриха Степановича могут быть по-настоящему оценены и поняты именно сегодня. Дело в том, что работы Г. С. Батищева — это не отклик на «злобу дня», чем грешили многие философы как в период «застоя», так и во времена «перестройки», а исследование фундаментальных проблем философской антропологии (его «Диалектика творчества» вполне могла бы называться «Философской антропологией», так как для Генриха Степановича творчество было не просто одной из характеристик человека, а его основным способом бытия, анализ которого предполагает разработку целостной антропологической концепции)*. Осуществлённый Г. С. Батищевым анализ глубинных смысловых зависимостей человеческого бытия сегодня предстаёт с новой стороны, так как позволяет по-новому понять многое в нашем прошлом и настоящем. Ряд идей Генриха Степановича вступает в плодотворное взаимодействие с современными подходами,.развиваемыми в науках о природе и человеке.

Прежде всего я хочу обратить внимание на осуществлённую в данной работе типологию социальных связей. (Сам Г. С. Батищев целиком приписывает её Марксу, однако нетрудно увидеть, что в таком виде она у Маркса отсутствует. Для Маркса главным в понимании социальных связей был формационный, т. е. исторический подход, в то время как Г. С. Батищев подчёркивает «непериодизирующий» характер исследуемых им зависимостей. Генрих Степанович должен был дать новый перевод ряда марксовых понятий для того, чтобы показать соответствие своих идей текстам Маркса. Конечно, определённое соответствие есть. У Маркса действительно можно найти немало ценного и плодотворного, и Г. С. Батищев хорошо показал это**. Но всё-

* В этой связи ясно, насколько несерьёзны распространённые сегодня рассуждения о том, что наши философы до самого последнего времени не занимались позитивной разработкой философской антропологии и что эту проблематику нужно начать исследовать чуть ли не с нуля.

** Вместе с тем я считаю, что в некоторых случаях даваемая Генрихом Степановичем интерпретация марксовых идей и понятий явно выходит за пределы того смысла, который вкладывал в эти понятия К. Маркс и сближает эти понятия с теми, которые возможны только в рамках собственной концепции Г.С.Батищева, которую нельзя считать марксистской. Это относится, в частности, к даваемой в этой книге интерпретации понятий «производительные силы», «производственные отношения», «способ производства».

12

В. А. Лекторский

таки никак нельзя забывать того, что для Маркса переход от одного типа связей к другому осуществляется в контексте всемирно-исторического прогресса, в то время как для Генриха Степановича важен прежде всего вневременный характер этих связей. «Логика прогресса», как и «логика снятия», необходимо предполагаемая идеей прогресса, — объект его критики, о чём я скажу подробнее несколько позже. Г. С. Батищев показывает, что различные типы связей могут противоречиво совмещаться или весьма парадоксально соприсутствовать в жизни одного и того же человека, в одном и том же «мире человека», делая его самого внутренне неоднородным, сложным и таящим внутри себя принципиально новые тенденции.)

Генрих Степанович выделяет прежде всего социал-органические связи. Это по сути своей связи несвободной сопринадлежности индивида вместе с другими, ему подобными, тому конечному и (или) бесконечному Целому, по отношению к которому каждый из них есть не самостоятельный его участник, но лишённая существенной самостоятельности его составная часть. Нельзя думать, что такого рода связи не оставляют места ни для какой самостоятельности индивида, превращая его в куклу-марионетку. Нет, самостоятельность и сознательная самодисциплина, критическая самооценка и саморегуляция здесь могут иметь достаточно широкую сферу, но только если эта сфера в свою очередь сохраняется жёстко включённой — как часть в целое — внутрь более широкой сферы несвободы. При этом индивидуально совершаемые поступки-решения сохраняют свою жёсткую соподчинён-ность более существенным процессам, которые принципиально над-индивидуальны и приняты каждым именно как стоящие безусловно превыше его индивидуальной самостоятельности,

Даваемый в работе анализ социал-органических связей воспринимается как философско-антропологический анализ того типа общества и того типа индивидов, с которыми мы имели дело совсем недавно и которые не стали полностью нашим прошлым (есть серьёзная опасность их нового появления).

Генрих Степанович прежде всего анализирует так называемые замкнутые социал-органические связи. Для индивида, включённого в связи такого типа. в Существе-Идоле как некоем коллективном субъекте сосредоточиваются и обретают прочную псевдо-персональ-ную, сверхчеловеческую принадлежность его же. индивида, собственные (и других, ему подобных индивидов) способности, все те атрибуты субъектности, от которых он как от своих отрёкся, но лишь ради того, чтобы пользоваться всей их общей, органически-единой совокупностью вместо своих, вместо индивидуально-личност-

Генрих Степанович Батищев

13

ных Он приучил себя постоянно нуждаться в таком Идоле, наделённом умом, совестью, мужеством, щедростью вместо этих качеств у индивидов-акциденций, ибо, теряя своё малое достояние, он надеется обрести в Идоле эти утраченные им качества в их предельной, до абсолютности доведенной полноте и могуществе *. Под сенью Идола он надеется просуществовать в своём уюте «скромной» беспроблем-ности и гарантированной сверху безответственности, спрятавшись от мучительно-тревожных загадок своего бытия, от своего так и не раскрытого личностного смысла.

Включённые в такого рода связи индивиды приучаются всё более послушно и некритически следовать увлекающей их силе инерции множественности, частное проявление которой известно как «эффект толпы». Они привыкают настраивать и подделывать всё своё поведение, мысли, оценки, чувства, мотивы, поступки — всю свою жизнь — под навязчивые признаки стереотипных трафаретов («как все другие»), страшась выйти за пределы этих трафаретов даже в своём воображении. Но это означает отнюдь не повышенное внимание к другим, не более настойчивое стремление вникнуть в своеобразно-конкретный мир каждого из них. Нет, замкнуто-органические связи несут с собой переориентацию и как бы смещение жизни индивида на абстрактные, массово-безличные признаки-требования, соблюдение которых обещает избавление от трудной повседневной работы над самим собой как субъектом. Всё внутреннее заменяется внешним, данным в готовом виде извне вместо собственной субъектности. Возникает гетерономизация как подмена своей собственной жизни с её атрибутами субъектности жизнью за чужой счёт, онтологическим иждивенчеством, так сказать, пара-жизнью.

Нужно, однако, обратить внимание на то, что, с точки зрения Г. С. Батищева, в данной его работе социал-органические связи не обязательно бывают связями замкнутого типа. Они могут быть и разомкнутыми, и отношение философа к такого рода связям принципиально иное. чем к тем, о которых я только что говорил.

Когда мы читаем тексты Г. С. Батищева, посвящённые так называемым разомкнутым социал-органическим связям, нам совершенно ясно, что само введение этого типа связей может быть понято лишь в контексте религиозных идей поздних его работ. Разумеется, ничего даже отдалённо похожего невозможно обнаружить в работах Маркса.

* Не забудем, что это писалось в то время, когда почти на каждом перекрёстке висели плакаты, в которых говорилось о том. что Коммунистическая партия является честью, умом и совестью нашей эпохи.

14

В. А. Лекторский

В разомкнутых социал-органических связях, подчёркивает Г. С. Ба-тищев, индивид тоже принадлежит некоему Целому. Но это принадлежность до-свободная, до-деятельностная и, следовательно, до-субъектная. когда индивид несамостоятелен в том, но и только в том, в чём'он; по-настоящему и не способен быть самостоятельным, инициативно-ответственным, осуществляющим свободный выбор и находящим творческие решения деятельным субъектом. Не способен же он просто;потому и постольку, поскольку встречает в самом себе и перед собо-ю такую действительность, которая объективно превышает уровень развития и совершенства его сущностных сил, уровень его субъ-ёктности. Такая действительность не поддаётся его попыткам её рас-преаметить, — либо потому, что и вовсе недоступна ему, относясь к виртуальным слоям, к «дремлющим потенциям» его и других бытия. либо потому, что она доступна ему лишь поверхностно-формально, а по .своему содержанию, по своим насыщающим её жизнь сложным проблемам и парадоксальным трудностям, — слишком многомерным, «мировым» заботам, или слишком уникально-личностным тревогам, — ему-непосильна. У каждого человека есть свой порог распредмечивае-мости, .или содержательной доступности, за пределами которого его сознанию и воле лучше бы было и не притязать на самостоятельность, и где о.н сам ещё не готов быть субъектом на деле. В своих связях с миром, касающихся его виртуального, не актуализируемого для него бытия или же бытия, проблемность которого ему непосильно трудна, индивид объективно оправданно есть индивид-акциденция, или частичка. органически со-принадлежащая некоторому Целому. Но это не потому так, что индивид утрачивает или отрицает свою субъектность, а просто потому, что такие его связи существуют вне сферы его индивидуальной субъектности и объективно предшествуют его деятельности, его свободе выбора и решений, его инициативе и онтологической ответственности. На сферу его субъектной деятельности, его свободы выбора и решений, его ответственности такие связи со-при-надлежности отнюдь не посягают. Они эту сферу лишь предваряют. Более того. Они выступают, подчёркивает Г. С. Батищев, как раз пра-колыбелью человеческой свободы. Связи этого рода по своей сути есть связи со-принадлежности беспредельной Вселенной. (Если учесть, что, согласно Генриху Степановичу, Вселенная отнюдь не тождественна природе или даже материя, что она не вещна, а субъектна, что человек не может её присваивать или даже осваивать, а может лишь приобщаться к ней, что человек должен «служить» бесконечной Вселенной, или беспредельному Универсуму, что человеческие ценности укоренены именно в беспредельности этого Универсума, что человек

Генрих Степанович Батищев

15

изначально, на глубинном виртуальном уровне связан с Вселенной, то религиозный подтекст рассуждений Г. С. Батищева о разомкнутых социал-органических связях станет ясен.)

Второй тип социальных связей — это, согласно Г. С. Батищеву, связи социал-атомистические. Думаю, что даваемый философом анализ логики развёртывания этих связей особенно интересен и поучителен сегодня.

В этом случае человек выступает как самодовлеющая единица, он утверждает себя как несущего внутри себя, в своих недрах свою единичную, уникальную меру субстанциальности, а поэтому также и свою субъектность. Отныне индивид полагает вне себя периферию, а может быть, даже и только периферию. Для индивида-атома самостоятельность выполнима только ценой самовыключения из сущностной со-причастности с другими, т.е. самоизоляции и ценностного одиночества в качестве для себя самой единственной онтологической единицы.

Так называемые замкнуто-атомистические связи выступают как связи безразличия. Из множества утилитарных жизненных позиций непрерывно складывается суммарно-общественный порядок, пронизанный принципом взаимной пригодности для использования — порядок, построенный по логике сделки, по логике извлечения заранее требуемого утилитарного эффекта, по логике эксплуатации каждым всех и всеми каждого. Так полезность перестаёт быть всего лишь способом подчинённого отношения служебно-технической вещи к человеку и распространяется на все без исключения связи между человеком и миром, т. е. универсализируется и заслоняет собой всё. Вступающие в связь-сделку безразличные атомы именно самих себя полностью ввергают в стихию беспощадного употребления, не знающую никаких останавливающих границ и не признающую ничего для себя неприкосновенного, ничего святого.

Конечно, безразличие и хитрая утилитарность индивида-атома ко всему миру вне себя не может в конечном счёте не вернуться к нему же обратно — по логике бумеранга —и не явиться ему как заслуженная им и сложенная им самим самоубийственная судьба. Та самая индивидная исключительность, которая ставит каждый атом в центр мира и превозносит его в качестве единственно достойного, утверждается именно для того, чтобы-опять-таки за спиной у каждого — исключить его субъектность и подчинить объектно-вещному управлению извне. Та самая ни с кем не.делимая автономия, которая исходит только из своего закона, своего суда, своего мерила для всех вещей и своей воли, оказывается всего лишь завлекательной поверхностью.

16

В А. Лекторский

всего лишь слепым состоянием услаждённого опьянения, за спиной которого руками хвалёной «свободной воли» атома осуществляется именно гетерономия общественного распорядка.

Диктат Рынка и Моды имеет, согласно Г. С. Батищеву, именно такой характер.

В рамках анализа закрытых атомистических связей философ исследует явление плюрализма. Сегодня, когда многим из нас кажется, что именно плюрализм и есть достижение столь желанной для нас свободы от идеологического диктата, Генрих Степанович, изрядно претерпевший именно от этого диктата, показывает всю недостаточность и даже ущербность плюрализма. Знакомиться с этим анализом сегодня интересно и поучительно. Но для того, чтобы правильно понять рассуждения Г. С. Батищева следует иметь в виду, что он принципиально отличает плюрализм от полифонии. Полифония (Генрих Степанович во многом принимает её анализ, данный М. М. Бахтиным, хотя он далеко не во всём соглашается с последним) предполагает не только признание множественности и своеобразия индивидуально-личностных миров, но и небезразличие этих миров друг к другу, их участие в судьбах друг друга, их глубинное общение, взаимодействие (это и есть тот самый диалогизм, о котором писал Бахтин). В противоположность этому плюрализм есть по сути дела ничто иное, как выступающее в форме взаимной терпимости безразличие друг к другу. На деле плюралистская терпимость есть лишь вынужденное невмешательство в чужие и чуждые дела других (остающееся вынужденным, даже если оно усвоено и перешло в прочную привычку вежливости), всего лишь договорное непосягательсьтво и формально-дипломатическая сдержанность, за которой всегда хранится внутреннее неприятие. Эта терпимость есть лишь отрегулированная и скованная, как бы замороженная нетерпимость. Отсюда свойственная самозамкнутым индивидам-атомам безудержная, не знающая никаких сдерживающих берегов и никакой объективной ответственности релятивизация ценностей, оправдываемая псевдодемократическим лозунгом: «Каждый по-своему прав!»

Если замкнутый тип органических связей был настроен принципиально анти-креативно, пытаясь вкладывать всё новое в законсервированную традицию, то плюрализм, вытекающий из замкнутого атомизма, претендует на то, чтобы быть творческой жизненной позицией, причём по-преимуществу и даже исключительно творческой во всём. Творчество понимается в этом случае как нечто такое, что ни перед чем не склоняется почтительно и благоговейно, может переступить через что угодно, ибо оно безумно, безнормно, а в смысле присвоенного права начинать с себя и только с себя — безначально, или, что

Генрих Степанович Батищев

17

то же самое, беспринципно. Такое понимание творчества выражает плюралистский культ оригинальности.

Сегодня, когда так называемый постмодернизм стал у нас философской и литературной модой, интересно ознакомиться с сделанным Г. С. Батищевым ещё в начале 80-х годов анализом логики развития плюралистского оригинальничанья. Кажется, что Генрих Степанович писал о нашем времени.

Переориентация на плюралистически-рыночную, взращиваемую в качестве конкурентного оружия для самоутверждающихся атомов, негативную псевдо-оригинальность наносит непоправимый урон всему человеческому развитию и деформирует структуру субъектно-лич-ностного мира. Действительное, глубинно оправданное и безыскусное, ненарочитое своеобразие совершенно теряется в хаосе способов выгодной самоподачи. Такая псевдозадача ведёт не к погружению вглубь содержания, а к непрерывному скольжению от одного уклонения к другому, от одной негативной новизне к другой, каждая из которых обречена немедленно устареть. Гонимое ненасытной жаждой «оригинальности», это движение становится всё более торопливым, всё более суетным, всё более бессодержательным. Бессильное рождать что-то всё более и более «небывалое», всё напряжённее подхлёстываемое, оно постепенно теряет способность двигаться всё дальше и дальше прочь от непрерывно бракуемого «былого». Изнемогая под давлением необходимости негативно уклоняться от самого себя, оно, наконец, переходит в круговорот квазиповторений уже пройденных вариантов и нюансов. Оно как бы замыкается в бешено вращающемся «беличьем колесе», где, чем быстрее совершаются перемены ради перемен, тем скорее возвращаются окарикатуренные ситуации позапрошлого состояния,

И, наконец, третий тип социальных связей, которые философ называет связями гармоническими.

Способом построения и воспроизводства этих связей является универсальная деятельность. Подлинно творческое отношение к миру и выражается в форме такого рода деятельности. Очень важно иметь в виду, что с точки зрения развиваемой Г. С. Батищевым концепции в творчестве выражается не столько субъект-объектное, сколько субъект-субъектное отношение (последнее отношение включает в себя первое как свой подчинённый момент, но никоим образом не может оыть к нему редуцировано). Поэтому глубинное измерение творчества, универсальной деятельности выступает не столько как производство чего-то нового, небывалого, сколько как общение, общение меж-ДУ-субъектное, меж-парадигмальное и над-парадигмальное.

18

В. А. Лекторский

Для гармонических систем характерна особого рода логика развития: не логика снятия всех инородных элементов, как это имеет место в органических системах, и не логика плюрализма, характерная для систем атомистических, а логика полифонирования, логика принципиально не-антагонистических отношений, логика со-творчества. Созидание нового и наследование (как культурной традиции, так и объективной диалектики Вселенной) предполагают друг друга. Субъект творческой деятельности лишь внутри и посредством наследования творит, лишь внутри и посредством творчества всё больше и глубже наследует.

Для Генриха Степановича очень важна мысль о принципиально не-антропологическом характере творчества. Возвышаясь над миром объектов-вещей, как природных, так и социальных, человечество не замыкается внутри себя самого и не творит только ради самого себя. Оно отнюдь не только из самого себя черпает свои высшие принципы, свои ориентации, но из всей беспредельной и неисчерпаемой действительности Вселенной. Наша жизнь есть непрестанная встреча двух бесконечных становлений: относительно абсолютного, человеческого, и подлинно абсолютного, космического.

Я хотел бы обратить особое внимание на некоторые важные моменты развиваемой Г. С. Батищевым концепции.

Гармонические социальные связи, выражающие универсальную деятельность, творческое отношение к миру, не являются с точки зрения Генриха Степановича каким-то утопическим идеалом, недостижимым по самой своей природе. Они всегда существовали, хотя до сих пор не могли получить должного развития. Если бы такого рода отношений не было, было бы невозможно понять, как вообще могла осуществляться подлинно творческая деятельность. А между тем можно показать немало образцов настоящего творчества. Место гармонических социальных связей, творчеством предполагаемых и в последнем выражающихся — вне времени (поэтому сама типология социальных связей имеет «непериодизируюший» характер). Такого рода связи могут в любое историческое время присутствовать в личном мире человека. причудливо соединяясь со связями иного рода. Другое дело, что можно и нужно делать всё для того, чтобы такого рода отношения стали господствующими в нашей жизни*.

* Поэтому гармонические социальные связи как их понимает Г. С. Бати-шев — это не то же самое, что социализм и коммунизм в представлении К Маркса.

Генрих Степанович Батищев

19

Согласно концепции философа, субъект актуализируется в предметной деятельности, в творчестве. Никакого недеятельного, т. е инертного субъектного бытия нет и быть не может. Осуществляя себя в деятельности, человек изменяет объективную ситуацию. Вместе с тем именно через деятельность он изменяет и самого себя (однако, как подчёркивает Г. С. Батищев, изменение объективной ситуации и самоизменение, самопреображение не совпадают друг с другом) *. И в то же время для Генриха Степановича принципиально важна мысль о том, что, хотя субъектное бытие актуализируется в деятельности, оно к этой деятельности не сводится. Вот почему, признавая важное значение предметной деятельности, Г. С. Батищев критикует так называемый деятельностный подход. Ведь в человеке есть и виртуальное бытие, которое в деятельности не распредмечивается, которое поэтому лежит за порогом познания, выступая как тайна и дар. Через виртуальное бытие субъект глубинно связан с беспредельной Вселенной, её космическим смыслом и объективно укоренёнными ценностями (религиозный характер философской концепции Генриха Степановича особенно явственен именно в этих пунктах).

Идеи Г. С. Батищева о между-субъектном характере предметной деятельности, о том, что именно общение выражает её глубинную сущность, как мне представляется, исключительно интересны и современны К такого рода пониманию деятельности приводит развитие деятельностных представлений в современных науках о человеке, в частности в психологии (философский анализ современных психологических концепций,даваемый в книге, весьма поучителен) Думается, что развитие современных синергетических представлений (в частности идеи И. Пригожина) тоже ведёт к переосмыслению отношений человечества и природы как отношений своеобразного общения.

Читатель найдёт в публикуемой книге множество других интереснейших мыслей: об отношении опредмечивания, овнешнения и отчуждения, об отличии предметной деятельности и натуралистически понятой активности, о глубинном общении, критику «теории среды», критику субстанциализма (к которому также относится и та разновидность материализма, которая до недавних пор была официально узаконена в нашей философии) и анти-субстанциализма и др, Я не имею возможности останавливаться на всех этих идеях. Скажу толь-

Это ещё один момент различия между концепциями Г С Батищева и К Маркса. Как известно, согласно классическому марксовскому тезису, именно через изменение обстоятельств люди изменяют сами себя.

30                  В. А. Лекторский________________

ко ещё раз о том, что все они представляются мне весьма актуальными.

Я думаю, что философская концепция Генриха Степановича до сих пор ещё полностью не осмыслена. Вытекающие из неё выводы для понимания человека и наук о человеке ещё не сделаны. Настоящее открытие мира Г. С. Батищева ещё впереди.

В. А. Лекторский

В. Н. Шердаков

Г. С. батищев:

В ПОИСКЕ ИСТИНЫ ПУТИ И ЖИЗНИ

Имя Генриха Степановича Батищева известно в кругу философов страны в основном по его работам о диалектическом мышлении, понятии отчуждения, структуре человеческой деятельности, творчестве, общении.

Лишь немногие знают Батищева как православного мыслителя, продолжателя традиций русской религиозной философии. Религиозность какого-либо философа нельзя отнести к малосущественным особенностям его воззрений. Насколько же был религиозен Батищев и как его религиозность соотносилась с его философскими позициями?

Мне редко приходилось встречать столь глубоко и страстно верующего человека. Он был не просто верующим, он был в полной мере воцерковленным человеком. Регулярно посещал церковь, еженедельно исповедовался и причащался, строго соблюдал посты. Во время отпуска совершал паломничества в Пско-во-Печерский монастырь, неукоснительно выполнял наставления своего духовного отца — старца этого монастыря.

В последнее посещение монастыря старец напутствовал его готовиться к «третьему рождению», каковым для христианина является смерть. Как мне кажется, Генрих Степанович (при крещении принявший имя Иоанн) не верил в близость смерти. Но за время болезни он исповедовался и причащался дважды в неделю: когда он уже не мог вставать, у его постели отслужили молебен, трижды соборовали. Умер он 31 октября 1990г. Его

Г. С. Батищев: в поиске истины пути и жизни    447

отпели в церкви, прихожанином которой он был, и погребли по православному обряду.

Современному философски образованному человеку легко допустить существование Бога, трансцендентного начала и т.д., еще легче признать глубокий смысл евангельского нравственного учения. Ощущение потери твердой опоры под ногами и желание обрести ее многих подвигает ныне к религии. Но лишь для немногих религия становится определяющим началом в жизни, изменяющим их повседневное существование. Ведь даже и В. С. Соловьева, и Н. А. Бердяева мы не можем отнести к людям воцерковленным.

Для Батищева философия не была только абстрактным мышлением, религия — только чувством, настроением. И философия, и религия определяли его миро- и жизнепонимание, его поведение, образ жизни. Такое встречается редко.

Если о враче, инженере, биологе известно, что он человек верующий, то это может еще ничего не говорить о его профессиональной деятельности, квалификации и достижениях. Иное дело — философ. Религиозность — важнейшая характеристика философских воззрений. Конечно, специализируясь в каких-то частных вопросах (например, логике и т. д.), философ может не затрагивать проблемы общей духовной ориентации. Но частности приобретают смысл только в целом, и философия, ограничивающая себя узкой областью компетенции, это уже не философия. Так же и религия, занимающая в сознании человека лишь отведенное ей место, не распространяющаяся на все миропонимание и мироотношение, собственно, уже не религия, скорее — «религиозный пережиток».

Батищев принимал православие полностью, понимая громадное значение духовной дисциплины. В те времена его, научного сотрудника идеологического учреждения партии (а таким был Институт философии), обращение в православную веру было актом серьезнейшего духовного самоопределения. Если философ хотел работать и публиковаться, то он вынужден был скрывать свои религиозные убеждения. И Батищев прибегал к умолчаниям и иносказаниям. Однако те, кому полагалось знать, были осведомлены об отступничестве сотрудника. Было у Батищева намерение уйти из института, но старец посоветовал ему остаться, сказав, что через него к церкви могут прийти те, которые не придут к ней другим путем.

Каким путем пришел к церкви и религиозной философии сам Батищев? На этот вопрос ответить трудно. Обращение религиоз-

448

В. Н. Шердаков

ное не является актом логического мышления, аподиктического умозаключения, в этом обращении всегда участвует воля, участвует чувство. Вера, как сказано, плод духа. Уверен, что духовная биография Батищева еще будет исследована, скажу лишь о том, что известно мне и что может быть подтверждено свидетельствами других людей, знавших философа.

Родился Батищев 21 мая 1932 г. в Казани в семье партийных функционеров, убежденных марксистов-ленинцев. И сам он в юности разделял эти убеждения. Во время учебы на философском факультете МГУ ему стало ясно — официальная доктрина марксизма догматична и примитивна. Изучение первоисточников убедило его в том, что существует множество умышленных и неумышленных искажений, неправильных переводов и истолкований Маркса. Естественным был его интерес к Гегелю, в середине 50-х годов и позднее представлявшемуся вершиной всей философской мысли, бывшему главным проводником в мир классической философии. Молодые философы, овладевая гегелевским методом рассуждений, его терминологией, оборотами речи, сразу же поднимались на порядок выше признанных столпов официальной философии.

Итак, был период сильного увлечения немецкой философской классикой... Чутье искренних ревнителей чистоты учения, а также и тех, кто по должности обязан блюсти верность государственной идеологии, подсказывало — в лице Батищева и иже с ним таится угроза. В году 71-м или 72-м был официально поставлен вопрос о пребывании Батищева в качестве научного сотрудника идеологического учреждения, было заявлено о необходимости проанализировать всю его деятельность на предмет соответствия научной философии. Поводом послужило утверждение философа о том, что марксизм несет дух проблемного критического отношения к миру, а не окончательных решений. Дипломатические усилия коллег, и прежде всего руководителя сектора, в котором работал Батищев, помогли избежать увольнения, однако трудности с опубликованием работ, с защитой диссертации оставались, они сопровождали его практически всю жизнь. В таком положении, правда, был не он один. Никто не оспаривал его эрудиции, его творческих способностей. Они были слишком очевидны. Не было и личной неприязни к нему. От него требовалось «немногое» — идти в ногу со всеми, ступать «по камешкам», ибо всякое уклонение в сторону грозило опасностью не только лично ему, но и всем ответственным за идеологию лицам.

Г. С. Батищев: в поиске истины пути и жизни    449

Шопенгауэр в статье «Об университетской философии» писал: «...ограничения нисколько не смущают университетских философов, потому что серьезно-то они заботятся только о том, как бы честно заработать кусок хлеба для себя, для жен и ребят, и получить известный авторитет в глазах людей. А глубокую душу истинного философа... причисляют они к мифологическим существам; или же при встрече с ним признают одержимым мономанией».

Немало людей, способных и талантливых, старались услужить двум господам: и истине, и власти. Батищев был не из их числа. Он родился философом, и философия была для него не просто профессиональным занятием, а способом духовного существования. И конечно, на фоне «нормальных» специалистов он казался странноватым, одержимым, максималистом и т. д., прямо по Шопенгауэру. Знавший Батищева с университетской скамьи известный философ на мой вопрос о нем ответил: «Он всегда жил какой-то головной жизнью, абстракциями. Наши пути давно разошлись. — Головной? — переспросил я. — Но ведь он был эмоционален, чрезвычайно чуток, искренне сердечен. — Да, может быть, точнее было бы сказать, что он жил целиком внутренней жизнью, никак не реагируя на многое из жизни внешней. Что называется, был не от мира сего. Моральный максимализм, почти деспотизм проявлялись у него в отношениях с людьми очень часто». Доля истины в этой характеристике, несомненно, есть. Батищев выпадал из обычного порядка вещей, поскольку отдавался полностью тому, что на том или ином этапе жизни ему представлялось истиной. При этом он неоднократно круто менял направление своего жизненного и' философского поиска. Искренняя горячая проповедь вновь найденного пути собирала вокруг него и увлекала тех, кто тоже искал, кто был томим духовной жаждой. «Идти рядом с ним, — вспоминает одна из тех, кто сопровождал его последние годы жизни, — было нелегко, и в силу неординарности характера, и потому, что, принимая новый способ мироосмысления, он стремился жить сообразно ему, ожидая того же и от своих единомышленников. Более всего его мучила мысль о тех, кого он оставил на поворотах, им он хотел помочь прежде всего».

Каковы же были эти «повороты»? После марксизма и гегельянства — современная мысль Запада (нужно сказать, знал он ее на уровне специализирующихся в этой области, но современные западные философские школы не удовлетворили его). Затем — очень сильное увлечение восточной философией и мисти-

153ак.3101

450

В. Н. Шердаков

кой, в частности Рерихом. Однако нигде не мог он обрести желанной Истины, пока в конце 70-х годов не обратился к православию. Здесь, наконец, начался — и продолжался до самого дня 'его смерти—долгий и трудный путь обретения веры, которая осветила и успокоила его душу. Слово «успокоила», правда, как-то не очень вяжется с его всегда взволнованной, остро реагирующей, нервной натурой. Он имел мало общего с традиционным образом философа-мудреца — спокойного, уравновешенного, живущего в уединении и более всего дорожащего одиночеством и тишиной. Однако вера его росла и укреплялась, философские построения прояснялись. Иисус Христос был для него — «истина, путь и жизнь».

Если так, то не сошел ли Батищев с пути философии, логически обоснованных решений и выводов, предпочтя мистическое и иррациональное?

По вопросу о том, возможно ли соединение мистического и рационального в религии и философии, высказывались, как известно, разные точки зрения. Гегелевское понятие «абсолютной религии» по существу означает снятие религии философией как адекватным способом познания. Шопенгауэр называл религиозную философию кентавром, а понятие христианской философии столь же нелепым, как «христианскую арифметику». Философия занимается лишь тем, что доступно знанию, а вера обнимает то, что нельзя знать. Относительно высказывания о том, что религия и философия, собственно, одно и то же, он замечал: они верны лишь в том смысле, в каком Франциск 1 весьма миролюбиво заметил относительно Карла V: «Мы с братом Карлом желаем одного и того же, именно — Милана». Беспристрастное искание истины становится невозможным, если результаты этих исканий предопределены заранее религией. Казалось бы, и сама история духовной культуры подтверждает просветительскую убежденность в том, что философия, наука, основываясь на разуме, делают религию ненужной. Однако дело обстоит не так просто, как казалось еще недавно. Философия не способна заменить, вытеснить, «снять» религию, ибо религия не просто учение, отвлеченное мышление, она укоренена бытийственно, экзистенциально. Она реальна в переживаниях, учение же остается — когда религия уходит.

В вопросе о соотношении религии и философии Батищев придерживался линии русских религиозных мыслителей. Протоиерей В. Зеньковский об этом соотношении высказался следующим образом: «Догматика есть философия веры, а христианская

Г. С. Батищев: в поиске истины, пути и жизни

451

философия есть философия, вытекающая из веры. Познание мира и человека, систематическая сводка основных принципов бытия не даны в нашей вере, они должны быть построяемы в свободном творческом нашем труде, но в свете Христовом. Особой задачей философии является уяснение диалектики идей, уяснений внутренней структурности в основных наших понятиях»'.

Если Шопенгауэр считал, что христианская философия столь же немыслима, сколь и «христианская арифметика», то Бердяев утверждал, что жизненной основой философии является религия, в религии находит философия источник питания. Иссякает источник — оскудевает духовная культура.

Помню, когда Батищев был уже болен, я рассказал ему о статье М. Ф. Антонова, в которой говорилось о невозможности соединения религии и философии (религиозной философии) и делался вывод о том, что для православного человека философия и не нужна: она лишь путь к истине, ее поиск, но абсолютная истина уже дана в откровении. Батищев заметил: «Ну, так можно сказать, что и искусство не нужно, и вообще ничего не нужно...» Помолчав, добавил, однако: «Выздоровлю, все это уберу, — и махнул рукой в сторону книжных полок. — Как? Все? — удивился я. — Ну, всех этих Ницше, Фрейдов...»

Батищев различал три основных периода своей духовной эволюции. Начало было связано со «спинозовско-гегелевским пара-дигмальным горизонтом», правда, с поправками и коррективами, внесенными в него продолжателями этой традиции. Субстанциа-листский способ истолкования действительности перестал удовлетворять философа, ибо он обессмысливал креативные усилия человека, ставил под сомнение или подозрение его высшие духовные потенции. Вот что говорил Батищев во вступительном слове на защите докторской диссертации: «Субъект-объектное отношение, принимаемое за единственно фундаментальное отношение человека к миру, было тем ограничивающим принципом, той обязательной рамкой, которая не оставляла места для творчества и делала необходимым редукционизм — тот философский редукционизм, действием которого человек как субъект сводился к тому, что исходит из объекта и в конечном счете из абсолютного начала — Субстанции, т. е. к тому, что предписывает человеку во всем существенном готовый "сценарий для его жизни". Субстанциализм враждебен творческой субъектности, его девиз: только Субстанция есть субъект, и ничто кроме нее». Пере-

Зеньковский В. Основы христианской философии. М., 1992. С. 18.

452

В. Н Щербаков

осмысление отношений субъекта и объекта (субстанции) привело философа к другой крайности: субстанциальность была им приписана теперь самому субъекту — человеку, который в его глазах стал «монополистом ценностной устремленности, подобно тому, как раньше мир диктовал ему смысл извне». Теперь уже само мироздание выглядело лишь как фон, на котором развертывается инициативно-творческое, авторское бытие человека. «Человек—мера всех вещей».. Сказалось здесь и влияние «деятельностного подхода», который, вырастая из субстанциа-лизма, порождает сам или поддерживает «иллюзии иманентной способности человека (или общества) управиться собственными силами со всеми проблемами». В этой анти-субстанциалистской парадигме человеческое творчество лишается объективных критериев ценности, оно становится самодовлеющим и самоутверждающим началом. Эти притязания уже обнаружили свою несостоятельность — онтологическую и особенно аксиологическую. Достаточно экологического кризиса, чтобы понять это. Анти-суб-станциализм также рухнул в глазах Батищева.

Выход был найден в «обращении к межсубъектному подходу — полифонически гармоническому, который вместе с тем есть также подход принципиально многоуровневый, предполагающий присутствие в человеке и повсюду вне его не только доступных, но и кардинально недоступных, запороговых уровней или ярусов бытия». Вчитайтесь в эти строки. В таких терминах и речевых оборотах вынужден был Батищев выражать мысль о своем обращении к христианской религии,

Никакая человеческая деятельность сама по себе не может породить креативное отношение человека к миру и самому себе. ценностное по своей сути отношение. Напротив, это отношение является условием творческой деятельности. Такой подход может быть назван «субъект-субъектным», ориентированным на высшее Личностное начало. Эти взгляды позволили по-новому осмыслить проблему творчества в пересечении гносеологического, онтологического и аксиологического ракурсов, выявить принципиальные ограничения деятельностного подхода в истолковании сущности человека, преодолеть и панлогизм,и психологизм в истолковании творчества. Ценностное отношение, долженствование выдвинулись на первый план и стали основой создания сочинений последнего периода Батищева, осуществившего крен в сторону этики и философии педагогики. Впрочем, чувство долга всегда превалировало в его характере, он считал себя обязанным следовать тем выводам, к которым приходил в своих рассуждениях.

Г. С Батищев: в поиске истины пути и жизни

453

Нельзя сказать, что к православной вере Батищев пришел через философские рассуждения, найдя, наконец, ход мысли, неопровержимо свидетельствующий о правоте этой веры. Обращение в веру никогда не бывает чисто интеллектуальным актом. Скорее, обретенная вера легла в основание его философских раздумий и дала искомое удовлетворение, утоление духовной жажды.

Занятия философией были для него главным делом в течение всей жизни.

Человек может находить смысл существования в различных видах деятельности. Однако для Батищева любой вид деятельности должен быть рассмотрен с позиций высшего смысла жизни и назначения человека. Поразительно в этой связи, с какой безапелляционностью в наши дни говорится о самодовлеющем значении автономии экономики и политики. Считается очевидным, что к экономике нельзя подходить с нравственными мерками — экономика будто бы имеет свои непреложные законы. Тем самым открывается путь для беспрецедентного в мировой истории оправдания и пропаганды духа наживы, эгоизма, своекорыстия. Трудно сказать, чего здесь больше: непонимания природы и смысла нравственности, распространяющейся на все виды деятельности, или же непонимания природы экономической сферы жизни. Крен марксизма в сторону первенства экономики перед духовной сферой жизни многократно усугублен. Марксисты считали возможным и необходимым изменение такого положения дел, при котором экономика управляет людьми, развиваясь как автономная сила.

На фоне сегодняшних легковесных опровержений марксизма и невежественного его третирования весьма интересной представляется критика марксизма Батищевым. «Свои счеты» с учением он свел в работе «Иоанн Б. Тезисы не к Фейербаху, посвященные попытке извлечь светлый смысл из объятий мрака». На левой странице работы Батищев приводит тезис Маркса и некоторые его изречения, созвучные тезису. На правой — собственные рассуждения. Полагаю, что читателю будет интересно познакомиться с образцом такого сопоставления. Возьмем «знаменитый одиннадцатый тезис».

Слева: «Философы лишь различным образом истолковывали мир, но дело в том, чтобы его изменять» (а не «изменить». — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 480).

«Самоцелью (является) эта целостность развития... всех человеческих сил как таковых безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному мерилу» (Т. 46. С. 475).

454

В. Н Шердаков

«Что есть сущее?.. Борьба!.. послышалось эхо отчаяния» (Т. 45. С- 480).

«Как первобытный человек... должен бороться с природой, так должен бороться и цивилизованный, должен во всех общественных формах и при всех возможных способах производства» (Т. 25. С. 387).

«Человек... не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся, но находится в абсолютном движении становления» (Т. 46. С. 476).

Справа: «Философы истолковывали мир и человека, но дело в том, чтобы, изменяя мир обстоятельств, изменять самих себя».

«Безотносительность саморазвития ко всем инаковым мерилам — это на деле ес;гь несвобода от заранее установленного своего собственного мерила: своемерие и своецентризм».

«Позиция борьбы — это позиция подчиненности и господства, человеческое же призвание — возвыситься до со-дружества и со-творчества с диалектикой' универсума».

«Чтобы не замыкать своего становления горизонтом своецент-ризма, человек должен восходить и рождаться в беспредельной диалектике Универсума — не во имя свое, но во имя Нее самой».

Думаю, не надо пояснять, что «беспредельная диалектика Универсума» — вынужденное цензурой, но, конечно, неудачное, неверное наименование Бога. Если для Маркса приоритет принадлежит практике, то для Батишева — ценностной ориентации. Маркс, правда, говорит о совпадении в революционной практике изменения человека и обстоятельств, но, лишенная правильной ценностной ориентации, практика приводит к «совпадению изменения» человека и обстоятельств в худшую сторону.-

Тот. кто меняет свои убеждения, а Батищев весьма круто менял направление поисков, обычно подвергается обвинению в отступничестве, предательстве прежних идеалов. Предубеждение против таких людей существует с давних времен и поныне. За этим стоит моральное недоверие к вероотступникам, не желающим пострадать за свои убеждения или соблазненным какими-то выгодами. Но, во-первых, в данном случае мы имеем дело с таким «отступничеством», которое не сулит материальных выгод, во-вторых, правильнее было бы, на мой взгляд, с недоверием относиться к тем, кто вообще не меняет взглядов. За верностью раз и навсегда выбранному пути нередко скрываются косность и упрямство. В поиске высшей истины раньше времени останавливаться весьма опасно. Остановка — омертвление не только мыс-

Г. С. Батищев: в поиске истины пути и жизни

455

ли, но и духа, нравственное омертвление. Конечно, всегда достойно уважения мужество тех, кто, несмотря на опасность гонений и преследований, осуждения большинством, остается верным себе и тому пути, который кажется ему истинным. Батищев, разумеется, не был подвержен влиянию конъюнктуры. Но, как мне кажется, не следует слишком превозносить служение истине ради нее самой и безоговорочно осуждать, как-это делает Шопенгауэр, преимущественную заботу о «куске хлеба для жен и ребят». Вряд ли нужно возводить на моральный пьедестал того, кто своему творчеству приносит в жертву интересы близких ему людей...

Как я уже говорил, духовную биографию Батищева еще предстоит исследовать Но и сегодня можно сказать, что эта биография поучительна и в какой-то мере типична для деятелей русской культуры XIX и XX столетий. Гегель заметил, что люди, революционно настроенные в молодые годы, часто с возрастом превращаются в самых консервативных чиновников. Объясняется это тем, что они начинают не только и не столько ценить более, чем истину, житейские блага, сколько понимать объективный ход событий, разумность действительности, которая когда-то казалась совершенно неразумной. Мережковский так характеризует путь выдающихся деятелей русской культуры:

«Побунтовали и смирились». Вряд ли это справедливо по отношению к Пушкину, Гоголю, Достоевскому, а также к Соловьеву, Булгакову, Бердяеву, Струве, Франку. Слишком значительны эти фигуры, чтобы можно было столь свысока оценивать их духовную эволюцию. Обращение к религии, преодоление того разрыва с православной религией, который обозначился в XVII веке, — было возвращением к истокам русской культуры. Именно в России и осуществился расцвет религиозной философии.

Батищев в известном смысле повторил путь своих предшественников и вместе с тем опередил многих современников. Заслуживает внимания, на мой взгляд, тот факт, что многие наши крупные специалисты в области современной западной философии склонились в последние годы к религии и к русской религиозной философии. Отнюдь не из конъюнктурных соображений. Здесь скорее сработала неудовлетворенность отвлеченно-рассудочным мышлением, исчерпавшим себя и уже не способным создавать новое видение мира, новое отношение к нему. Тяга к мистике, характерная для интеллектуальной элиты Запада, также объясняется интеллектуальной неудовлетворенностью, секуляризированной культурой, потребностью обретения высшего

456

В. Н. Шердаков

смысла жизни. Примечательно и то, что в среде востоковедов таких движений мысли не наблюдается.

Духовная эволюция Батищева прямо противоположна той, о которой говорил Гегель: не от религии к философии, а от философии к религии. Философия исходит из определенных установок, сознательно или бессознательно принимаемых на веру, и восходит к высшим ценностям, которые невыводимы из умозаключений и фактов строго научными методами. Установка, согласно которой смысл бытия постигается из познания сущего теоретическим разумом, рациональной философией, ведет к сци-ентизму, физикализму, техницизму, потребительской психологии. Эта секуляризированная культура истощает себя и в конечном счете оказывается в тупике — жизнь ради жизни, ради пользования благами цивилизации — материальными и духовными. Тот же, кто не находит счастья в комфорте, ищет выхода в различных способах трансцендирования.

Батищев видел, что культура, лишенная религиозного питания, неминуемо истощается. Путь к истине и истинному существованию не открывается «чистому разуму» теоретической философии. Ценностное отношение не выводится путем доказательств из познания сущего.

Батищев обладал большим проповедническим даром. Его горячая проповедь собирала вокруг него много молодых людей — педагогов, философов, представителей других наук: услышав его выступления или прочитав его публикации, они вступали с ним в переписку, приезжали к нему в Москву. В картотеке философа более тысячи адресатов.

В предисловии к «Оправданию добра» В. С. Соловьев специально оговаривается относительно того, что он не желает проповедовать добродетель и осуждать порок, ибо считает такое занятие для простого смертного не только праздным, но и безнравственным, предполагающим притязание быть лучше других. А кроме того. по его мнению, нравственная философия может определить, в чем состоит истинное добро, изучая внутренний мир человека, однако этого знания и понимания недостаточно, чтобы человек встал на путь добродетели.

Кто же здесь прав? Вопрос стоит обсуждения. Мне кажется, прав Батищев. Пусть я сознаю себя греховным, самым греховным, лишаюсь ли я права проповедовать истину и добро? Конечно, никакого принуждения в этой сфере человеческой жизни быть не должно, но разве может человек, сознающий, что он нашел путь и истину, спокойно смотреть на то, что рядом с ним

Г. С. Батищев: в поиске истины пути и жизни    457

заблуждаются и гибнут люди, не видящие пути и света? Разве сам Соловьев выдерживал это правило — не проповедовать добродетели и не осуждать порока? Отнюдь. Он проповедовал и осуждал, как это и положено христианину. А разве ему удалось вывести должное из сущего? Что из того, что я, в согласии с Соловьевым, нахожу в себе чувство стыда, жалости, благоговения — разве я как свободный духом человек не обязан задуматься над тем, стоит ли мне быть нравственным? Не имею ли я права пренебречь тем, что мне диктует чувство долга и совесть?

В утверждении Соловьева о том, что правильного понятия о добре еще недостаточно, чтобы быть нравственным, содержится доля истины. Но не меньшая доля истины и в позиции Сократа, говорившего, что нравственное поведение вытекает из знания нравственности. Позиция Батищева находится в согласии со святоотеческой традицией: правильное понятие о добре есть уже добро, ибо добро есть дух. Греховность и святость — состояние души.

Соловьев исходил и в практической, нравственной философии из примата сущего перед должным, что соответствует, по терминологии Батищева, субъект-объектному подходу. Субъект-субъектный подход выдвигает на первый план ценностное отношение, каковое, в сущности, всегда было целью познания и действия. Именно ценность является сущностью подлинного бытия, ориентация на высшую ценность — предпосылкой этого истинного, подлинного, «аутентичного» существования. В отличие от Канта и Фихте, ставивших во главу угла долг, Батищев в согласии с православным учением считал основой основ любовь. Ценность определяет долг. И долг проповедования.

Критерий научной объективности, сформировавшийся в европейской науке и распространивший свое влияние на философское мышление, кажется само собой разумеющимся, представляется условием нахождения истины. Но ценностная нейтральность даже и естественнонаучного познания по сути лишь видимость, иллюзия, за которой скрывается определенная духовная ориентация — самодостаточность рационального познания. Согласно Батищеву, познавательный процесс ценностно сориентирован изначально, независимо от того, сознает это познающий или нет. Августин Аврелий справедливо замечал, что познаем мы настолько, насколько любим. Жизненная ориентация человека (культуры) направляет познавательный интерес и даже его простую любознательность. Истина открывается не отвлеченно-рассудочно, а бытийственно, что предполагает человеческую цельность, соединение ума и сердца, на котором так настаивали рус-

458

В. Н. Щербаков

ские философы, начиная с Хомякова. Истина — это ответ не на вопрос — «что?», а на вопрос — «Кто?».

Я убежден в правильности-позиции Батишева. В этом меня укрепляют в частности основательные философские работы, после прочтения которых я ничего не могу сказать о жизнепонимании их авторов, тем более—об их образе жизни. Объективность и устранение всякой субъективности воспринимаются их авторами как должное. Истина перестала обозначать путь и жизнь. Важнейшие вопросы социального и личного бытия обсуждаются сегодня вне всякой связи с философией. Нельзя, стремясь к «академичности», дистанцироваться от политики и частной жизни в той же мере, в какой это делает, скажем, физика или химия. Иначе философия перестает быть нужной людям.

Философию называют наукой, полагая в этом ее достоинство. Но философия перестает быть философией равно настолько, насколько она становится «научной», т. е. ценностно нейтральной. Справедливо замечание К. Ясперса: то, что непреложно осознается каждым и делается тем самым научным знанием, не является больше философией, а относится к конкретным областям знания. «Физика, берегись метафизики!» — «Метафизика, берегись физики!». Последнее не только актуально, оно во все времена содержит больше истины. Условие развития философии не в применении методов классической или постклассической науки, «социнергетики» и т. п., а в ценностной, духовной ориентации. Именно естественнонаучное знание, физика и другие науки выходят ныне, решая свои проблемы, исследуя свой предмет, к метафизике. Пригожий высказывает мысль об «этическом смысле времени», многие физики говорят о значении красоты теоретических построений, Эйнштейн признавался в том, что этические размышления Достоевского дают ему в теории физики больше, чем даже работы Гаусса.

Философию следовало бы именовать не наукой (как это делал Соловьев), а учением, согласно Батищеву. Читая работы Батищева, мы чувствуем человека, каким он был, каким стремился стать, каким хотел видеть других. Он был философом в полном смысле слова. Философ же — это особый тип личности, философия — особый способ отношения к миру, способ его познания, отличающийся от художественного творчества («художник») и от подвижничества («святой»). Все три типа духовного бытия нацелены, однако, на одно — высший смысл бытия.

Каковы были социально-политические воззрения Батищева? Л. Шестов замечал, что для мыслителей типа Достоевского и

Г. С. Батищев: в поиске истины пути и жизни              459

Толстого социально-политические проблемы времени не имеют большого значения. Казалось бы, что это замечание несправедливо, И Достоевский, и Толстой горячо откликались на все злободневные вопросы тогдашней жизни. Относительная правота слов Шестова состоит, однако, в том, что такие мыслители первостепенное значение придавали не политике и экономике, а общей духовной ориентации, нравственности. В конечном счете, все глобальные и частные проблемы, экономические, политические, национальные, экологические производны от нравственного состояния общества. На таких позициях стоял и Батищев. Он радовался открывающимся возможностям свободного слова и свободной деятельности. В последние годы жизни его более всего занимала идея новой системы духовного просвещения. «Спасение через детей», — повторял он. Им написано немало педагогических статей, равных которым я не вижу в нашей литературе. Они созвучны сочинениям Корчака, которого он глубоко чтил.

Нынешнюю ситуацию Батищев, несомненно, полагал бы новым и тяжелейшим испытанием, посланным России провидением. Тот, кто познакомится с его работами, увидит, что главнейшим злом философ считал дух обособления, индивидуализма, самоутверждения, своекорыстия, самодостаточности. Боюсь, что он и сейчас был бы не ко времени. Гораздо ближе «новым русским» Карнеги, хотя он менее всего соответствует духовным традициям русской культуры. Но сказано: ваше время всегда, а мое

еще не пришло...

Батищев любил Отечество и служил ему, что вполне естественно для принадлежащих к Русской Православной церкви. Но Православие не было для него способом национального самоутверждения. Оно было вселенской истиной, светом, который Россия может и должна принести в мировую культуру.

Со дня смерти Батищева прошло более четырех лет. Но время для основательного анализа и оценки его трудов еще не пришло — нужна внутренняя подготовленность к восприятию этих идей, сложных и оригинальных, выпадающих из хорошо знакомых нам парадигм марксистского и антимарксистского мышления. Потребуется герменевтическое размышление. Наиболее важные, итоговые работы философа еще не опубликованы.

Дать оценку какому-либо философу, которая могла бы стать общепризнанной, практически невозможно. Оценки во многом зависят от факторов, на первый взгляд, не имеющих прямого отношения к философии: от личных особенностей и пристрастий оценивающего, их ценностных ориентации, политических, эсте-

460_____________В. Н. Щербаков________________

тических. национальных симпатий и антипатий, вкусов. Отвлечься от этих не философских моментов и дать объективную оценку вклада мыслителя в развитие философии путем сопоставления с ранее достигнутым уровнем — дело неосуществимое. Философия не наука. К ней, как, скажем, и к искусству, не приложимо понятие прогресса. Гегеля нельзя поставить выше Платона, как и Шекспира выше Софокла.

И все же хочется сказать: Батищев был крупнейшим русским философом второй половины XX в.