2. Возникновение Коммунистической партии Германии из мировой войны и русской революции

Все рабочие партии, включая и немарксистские, как приверженцы мира противостояли агрессивным планам империализма, как то: захвату колоний или насилию по отношению к более слабым государствам и вообще проведению сверхдержавами политики силы. В этой области они также едва ли были одиноки, как и в своей убежденности в том, что рабочие в будущем будут играть значительную роль на политической арене: то положение, что нарастание значения торговли и промышленности постепенно вытеснит традиционные феодальные слои с их склонностью к воинственности, было старым догматом веры либерализма, и, ко всеобщему удивлению, русский царь дал первый толчок к созыву тех мирных конференций в нидерландской Гааге, которые должны были наметить путь к ограничению суверенитета государств и тем самым обеспечить мир во всем мире. Но именно марксизм не ограничился только ролью важного местного симптома коренного изменения в мире, идущего от аграрного к индустриальному состоянию, наделившего до сей поры слабые и безгласные массы правом и способностью участвовать в решении любых вопросов, ограничивающего суверенитет государств и способного однажды сделать великую войну технически невозможной. Марксизм, помимо этого, воплотил веру в то, что скоро настанет время, когда рабочие повсеместно возьмут в свои руки всю полноту власти и употребят ее на то, чтобы навсегда уничтожить власть человека над человеком так же, как эксплуатацию, нищету, национальную рознь, государства, классы, профессионализацию деятельности, бюрократию и вообще все барьеры между людьми. Надежды такого рода были между тем - в духе ориентации на крупную промышленность или предвосхищения фундаментальных изменений в межгосударственных отношениях - характерным образом, никак не новы, они существовали с незапамятных времен, в известном смысле, со времен существования человечества.

Но Маркс и Энгельс отнюдь не были лишены ощущения того, что этот протест и эта надежда часто теснейшим образом связаны с реакционными или примитивистскими представлениями - как, например, у Бакунина -, и поэтому они стремились к тому, чтобы основным отличительным признаком своего учения утвердить положение о том, что социализм, как разрешение всех диссонансов в определенной гармонии, предполагает интенсивнейшее развитие разделений и конфликтов, которые были характерны до сей поры для современного мира, и что социализм, таким образом, может воспоследовать только полностью сформировавшемуся, неспособному к дальнейшему развитию капитализму. Так, марксизм, с одной стороны, был основой партии протеста и надежды индустриального века, сориентированной на древнюю мечту человечества, а с другой стороны, он оправдывал убеждения восходящего класса квалифицированных рабочих, которые требовали права участвовать в совместном решении вопросов в новой цивилизации, но едва ли всерьез имели в виду свое монопольное господство как первую ступень на пути к обществу без господ.

Конечно, ревизионисты, такие как Бернштейн, Шиппель, Фольмар и другие были идеологами, т. е. людьми, пытающимися объять необъятное целое исторического развития путем селекции и комбинации, но они отделяли рабочее движение от утопического и собственно идеологического импульса, заключающего в себе социально-религиозную веру в неожиданное спасение и в конечное благо, и декларировали в качестве ядра марксизма ту теорию развития, которая в действительности представляла собой лишь его составную часть.

Образ действий рабочего класса всех стран с началом мировой войны, казалось, ознаменовал окончательный триумф ревизионизма.

Вечером 4 августа все надежды этого крыла партии, казалось, были разбиты вдребезги, и оставалась лишь небольшая кучка делегатов, собравшихся в квартире Розы Люксембург, чтобы обсудить создавшееся положение. В сущности, Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Франц Ме- ринг и тогда еще Пауль Ленш могли не скрывать от себя, что сами массы в части своей международной миссии, приписываемой им ими же, совершили предательство, и что следует вести борьбу против националистической идеологии, которая (как говорилось в ранее напечатанной "Союзом Спартака" прокламации) изменяет людей, "включая и наших соратников" самым пугающим образом так, что они совершенно забывают о своих братских узах со своими товарищами по классу, принадлежащими к другим нациям, и видят лишь русского, французского или английского врага. 5 Тем не менее небольшая группа никоим образом не отказалась от критики членов президиума и рейхстагской фракции СДПГ в самой резкой и в высшей степени личностной форме как ренегатов, отступивших от прежних убеждений всех социалистов и втоптавших в грязь чистоту их теории. На тот момент оппозиция складывалась из тех, кто в скором будущем выпустит первый и единственный номер журнала "Интернационал", а затем "Письма Спартака", то есть из противников традиционалистов в социал-демократической партии, которые не желали поступиться своими прежними убеждениями под влиянием новых ошеломляющих событий. Так, было что-то глубоко оборонительное в том великолепном пафосе, с которым Карл Либкнехт оправдывал свой отказ от поддержки новых военных кредитов и с которым после его ареста в мае 1916 года в ответ на обвинение в государственной измене он высказался следующим образом: "Понятие государственной измены для социалиста-интернационалиста - это совершенная бессмыслица <...> Квинтэссенцией наших стремлений является разрушение во взаимодействии с социалистами других стран всех империалистических держав одновременно".6 Но чем дольше длилась война, тем больше отклика находил этот старый, обороннический пафос у людей, чьи отцы, братья и сыновья все большим числом пополняли братские могилы на полях сражений и сами страдали от жестокого голода, будучи вынужденными выполнять при этом тяжелую изнурительную работу на военных заводах или на селе. И листовки, нелегально печатаемые группой "Интернационал", читались все более широкими слоями населения, а органы власти испытывали серьезное беспокойство. Это не могло не произвести большого впечатления на публику, когда в номере 11 "Политических писем", опубликованных в конце 1915 года, можно было прочесть: "Мир истекает кровью. Число погибших в кровавой войне на востоке и западе перевалило уже за миллион человек, количество раненых исчисляется тремя миллионами <...> То, что война щадит мирное население, стало забавной фразой и на море, и на суше, под грубым кулаком войны международное право разлетелось на тысячи осколков, а из чада крови и пепла все плотнее собирается туча ненависти, обволакивая сознание человечества, выступавшего за социалистическую солидарность".7

Роза Люксембург и Карл Либкнехт, таким образом, рассматривали войну, как "величайшее из всех преступлений", а не как звено в цепи божественного мирового порядка, как это делали их противники справа, но и не как неизбежную фазу в мощной международной классовой борьбе, которая породит новое продолжительное состояние мира между крупными государствами и союзами государств. С точки зрения второй половины XX столетия они, несомненно, правы, поскольку технические средства ведения этой войны почти достигли того уровня, который в ближайшие десятилетия мог бы привести к самоуничтожению человечества, и уж наверняка их применение повлекло бы за собой непомерные потери и уничтожение того, что называется европейской культурой. В особенности, если подумать о том, что эта война без скорого конца, который не ущемлял бы ни одной нации и ни одной группировки; война, которая спровоцирует возникновение столь продолжительно действующего заряда ненависти, что, по мнению наблюдателей из каждого лагеря8, это неизбежно привело бы к новым войнам. "Союз Спартака" и социалисты- интернационалисты, участвовавшие в 1915 и 1916 гг. в конференциях, проведенных в швейцарских селениях Циммервальд и Кинталь, занимали, таким образом, твердые позиции будущего и, вместе с тем, частично уже современного права. Собственно говоря, мы говорим "частично" потому, что полное отвержение войны подразумевало также отказ от личного мужества и готовности защитить женщин и детей, которые еще были возможны в этой двуличной войне, а также потому, что противостояние войне могло объясняться просто трусостью. Такого понимания права придерживаются и пацифисты всех политических направлений, чье мнение в общих чертах сводится к следующему: основное преступление состоит в поддержании у всех заинтересованных лиц убеждения в неограниченном суверенитете государств, потому что отсюда неизбежно следует вывод, что все крупные конфликты разрешаются только путем войны. Таким образом, важно по окончании мировой войны отказаться от этого непременного суверенитета отдельных государств и учредить союз народов, главной задачей которого станет сохранение мира. Введением всеобщего избирательного права во всех крупных странах будет достигнута гарантия того, что агрессивные планы, которые могут появиться у военных или отдельных фракций правящих слоев населения, не получат поддержки, потому что подавляющее большинство народа повсеместно настроено миролюбиво или, по крайней мере, станет таковым, пережив эту войну, и не допустит, чтобы неизбежно возникающие конфликты разрешались путем войны.

Но право противостояния войне рассматривалось членами "Союза Спартака" и другими социалистами-интернационалистами в тесной связи с определенной интерпретацией современных событий, которая едва ли базируется на положениях "Капитала" Карла Маркса. Листовка, приуроченная к 1 мая 1916 года, гласит: "Второй год Первомай омыт морем крови массовой бойни <...> На чью пользу и благо, с какой целью творятся все эти ужасы и зверства? Для того, чтобы восточно-эльбские юнкеры и породнившиеся с ними капиталистические дельцы могли путем порабощения и угнетения новых стран набивать себе карманы. Чтобы поджигатели войны от тяжелой промышленности, поставщики для нужд армии набивали свои амбары урожаем золота с кровавых полей, усеянных трупами. Чтобы биржевые дельцы совершали с военными займами ростовщические сделки. Чтобы спекулянты продуктами питания жирели за счет голодающего народа <...>". Короче говоря, "миллионы мужчин уже расстались с жизнью по указке буржуазии".9

Эти высказывания, очевидно, справедливы для любой страны. Здесь война предстает как преступление не потому, что она противостоит объективно уже возможному и необходимому миру во всем мире, а потому, что она представляет собой преступления конкретных преступников, руководствующихся в своих поступках эгоистическими целями. Эта банда преступников, в сущности, и есть буржуазия, даже если в других листовках термин распространяется только на так называемых подстрекателей в Германии и Австро-Венгрии.

Здесь необходимо попридержать коней. Несомненно, лица, наживающиеся на военных поставках, спекулянты продуктами питания, биржевые спекулянты, акулы (как любят говорить в Италии) были повсеместно, и везде простые люди относились к ним с огромной ненавистью. Отчасти эти явления были неизбежны, поскольку военная экономика, включая и германскую военную экономику, столь же мало контролирует свободу экономического движения отдельных лиц и фирм и вознаграждение за особенно успешную деятельность, так и систему цен как индикаторов дефицита. Но тезис о том, что эта совсем узкая прослойка развязала войну для удовлетворения своих алчных потребностей, был очень смелым, если не сказать несостоятельным. Если речь заходила о буржуазии, то, разумеется, вспоминалось хорошо знакомое марксистское положение о главном противоречии между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией. Но буржуазия не укладывалась в рамки этой небольшой прослойки. Сюда следовало по меньшей мере отнести всех предпринимателей и предположительно всех тех, кто был занят в качестве предпринимателя и служащего капиталистического государства: офицеров, чиновников, учителей и преподавателей всех разделов науки, людей свободных профессий. В состав этой буржуазии тогда следовало зачислить даже ту рабочую аристократию, которая неизменно выходила на передний план, когда ученые пытались найти социологическое обоснование ренегатству, имевшему место 4 августа. Эта буржуазия, конечно, составляет меньшинство, - но во всех государствах Западной и Центральной Европы сравнительно сильное меньшинство по отношению к простым рабочим и крестьянам, и она - не наживалось на войне. Точно так же она отдавала Родине своих сыновей, как и все прочие граждане; почти все офицеры запаса вышли из ее рядов, а потери, которые нес офицерский корпус, в целом вдвое выше, чем рядовой состав. 10 Ничто не было бы более несправедливым, чем утверждение, что этот офицерский корпус, якобы, жертвовал жизнью рядового состава, а тем более ради материальной выгоды.

Здесь авторы статей и прокламаций "Союза Спартака" путали истинную причину и просто сопутствующие обстоятельства, подобно тому, как это происходило при ренегатстве социал-демократических лидеров. Персонифицированные виновники и, соответственно, преступники заступали место неподвластных отдельной личности системных свойств, которые эти авторы в лучшем случае пытались сформулировать при помощи понятия "капитализм" и которые все же значительно вернее было обозначить термином безусловный суверенитет отдельного государства. Однако, по традиционной марксистской теории, мировая революция пролетариата уничтожит не только эту безусловность, но и государства вообще, а с ними классы, а с классами - устоявшееся разделение труда, так что массы самостоятельно, без посредничества профессионального аппарата, смогут осуществлять свою власть и создадут гармоничный мир без государственных и национальных границ, и даже без различия национальных языков.

Пацифизм социалистов-интернационалистов существенно отличался от пацифизма прочих, буржуазных пацифистов: это был неограниченный и воинствующий универсализм, в силу чего он оказался в положении жесткого противоречия с буржуазией, но в другом и более широком смысле, а именно противостояния всем тем, кто не разделял веру в скорое появление мирного неделимого и гармоничного человечества; веру, которая, в действительности, существовала с древнейших времен и нашла свое об- щеизвестное выражение на страницах некоторых книг Библии. Следовательно, "Союз Спартака" и социалисты-интернационалисты были партией веры, партией божьего воинства, если можно так сказать, используя естественные аналогии, или же партией борцов за справедливость. Но божье воинство издавна хотело истребить безбожников и смести царство несправедливости с лица земли. Итак, великое право на неприятие войны было связано с верой, которая подводила Либкнехта к необходимости замены гражданского мира гражданской войной, а Ленина - к необходимости превращения империалистической войны в войну гражданскую. Если эта партия придерживалась мнения, что за изначальные преступления войны ответственны не свойства системы или фаза исторического развития, а персонифицированные виновники, как преступники, которым предъявлено обвинение и которые, соответственно, подлежат уничтожению, то она, парадоксальным образом, должна была стать партией войны особого типа, раз ей не удалось добиться скорой, полной и повсеместной победы.

Партия вышла на качественно новый уровень, когда отказалась от абстрактных обвинений и направила свою борьбу, прежде всего, против основных виновников. С самого начала существовала большая опасность того, что не все социалисты в воюющих странах поведут борьбу одинаково энергично и одинаково успешно и что поэтому поражение ожидает именно ту страну, где действует наиболее сильная и активная социалистическая партия. Этим аргументом оперировали все защитники отечества или социал-патриоты внутри социалистических партий, и он на тот, достаточно продолжительный период оказался значительно более понятным массам немецких рабочих, чем разоблачение лиц, наживающихся на войне, милитаристов или буржуазии, как преступников. Но чем дольше длилась война, тем определеннее пропаганда, ведущаяся "Союзом Спартака" обращалась, прежде всего, против Германского рейха, который, как казалось в первой половине 1918 года, располагал значительными шансами на победу. В листовке "Союза Спартака" № 9, датированной июнем 1918 года, Роза Люксембург, которая тогда находилась в тюрьме, но в условиях господства прусского милитаризма занималась такой же широкой агитационной деятельностью, как Троцкий, будучи в тюрьме при правлении Керенского, отмежевалась от позиции Пауля Ленша, оценив сложившуюся ситуацию иначе: "Английский и французский империализм коренятся в колониальной политике прежних времен и в своем развитии подвержены инерции; германский империализм вплоть до начала мировой войны находился в эмбриональном состоянии, вырос до огромных размеров лишь в ходе войны и теперь растет с каждым днем и в кровавом дурмане миллионной бойни наполняется неудержимым стремлением к мировому господству, не знающему традиций, тормозов, учета последствий"." Но может ли небольшая прослойка общества из юнкеров, людей, наживающихся на войне и биржевых спекулянтов совершить столько чудовищных преступлений? Что они смогли бы сделать без серых шинелей, без немецких солдат, которыми, как утверждает "Союз Спартака", были все те же переодетые пролетарии и которых, даже по мнению их военного противника Луи де Робьена, а позднее Черчилля, значительная часть населения Украины и России ожидала с нетерпением, поскольку они несли порядок? Никогда ни один юнкер или буржуа не осыпал немецких рабочих такими бранными словами и наихудшими сравнениями, как Роза Люксембург в листовке "Союза Спартака" № 10: "Немецкий пролетариат превзошел, вероятно, хрестоматийный пример раболепной верности: той швейцарской гвардии, которая позволила растерзать себя разъяренной революционной толпе перед дворцом последних Бурбонов <...> Если найдется еще один Торвальдсен, который захочет в мраморе увековечить для потомков картину этой трогательной рабской верности, пронесенной через четыре года мировой войны, он определенно выберет символом не льва, а собаку!"12

Но эти жесткие слова были не только выражением обманутого доверия, которое, по мнению Розы Люксембург, когда-нибудь снова будет восстановлено, но были уже продиктованы новыми условиями, связанными с "великой русской революцией", как "Союзом Спартака" была названа мартовская революция13, и высказаны с учетом захвата власти большевиками. Им предшествовали бунт на германском флоте, который Ленин поддержал осенью 1917 года в своих постановлениях, и забастовка 1918 года в Берлине, листовки и брошюры, доставляемые в Германию через Норвегию, и требования такого примерно содержания: "Победоносная революция не потребует столько жертв, сколько требует один день военных действий на поле безумия <...> Убейте монстра войны, уничтожьте своих палачей - и вы спасены, свободны и счастливы совместно с братьями во всем мире". Им, разумеется, предшествовали сведения о массовых расстрелах, проводимых ЧК, и зверствах, в которых, как говорили, были повинны большевики, и Розой Люксембург действительно набросаны критические заметки об авторитарности диктатуры Ленина и Троцкого. Но и для нее, и для ее соратников было само собой разумеющимся то, что все варварство и весь хаос возникли, главным образом, из противостояния противников и что русская революция мгновенно приобретет вид европейской и марксистской, когда в развитых капиталистических странах наконец начнется революция и вызволит угнетенных русских товарищей из их роковой изоляции. Поэтому после освобождения из тюрьмы она и Карл Либкнехт работали в сотрудничестве с так называемыми революционерами-старшинами и с частью существующих с марта 1917 года "Независимых социал-демократов", а также с посольством Советской России в Берлине, полные решимости добиться осуществления этой революции, несущей мир и всеобщее освобождение.

Последовало же германское военное поражение, которое пришлось на ноябрь, и никто не мог с уверенностью сказать, насколько провалом наступления во Франции весной и летом 1918 года Германия обязана революционерам, а насколько Людендорфу, желавшему возложить ответственность на новый режим парламентарной монархии. Во всяком случае, Карл Либкнехт и Роза Люксембург были убеждены в том, что германская революция - без сомнения, революция военного поражения, подобно русской мартовской революции 1917 года - теперь под руководством уполномоченных народом правых и независимых социал-демократов вступила в стадию, аналогичную русской революции периода правления Керенского, и теперь наступил решительный момент, чтобы довести ее до стадии социализма как господства без господ самих трудящихся масс. Но если Фридрих Эберт и был немецким Керенским, то мира он добивался иначе, чем его русский прототип, и он неустанно указывал на русский хаос и большевистские ужасы, которые разрушат Германию, предадут ее на произвол союзников, если верх возьмет "Гоуппа Спартака". В ноябрьских и декабрьских беспорядках члены "Союза Спартака" были, по крайней мере, настолько же жертвами, насколько и злодеями, но решающую роль сыграл ужас перед русскими обстоятельствами, хотя нельзя не признавать и того, что некоторые люмпен-пролетарии и просто воинствующие элементы, примкнувшие к партии, способствовали усилению ненависти к "Группе Спартака". Весьма показателен тот факт, что Карл Либкнехт и Роза Люксембург не смогли получить мандат для участия в 1- м общегерманском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, состоявшемся в середине декабря в Берлине. Тем не менее съезд делегатов "Союза Спартака", проводившийся с 30 декабря 1918 года по 1 января 1919 года в Прусской палате депутатов с целью учреждения "Коммунистической партии Германии (Союза Спартака)" вызвал большой интерес общественности. То, что значение этого явления выходит за рамки съезда одной из германских партий, явствовало из того факта, что с большим докладом выступил выдающийся представитель большевистской партии Карл Радек. Знаменательным было также то, что он прямо назвал немецкий пролетариат старшим братом значительно более молодого и в организационном отношении менее опытного пролетариата России, выход которого на всемирно-историческую арену вызвал великую радость у русских рабочих. Фактически имя Карла Либкнехта со времени его публичного протеста против войны, с которым он выступил 1 мая 1916 года, и вплоть до захвата власти большевиками было среди противников войны во всех странах значительно более известным, чем имя Владимира Ильича Ленина. Так что, когда Радек выразил надежду на скорый созыв в Берлине Международного рабочего совета как объединения, знаменующего собой окончательную победу антивоенных сил, это было совершенно закономерно, поскольку большевизм, по его (Радека) мнению, есть, по сути, не что иное, как "слезы вдов и сирот, боль за погибших и отчаяние вернувшихся". 15 Но партия отнюдь не намеревалась ограничивать свою деятельность исключительно или главным образом борьбой против войны, как могло бы показаться из-за берущих за сердце слов Радека. Программа, принятая партией и сформулированная Розой Люксембург, включала ряд очень важных требований во всей их полноте.

Она основывается на следующем ударном тезисе о [носителях исторической] вины: буржуазия с ее классовым господством как в Германии, так и во Франции, в России, также как и в Англии, в Европе, как и в Америке - вот кто признается истинным виновником мировой войны. Оно, это классовое господство, а вовсе не феодальное юнкерство в Германии само по себе, посредством развязывания мировой войны воплотило в жизнь свое право на существование. Из зияющей бездны, созданной им, нет другого выхода, кроме социализма, а потому сегодняшний лозунг должен звучать так: "Долой систему заработной платы!". Но победа социализма могла бы быть достигнута только путем самой большой гражданской войны во всей мировой истории с ожесточенно сопротивляющимся "классом капиталистов-империалистов", который для сохранения зарплатного рабства будет использовать крестьян и офицеров, и даже "отсталые слои рабочих" натравит на социалистический авангард. 16 Таким образом, выражать готовность делить государственную власть с "прислужниками буржуазии, с Шейдеманами-Эбертами" "Союз Спартака" никоим образом не мог. А потому непосредственные требования среди прочего включали следующее: разоружение всей полиции, всего офицерского корпуса, а также не пролетарски настроенных солдат, создание Красной гвардии, учреждение революционного трибунала, не более, чем шестичасовой рабочий день, аннулирование государственных и других официальных долгов, конфискация всего имущества, достигающего определенных размеров. Всего этого следовало добиваться "с железной решимостью". Вместе с тем говорилось, что пролетарской революции для осуществления своих целей не нужен террор, она ненавидит человекоубийство. Эти лозунги существенно отличались от аналогичных лозунгов гуманного социализма, выдвинутых, например, Куртом Эйснером, как это явствует из заключительных слов его речи в Баварии: "Вставай, пролетарий! На борьбу! Дело идет о завоевании мира и о борьбе с миром. В этой классовой борьбе за величайшие цели человечества, последней в мировой истории, эти слова произносятся в адрес твоего врага: Хватай его за горло и коленом попирай его грудь!"

С принятием этой программы возникла партия совершенно особого типа.

Никакая партия не может предпринять ничего более чрезвычайного и чреватого последствиями, чем "полное переустройство государства и пе- реворот в экономических и социальных отношениях общества"18, что означает, в конечном счете, ликвидацию частной собственности на средства производства, государства и классовой структуры общества. Такая программа предоставляет, по меньшей мере, в переходный период всю совокупность национального достояния и все государственные посты в распоряжение одной единственной группы и полагает тем самым цель борьбы, несравнимо более крупную, чем цель каждой из прочих партий; цель, которая, между тем, согласовывается с "идеализмом в своем высшем проявлении"", поскольку она ставит целью именно уничтожение частных и групповых интересов. Формально это не что иное, как старая, пред- ревизионистская программа социал-демократии, но в послевоенной ситуации она приобрела некоторый налет новизны. Она разорвала связь с тем развитым сознанием квалифицированных рабочих и практическим реформизмом профсоюзов, так что значительно выдвинулся вперед идейно-утопический элемент. Но эта программа отличалась от программы большевиков, поскольку проистекала из классической марксистской ситуации, которую Россия даже и не знала. Эта партия могла поставить себе в заслугу непримиримую борьбу с войной и, как результат, ее окончание, а тем самым добиться одобрения, выходящего далеко за пределы пролетарских масс. Она могла привлечь к себе тех, кто выступал с резким протестом против бедственного положения и кризисов современной жизни под флагом антикапитализма. Она могла выдвинуть такие требования, как требование шестичасового рабочего дня, которые все остальные партии не могли не называть ирреальными и демагогическими. Она была не только великой партией протеста и надежды, но и партией древней и уже поэтому подозрительной веры, партией великой справедливости, грозящей превратиться в несправедливость вследствие персонапизации ею причин войны, и партией национальной и международной гражданской войны. Именно поэтому она неизбежно вызывала ожесточенную враждебность всех тех, кто обладал какой-либо собственностью или надеялся завладеть ею, а это были бюргеры в самом широком смысле этого слова; особенно жгучую ненависть она должна была навлечь на себя со стороны почти всех офицеров, которые могли ставить себе в заслугу то, что на алтарь Отечества ими принесено больше кровавых жертв, чем любой другой группой, и которые все вместе достаточно внимательно отслеживали новости из России, чтобы знать, что для них означает требование " Хватать за горло и попирать коленом грудь". Эта партия должна была хотя бы держать на безопасном расстоянии тех, кто не верил, что в результате разрушения порядка в государстве с комплексно развитой промышленностью каким-то образом неизбежно сформируется лучший порядок. Тенденция была такова, что на один манер на стороне этой партии оказывались почти все немцы, на другой - почти все немцы были против нее.

В отличие от СДПГ в предвоенное время, это прежде всего была партия, действовавшая в совершенно новой ситуации, которая чувствовала себя обязанной держать в поле зрения другую братскую партию, каковая в великой державе - самом большом государстве мира - уже вступила в управление государством, хотя, по марксистским понятиям, была моложе и обладала меньшим опытом и, собственно, не могла бы еще претендовать на захват власти. Если КПГ действительно была "старшим братом", то она должна была немедленно одержать победу и прийти на помощь партии Ленина, которая теперь хотя и не стояла лицом к лицу с "колоссом" германского милитаризма20, но была вовлечена в тяжелую борьбу против белых армий и против осуществлявших интервенцию соединений Антанты и примкнувших к ней государств.