ТЕХНИКА—УСЛОВИЕ НЕОБХОДИМОЕ, НО, ВНЕ СОМНЕНИЯ, НЕДОСТАТОЧНОЕ

Если и есть какой-то фактор, утративший часть своего престижа в качестве главной пружины промышленной революции, так это техника. Маркс верил в ее примат; историография последних лет располагает солидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в ней первичный двигатель (primum mobile) или даже затравку, если говорить словами Поля Бэроша.

Так, для текстильного производства двумя великими операциями служат прядение и ткачество. Ткацкий станок требовал в XVII в. для своего непрерывного питания продукции семивосьми прядильщиков или, скорее, прях. Логически говоря, технические новшества должны были быть направлены на операцию, требовавшую больше всего рабочей силы. Однако в 1730 г. именно ткацкий станок был усовершенствован посредством самолётного челнока Кея. Это простейшее изобретение (запускаемый в движение пружиной челнок управляется вручную), которое ускоряло темп тканья, распространится, однако, лишь после 1760 г. Может быть, потому, что как раз в этот самый момент были введены три новшества, на сей раз ускорявшие прядение и очень быстро распространившиеся: прядильная машш&дженни (spinning jenny — около 1765 г.), простые модели которой были доступны семейной мастерской; гидравлическая машина Аркрайта (около 1769 г.); затем, десять лет спустя (в 1779 г.),— Кромптонова «мюль-машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих предыду щих машин95. С этого времени мы видим удесятеренный выпуск пряжи и возрастание импорта хлопка-сырца с Антильских островов, из Ост-Индии, а вскоре и с Юга английских колоний в Америке.

Значит, Поль Бэрош прав: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника гораздо более была фактором, определяемым экономикой, нежели фактором, определявшим экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка: они лишь отвечали на настойчивый спрос потребителя. Что до внутреннего английского рынка, то годовое потребление хлопка за период с 1737 по 1740 г. составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741—1749 гг.— 2100 тыс. фунтов, 2800 тыс. фунтов — в 1751—1760 гг., 3 млн. фунтов—в 1761—1770 гг. «Речь идет тут о количествах... незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять двадцать лет спустя»; в 1769 г. (до начала механизации) потребление составило 300 граммов хлопка на человека, что «позволяло произвести одну рубашку на жителя в год»97. Но здесь-то, возможно, и находился порог, поскольку в 1804—1807 гг., когда такой же уровень был достигнут во Франции, там началась механизация в хлопчатобумажной промышленности.

Тем не менее, ес^гаспроб создавал инновацию, сама она зависела от уровня ценГТЙиглия с начала XVIII в. вполне располагала народным рынком, совершенно готовым поглотить немалое количество индийских хлопчатых тканей, потому что они были дешевы. Дефо, когда он насмехается над модой на набивные ткани в Лондоне, определенно указывает, что именно горничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлопчатые ткани.

Так почему же тогда обстоятельства переменились после 1750 г. без вмешательства какого бы то ни было технического новшества, когда за двадцать лет было построено 27 домен на коксе и закрыто 25 старых доменных печей? И почему хозяева железоделательных заводов все больше и больше перерабатывали чушки,выплавленные на коксе? Дело в том, что возросший спрос на черйый металл очень сильно поднял цену древесного угля (а ведь она составляла примерно половину стоимости штыка чугуна)104. Тогда как с 30-х годов XVIII в. плавке на коксе благоприятствовало падение цены на уголь. Ситуация, таким образом, изменилась на противоположную: к 1760 г. издержки производства при плавке на древесном угле больше чем на два фунта на тонну превышали себестоимость в соперничающем процессе. Но в таких условиях еще раз задаешься вопросом, почему старый процесс сохранялся так долго, обеспечивая еще в 1775 г. почти половину производства? Вне сомнения, по причине очень быстро возраставшего спроса, который парадоксальным образом защитил «хромую утку». Такого спроса, что цены оставались очень высокими, а производители, использовавшие кокс, не старались достаточно снизить свои тарифы, чтобы устранить конкурентов. И так вплоть до 1775 г., после чего с увеличением разрыва в цене между двумя сортами чугуна отказ от древесного угля быстро сделался всеобщим явлением.

Следовательно, не введение пара и машины Болтона и Уатта привело к принятию кокса в качестве доменного топлива. Игра была сделана до того, как оно вмешалось: кокс выиграл бы партию, с паром или без него105. Это не противоречит роли пара в предстоящем расширении английской металлургии: с одной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств, он позволил значительно увеличить размеры доменных печей; с другой же стороны, освободив металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными потоками, он открыл для металлургии новые регионы, в особенности Черную Страну (Black Country) в Стаффордшире, области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водными артериями с быстрым течением.

Передел чугуна избавился от рабской зависимости и от высоких цен на древесный уголь приблизительно в то же время, что и плавка. В то время как около 1760 г. уголь на железоделательных заводах применялся лишь в конце процесса, для нагрева и ковки уже очищенного железа, практика литья в тигли (potting) к 1780 г. ввела каменный уголь на всех стадиях очистки металла. Национальное производство железных слитков разом возросло на 70% 106. Но и здесь Чарлз Хайд ниспровергает общепринятую версию: не пудлингование, разработанное по истечении нескольких трудных лет (1784—1795 гг.), изгнало с железоделательных заводов древесный уголь. Это уже произошло107. Однако пудлингование было решающим прогрессом в английской металлургии, революцией одновременно в качестве и в количестве, которая единым махом вывела на первое место в мире, и притом на целое столетие, английскую

продукцию, до того относившуюся к числу самых заурядных в смысле качества и даже количества.

Впрочем, разве не новому качеству металла обязано фантастическое торжество машины во всей повседневной жизни, как и на заводе? С этой точки зрения поразительно интересно проследить в истории техники разные этапы развития паровой машины. Поначалу—дерево, кирпич, тяжелая арматура, несколько металлических труб; с 1820 г.—лес труб. Во времена первых паровых машин котел и различные элементы, работавшие под давлением, ставили немало проблем. Уже Ньюкомен построил свою машину, чтобы устранить недостатки более ранней машины Севери, шарнирные соединения которой рвались под давлением пара. Но могучая машина Ньюкомена была построена на столбах и с топкой из каменной кладки, с деревянным коромыслом, медным котлом, латунным цилиндром, свинцовыми трубами... Эти дорогостоящие материалы медленно и с трудом удастся заменить чугуном или железом. Самому Уатту не удалось построить герметичный цилиндр на железоделательных заводах Каррона в Шотландии. Проблему эту уладил для него Уилкинсон благодаря изобретенной им сверлильной машине108.

Все эти проблемы, по-видимому, отошли в сторону в первые десятилетия XIX в., одновременно с исчезновением дерева из механических конструкций и тогда, когда начали изготовлять множество мелких металлических элементов самых разных типов, которые позволили «смягчить традиционные формы машины»109. В 1769 г. Джон Смитон построил для железоделательных заводов Каррона первое гидравлическое колесо с осью из чугуна. Оно оказалось неудачным: пористый чугун не выдержал мороза. Колеса большого диаметра, введенные в действие в предшествующем, 1768 г. на Лондонском мосту, были е!це-дбревянными. Но в 1817 г. их заменили на железные колеса11 °.

Следовательно, будучи решающей в долгосрочном плане, металлургия в XVIII в. не играла первых ролей. «Железоделательная промышленность,— пишет Давид Ланд,— пользовалась большим вниманием [со стороны историков], чем она того заслуживала в генезисе промышленной революции»111. Вне всякого сомнения, если буквально придерживаться хронологии. Но промышленная революция была непрерывным процессом, который должен был изобретаться в каждый момент своего протекания, бывшего как бы ожиданием новшества, которое наступает, которое придет. Счет все время следовало дополнять. И именно позднейший прогресс оправдывает, придает смысл тем этапам, какие ему предшествовали. Каменный уголь, кокс, чугун, железо, сталь были весьма крупными персонами. Но в конце концов их в некотором роде оправдал пар,—пар, так долго искавший свое место, пока не нашел его в ротационном двигателе Уатта, дождавшись появления железных дорог. Для 1840 г., когда закончилось первое действие промышленной революции, Эмиль Левассёр подсчитал112, что одна паровая лошадиная сила была эквивалентна силе 21 человека и что Франция имела в этом смысле один мил- лион рабов особого рода—итог, призванный нарастать по экспоненте: в 1880 г. он поднимется до 98 млн., стало быть, в два с половиной раза превысит население Франции. Что же говорить об Англии!