<<
>>

РЕВОЛЮЦИЯ: СЛОВО СЛОЖНОЕ И ДВУСМЫСЛЕННОЕ

»

Заимствованное из лексикона астрономов1, слово революция в значении переворота, разрушения существующего общества появится, видимо, впервые в 1688 г. в английском языке2. Именно в этом значении, но в такой же мере и в смысле противоположности реконструкции, следует понимать удобное выражение промышленная революция, предложенное не Фридрихом Энгельсом в 1845 г.3, но, несомненно (в 1837 г.), французским экономистом Адольфом Бланки, братом революционера Огюста Бланки, куда более знаменитого, чем он4.

Если только оно не появлялось уже около 1820 г. в спорах других французских авторов5. Во всяком случае, среди историков оно сделалось классическим лишь после публикации в 1884 г. «Лекций о промышленной революции»—курса, который Арнольд Тойнби* прочел в Оксфорде в 1880—1881 гг. и который его ученики издали три года спустя после его смерти.

Историков часто упрекают в злоупотреблении словом революция, которое-де должно было бы сохраняться, в соответствии с его первым значением, для обозначения явлений насиль ственных и в неменьшей степени быстрых. Но, когда речь идет о социальных явлениях, быстрое и медленное неразделимы. В самом деле, нет общества, которое бы не разделялось постоянно между силами, которые его отстаивают, и силами подрывными, сознательно или бессознательно старающимися его сломать; и революционные взрывы суть лишь вулканические проявления, краткие и жестокие, этого латентного и большой продолжительности конфликта. При подходе к революционному процессу проблемой всегда будет сблизйть длительный и краткий сроки, признать их родство и их нерасторжимую зависимость (друг от друга). Промышленная революция, что возникла в Англии в конце XVIII в., не составляет исключения из этого правила. Она была одновременно серией ярких событий и процессом, вполне очевидно, очень медленным. Игра шла разом в двух регистрах.

Диалектика времени краткого и времени длительного заставляет себя принять, хотим мы того или нет.

Например, в соответствии с объяснением У. У. Ростоу6, английская экономика «пошла на взлет» между 1783 и 1802 гг. по причине преодоления критического порога капиталовложений. От такого объяснения, с цифрами в руках оспариваемого С. Кузнецом7, остается прежде всего образ «отрыва» (take off), взлета самолета, покидающего взлетную полосу. И следовательно, события точно датируемого и краткого. Но в конце-то концов, прежде чем он оторвался, потребовалось, чтобы самолет, чтобы некая Англия была построена и чтобы условия полета были обеспечены заранее. К тому же никакое общество никогда не могло разом трансформировать «свою манеру поведения, свои институты и свою технику», как утверждал то Артур Льюис8, из-за того, например, что вырос уровень сбережений в нем. Всегда бывали предварительные условия, обязательные предшествовавшие этапы и время адаптации. Филлис Дин права, когда напоминает, что все новшества и даже перерывы в постепенности конца XVIII в. в Англии пребывают в неком «историческом континууме», одновременно прошлом, настоящем, а затем последующем, в континууме, где перерывы и разрывы утрачивают свои черты уникальных или решающих событий9. Когда Давид Ланд описывает промышленную революцию как образование критической массы, завершаемое революционным взрывом 10, образ хорош; но подразумевается, что такая масса должна была составиться из разных и необходимых элементов и путем длительного накопления. Длительное время, в обход наших умозаключений, всякий раз требует того, что ему положено.

Таким образом, промышленная революция была по меньшей мере двоякой. Революция в обычном смысле слова, заполняющая своими видимыми изменениями следующие друг за другом краткие периоды, она была также и процессом весьма длительной протяженности — нарастающим, незаметным, тихим, зачастую едва различимым, «настолько мало революционным, насколько это возможно», как мог сказать Клод Фо- лан11, записываясь, в противоположность Ростоу, в число сторонников континуума.

Так что неудивительно, если даже в свои относительно взрывчатые годы (скажем, в общем начиная с 1760 г.) это важнейшее явление никого из самых общепризнанных очевидцев не поражало! Адам Смит, с его примером маленькой шотландской игольной фабрики, ретроспективно предстает плохим наблюдателем; однако же, он умер довольно поздно, в 1790 г.

Давид Рикардо (1772—1823), более молодой и, следовательно, меньше заслуживающий извинения, едва лишь включает машину в свои теоретические рассуждения12. А Жан-Батист Сэ в 1828 г., описав английские «паровые повозки», добавляет, к нашей радости: «Однако... никакая машина не будет служить, как служат самые плохие лошади, для перевозки людей и товаров посреди толпы и стеснений большого города»13. В конце концов, великие люди — если предположить, что Ж.-Б. Сэ был из их числа,—не обязаны блистать в рискованном искусстве предсказания. И ничего нет легче, чем задним числом обвинять Карла Маркса, или Макса Вебера, или даже Вернера Зомбарта в том, что они-де неправильно, т.е. иначе, чем мы, понимали долгий процесс индустриализации. Я не нахожу особенно справедливым поспешное обвинение, которое Т. С. Эштон, обычно такой беспристрастный, бросает им, ссылаясь на высказывание Крёбнера14.

Впрочем, в большей ли мере уверены в своейоценке нынешние историки, бесчисленные историки промышленной революции? Одни усматривают этот процесс в наличии еще до начала XVII

в.; другие полагают, что «славная революция» 1688 г. была решающим моментом; третьи заставляют радикальную трансформацию Англии совпасть с великим экономическим подъемом второй половины XVIII в... И каждый по-своему убедителен, смотря по тому, делает ли он ударение на сельском хозяйстве, на демографии, на внешней торговле, на индустриальной технике или на формах кредита... Но следует ли рассматривать промышленную революцию как некую серию модернизаций по секторам, как какую-то последовательность фаз прогресса или же под углом зрения совокупного роста, вкладывая в слово «рост» все возможные значения? Если в конце XVIII

в. английский рост сделался необратимым, не более, не менее как «нормальным состоянием» Англии, по выражению Ростоу15, то определенно не из-за факта такого-то или такого- то частного прогресса (включая уровень сбережений или инвестиций), но, напротив, из-за факта наличия неразделимого множества, множества взаимозависимостей и взаимных уступок, которые каждый сектор своим более или менее давним развитием, плодом [усилий] интеллекта или случая, создавал к выгоде других секторов. В самом деле, «настоящий» рост (другие сказали бы, настоящее развитие, но слова несущественны!), разве может он быть чем-то иным, чем таким ростом, который необратимым образом связывает несколько направлений прогресса и выталкивает их вверх все вместе, так что одни из них опираются на другие?

<< | >>
Источник: Фернан Бродель. Материальная цивилиза ция, экономит и капитализм, ХV-ХVШвв. томЗ. 1992

Еще по теме РЕВОЛЮЦИЯ: СЛОВО СЛОЖНОЕ И ДВУСМЫСЛЕННОЕ:

  1. 4. Двусмысленности марксистской социологии
  2. ТРИ ДВУСМЫСЛЕННЫХ понятия
  3. 3. Двусмысленности марксистской философии
  4. Двусмысленности эмансипации и еврей — государственный банкир
  5. ПРИЛОЖЕНИЕ К ВВЕДЕНИЮ В УЧЕНИЕ О ПРАВЕ О ДВУСМЫСЛЕННОМ ПРАВЕ (ILJS AEQUIVOCUM)
  6. 55. Сложные эфиры
  7. Сложные эфиры
  8. Глобально-стадиальный подход к истории и проблема революции. Магистральные и локальные революции
  9. 10.5. Сложные (органические) противоречия
  10. «Сложный объект»
  11. Сложная цепь
  12. СЛОЖНЫЕ КОММУНАЛЬНЫЕ ИНДИВИДЫ
  13. III РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ СТРУКТУРЫ?
  14. 5.1.11. Сложно ли применять ? '*
  15. 1 . Крушение Российской Империи и воля к мировой революции: Февральская революция и захват власти большевиками в 1917 году