4. Ранний антибольшевизм и первый взлет Гитлера

Своеобразнейший облик приобрело большевикофильство в виде буржуазного национал-большевизма в Германии, возникшего из ужаса перед условиями Версальского мирного договора и признающего только одно действенное средство, а именно большевизм, который не будет иметь в Германии такого ярко выраженного деспотического характера, как в России, коль скоро он придет к власти при поддержке состоятельных и образованных кругов.

Старые соратники Ленина, бывшие члены редакционного комитета "Искры", видели в этом захвате власти не что иное как последовательное продолжение хорошо известной тактики Ленина: формировать партию своих преданных сторонников путем вытеснения истинных марксистов и независимых умов. Плехановский тезис о "ненасытном стремлении к власти" уже приводился выше. 4 Мартов называл большевиков уже в 1918 году "партией палачей"5, и с острейшей критикой выступал Павел Б. Ак- сельрод. Для него большевизм был "азиатским" явлением, предательством важнейших основ марксизма, "диктатурой над пролетариатом (и крестьянством)", группой, реставрировавшей "варварство, жестокость и бесчеловечность давно минувших времен" и присвоившей себе статус "нового господствующего класса" в рамках "рабовладельческого государственного строя" нового типа. А потому Аксельрод считал доказанным тезис, выдвинутый им еще до начала мировой войны, который состоял в том, что "ленинская клика должна рассматриваться как банда черносотенцев и как обыкновенных преступников, проникших в среду социал- демократии".

Еще более основательной критике, чем меньшевики, подвергли большевиков анархисты.

Роза Люксембург, будь она жива в 1921 году, как и ее друг Пауль Леви, не избежала бы, пожалуй, обвинения в антибольшевизме со стороны ортодоксальных приверженцев Ленина. Ее брошюра о русской революции, написанная в тюрьме в 1918 году и опубликованная в 1922 году Леви, содержала, при всем уважении к Ленину и Троцкому, целый ряд возражений принципиального характера. Так, Роза Люксембург, хотя она понимала свободу как "свободу инакомыслящих", едва ли подразумевала либеральную свободу каждого гражданина, включая и "реакционеров", однако сочетание "жизни в Советах" со "всеобщими выборами, свободой печати и собраний, а также свободной борьбой мнений" предполагало принципиальный отказ от партийной диктатуры и было защитительной речью в пользу той советской демократии всех социалистических трудящихся, какой петербургские массы хотели добиться в октябре 1917 года и какую снова потребовали восставшие Кронштадта в 1921 году. На самом деле это длилось недолго, до тех пор, когда КПГ начала борьбу против "люксембургианства", которому была поставлена в вину переоценка стихийности масс и недооценка роли партии.8

При всем том дело состояло во внутрикоммунистической полемике.

Так, по мнению Отто Бауэра, большевистская революция осуществила то, чего в Европе добились буржуазные революции: разрушения феодальной системы в сельском хозяйстве и установления буржуазного регулирования отношений собственности на селе. В России теперь господствует именно пролетариат, и потому один рабочий голос приравнивается на выборах к пяти крестьянским голосам. Но очень скоро формировался все более явный перевес партийной верхушки, так что, пожалуй, следовало говорить о деспотическом социализме. Этот путь не лишен исторической последовательности и необходимости, но он никак не может быть путем западноевропейских промышленных держав, путь которых должен представлять собой постепенное дальнейшее развитие буржуазной демократии. Против такого понимания выступает русский коммунизм, близкородственный тому прусскому социализму Шпенглера, потому что оба охвачены безумной верой в государство: "Всесилие господствующего меньшинства может и должно вынудить повинующуюся массу к более высокому образу жизни".9

Гораздо острее не только в газетных статьях, но и в научных трудах высказывался человек, который в среде довоенной социал-демократии пользовался наибольшим авторитетом по всем вопросам в области доктрины: Карл Каутский. Для него марксизм - это часть процесса гуманизации, который вывел рабочее движение из его первоначальной дикости и внутренней близости к террористической фазе Французской революции. Большевизм, стало быть, равносилен рецидиву зверства, потому что он снова хочет заменить марксистскую классовую борьбу гражданской войной. Конечной причиной этого служит незрелость русских отношений. Большевики для укрепления своего влияния использовали массовый психоз населения и поэтому рассматривают социальную категорию бюргера прямо-таки как категорию биологическую, против которой они принимают меры со всей дикостью и жестокостью зарождающегося рабочего движения.

Но рассматривался ли большевизм ведущими социал-демократами прежде всего как особый русский путь или же как варварский регресс, они неизменно резко противопоставляли его Европе, и в дорожных заметках некоего социал-демократа выражается желание "побыстрее снова оказаться за границами Советской России", так как однообразие и бедность жизни, голод, отсутствие свободы печати и бесконечный ужас перед преступлениями новой "святой инквизиции", ЧК, просто непереносимы. " Но едва ли когда-нибудь даже намеком ставился вопрос, а не связано ли, чего доброго, европейское со свободным существованием также и реакционных тенденций, и не лучше ли поступили бы небольшевистские социалисты в России, заключив союз с Колчаком и Деникиным, потому что лишь тогда был бы шанс создать общество продуктивных социаль- ных различий, как в Европе. Напротив того, равное удаление от большевиков и реакционеров остается определенно или неопределенно характерным для всех социал-демократов, и это равное удаление определяло и практическую политику меньшевиков и социал-революционеров вплоть до их окончательной изоляции в 1921 году.

Многообразный европейский либерализм более подходил для того, чтобы целиком идентифицироваться с европейской культурой или же западной цивилизацией, коль скоро он, в отличие от явных левых либералов, не выдвигал на первый план критику несправедливостей чересчур непрозрачного общества. Для "Times" "в мире недостаточно места сразу для большевизма и цивилизации". 12 Понятие "тоталитаризм" или "тота- лизм" по своему смыслу уже было в ходу в качестве контр-понятия.

Еще более однозначно для Черчилля на переднем плане были политические интересы Британской империи, когда он отстаивал мысль о том, что теперь, после поражения Германии в войне, ее надлежит сделать бас- тионом, противостоящим опасностям большевизма, "преградой, возведенной мирной, законной и толерантной силой на пути потока красного варварства, несущегося с Востока"16, и эта заинтересованная позиция с таким же успехом может вызвать надежду на то, что возобновление торговых отношений приведет к смягчению этого пугающего в глазах европейца деспотизма. Эту точку зрения отстаивал Ллойд Джордж, и уже в 1921 году он санкционировал торговые отношения с Советской Россией.

Так каждая из существующих идеологий и партий разработала свой собственный антибольшевизм, вплоть до НСНРП и вплоть до рядов КПГ, и это более чем понятно, так как большевизм в силу собственного самосознания объявил войну всему миру и обвинил каждую из существующих партий в прислужничестве перед международной буржуазией. Но произошел важный переход, когда все организации определили главным содержанием своих устремлений антибольшевизм.

Самой первой среди этих организаций был учрежден "Генеральный секретариат по изучению большевизма и борьбе с ним". Основателем ее был Эдуард Штадтлер, который до войны участвовал в руководстве молодежной организации Центра, а позднее оказался в русском плену, из которого вернулся уже незадолго до конца войны. По его более позднему сообщению, уже в ноябре 1918 года он с головой окунулся в изнурительную деятельность с целью уберечь Германию от судьбы России, в этом он нашел поддержку авторитетных политиков, таких как Фридрих Науманн и Карл Гельферих. 10 января 1919 года он выступил с речью в авиаклубе на совещании руководства в области экономики, в работе которого принимали участие такие промышленные или финансовые магнаты, как Гуго Стиннес, Альберт Феглер, Феликс Дойч, Артур Сапомонсон и другие. Заклинания Штадтлера были настолько успешны, что был создан Антибольшевистский фонд, в который по его утверждению было внесено не менее 500 миллионов марок; эти средства затем по всевозможным каналам перетекли к начавшемуся в начале января "мощному антибольшевистскому движению", то есть к Фрайкорпу, добровольческому корпусу, члены которого с помощью больших плакатов и дорогостоящих объявлений в газетах вербовали добровольцев для защиты Родины от большевизма и от поляков; к движению гражданских советов, "Антибольшевистской лиге", "Объединению по борьбе с большевизмом" и прочим подобным организациям.17 Сам Штадтлер выпустил в свет брошюру под названием "Большевизм и его преодоление".18 Здесь он обнаруживает чрезвычайно высокую степень признания и объективности, и лишь в самом конце всплывает слово эпидемия. Никакого антисемитизма не ощущается, что уже, должно быть, дает почувствовать список спонсоров. И этот подчеркнутый антибольшевизм был лишь одной, мимолетной фазой в деятельности Штадтлера, по его мнению, несомненным результатом временной, вынужденной ситуации.

Другой воинствующей антибольшевистской организацией, значительно чаще упоминающейся самими коммунистами, чем, например, "Антибольшевистская лига", и имя которой используется часто как собирательное для добровольческого корпуса, организации по самообороне и пр., была "Организация Эшерих". По своим основам и характеру это была буржуазная организация самообороны, не намеревающаяся замыкаться в границах Баварии и выдвигающая следующие основные требования: гарантия конституции, защита личности, труда и собственности; сохранение Германского Рейха (в прежних границах) и прекращение любых попыток отторжения территорий; поддержание спокойствия и порядка и предупреждение любых правых и левых путчей. Главная практическая задача была сформулирована, конечно, лишь в последнем пункте. Среди десяти тезисов, выдвинутых в октябре 1920 года, под пунктом 3 содержится "Борьба с большевизмом и национал-большевизмом; отвержение любых устремлений, направленных на разложение народа". Но здесь делается особый упор на этот пункт, что уже видно из комментария, в котором приводятся многочисленные высказывания лидеров КПГ. Между тем как особая заслуга Эшериха подчеркивается, что ему удалось то, что "в Баварии является силовым достижением, а именно сдержать антисемитизм". "

Кто желает сделать наглядными предпосылки, их коих выросла та антибольшевистская организация, которой довелось скоро стать известнейшей и важнейшей с исторической точки зрения, тот не должен ограничиваться возбужденным национализмом офицеров, вроде Эрнста Рема, и антимарксистского социализма Готфрида Федера, но должен направить свой взор на круг балтийских и русских эмигрантов и близких к ним лиц, нашедших место сбора в Мюнхене. Наиболее влиятельным человеком среди них был поэт Дитрих Эккарт, который уже с конца 1918 года в своем журнале "Ауф гут дойч" представлял некий вид мистического антииудаизма, но лишь через опыт Советской республики его деятельность приняла форму практической и партийной деятельности.20 В начале она была подчинена тем ощущениям, которые были выражены в цитированных высказываниях Томаса Манна.21 Основной опыт подсказывал обоим одно и то же: страх уничтожения буржуазного и образованного меньшинства перед лицом опасных пролетарских масс, и у обоих присутствовала одна интерпретация событий, на основе которой делались попытки понять природу этой угрозы и научиться контролировать ее, а именно вызов, брошенный лидерами чуждого слоя. Но то, что у Томаса Манна было сиюминутным настроением и временным ощущением, то у Дитриха Эк- карта стало центром мировоззрения и вытекающей из этого политической деятельности. И все же весьма сомнительно, привела бы в конце концов эта угроза к революционному трибуналу и к собственно убийству заложников в Лю- итпольдовской гимназии с их столь отягощающими последствиями, если бы конкретное присутствие русского опыта не придало этому страху уничтожения монументального и убедительного фона. Одним из тех людей, кто мог передать этот опыт Эккарту, был доктор Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, который во время мировой войны некоторое время был германским вице-консулом в Эрзеруме. Там он всеми силами способствовал тому, чтобы воспрепятствовать изгнанию и уничтожению армянского населения турками, которых он определенно воспринимал в качестве азиатов. 22 Но затем в 1918 году он вернулся на родину, в Ригу, и здесь ему довелось пережить на практике, как внедряемые из России и местные большевики сообща объявили балтийскую аристократию вне закона и сделали объектом политики истребления. Политики, которая, казалось, не слишком отличалась от избиения армян, хотя Шойбнер-Рихтер, разумеется, знал, что эти балтийские немцы представляли собой численно ограниченные высшие круги общества. Тогда он направился в Мюнхен и учредил там свою "Политико-экономическую информацию по восточным вопросам и их значение для Германии", которая пристально следила за процессами, происходящими в России, и публиковала ряд материалов, переведенных из русской эмигрантской прессы. Здесь он также организовал Бад-Рейхенгапльский Конгресс эмигрантов, который в июне 1921 года собрал многих монархистов. В своих речах они подвергли острейшей критике большевиков как "банду чуждых народу преступников и фанатиков", но также и кадетов, поскольку они, примкнув к англичанам и французам, предали Россию. В немецкой прессе этот конгресс был встречен преимущественно с озабоченностью и презрением, которые часто проявляют по отношению к побежденным, не желающим признать своего поражения, и даже "Яойе Цюрхер Цайтунг" заговорила о "правых большевиках", которые, благодаря толерантности правительства Кара, собрались на баварском курорте, в то время как "Форвертс" наблюдала возникновение "нового Кобленца" из реакционеров. Но несомненно, что для этих людей сообщения, рассматриваемые многими современниками как сильное преувеличение, приблизительно следующего содержания: власть большевиков стоила жизни не менее чем 35 миллионам жертв, включая ? умерших от голода, - эти сообщения звучали достаточно убедительно, у Столь же достоверной представлялось им информация, опубликованная несколькими месяцами раньше в "Берлингске Тиденде", а затем появившееся также на страницах "Фелькишер Беобахтер": китайская ЧК осуществляет теперь самое ужасное из всех мыслимых зверств: она помещает крысу трубе или клетке на тело приговоренного и, поджигая зверька, вынуждает его искать спасения, прогрызая себе путь в теле приговоренного. 24

JPHCT НОЛЬТЕ

Но в принципе и Уинстон Черчилль, и Томас Манн, вероятно, относились с доверием к таким сообщениям. Однако просматривается качест- венно новое понимание, если заглянуть в брошюру другого балтийца, который также относился к окружению Дитриха Эккарта: "Чума в России" Альфреда Розенберга. Ее сердцевину составляет сопоставление двух фактов, которые неоспоримы, как таковые, но, во всяком случае, требуют коррекции в деталях: факт упадка "русской национальной интеллигенции", а также буржуазии, с одной стороны, и высокий процент "иудеев", т.е. людей еврейского происхождения, на руководящих партийных и правительственных постах [в Советской России], с другой стороны. Это Ро- зенберг расценивает как планомерное уничтожение всякой культуры и всякой свободы "враждебными народу" элементами и в особенности еврейством. В отличие от латышей, китайцев и кавказцев, евреи приняли именно как "красный Интернационал" один лишь принцип собственного "золотого Интернационала", капитализма, цель которого - создать "централизованное и организованное государство рабов". Стоит, однако, углубиться в историю. В чем-то ЧК опирается на царскую охранку, но последней не было свойственно "столь хладнокровно проявлять, столь планомерно организовывать и бездушно-систематически осуществлять" свою жестокость, поскольку она все-таки хотела сохранить "европейский характер" в глазах общественности. Но евреи из ЧК снова подняли знамя магометанства и монгольских орд и продемонстрировали не что иное как "движение западно-азиатского духа против Европы. В результате этого выпада Германия вновь оказалась в центре международных событий, потому что чума, разорившая Россию, грозит теперь уничтожением Германии, если немцы во всеоружии нового и вместе с тем древнегерманского мировоззрения не окажут "ненародному интернационализму" своевременного отпора и не сумеют обуздать "крайне враждебный всем нам ази- атско-сирийский дух", оградив Германию от губительного влияния "керенщины" и содействуя "возмездию еврейским террористам за их гнусные деяния".25

Ничто не прозвучит менее обоснованно, чем утверждение, что антибольшевизм Эккарта, Шойбнера-Рихтера и Розенберга был чужд, странен и непонятен их современникам. Но вместе с тем он демонстрирует такие специфические черты, которые не позволяют сравнивать их высказывания с, казалось бы, созвучными им высказываниями Томаса Манна, Черчилля или Каутского без оговорок. Особенность заключается, прежде всего, в историко-теоретическом значении толкования, которое можно отнести на счет антисемитизма, так что должна возникнуть историческая мифология, которая станет, возможно, отражением марксистской исторической теории и, пожалуй, слишком легко может противопоставить себя всему тому, что действительно является характерным для истории Европы: христианству и Ренессансу, эпохе Просвещения и немецкому идеализму, капитализму и социализму. Но когда эта уже весьма отдаленная от своей эмпирической основы теория была использована как источник аги- таторского и пропагандистского мировоззрения, она опять приобрела новое качество. Именно здесь следует искать типологическое место Адольфа Гитлера.

Никого Афольф Гитлер не почитал так, как Дитриха Эккарта, лишь Шойбнера-Рихтера после его смерти в своем выступлении в Фельдхеррн- халле он с большой силой выразительности назвал "невосполнимой утратой", только с Альфредом Розенбергом, как руководителем "Фелькишер Беобахтер" в течение всей своей жизни поддерживал продолжительные отношения, даже тогда, когда он довольно долго откладывал его назначение на важный государственный пост. Тем не менее не подлежит сомнению то, что антисемитизм Гитлера старше, чем его знакомство с этими людьми. В некоторых изложениях он выглядит как реликт антисемитизма по Люгеру и антигабсбургской тоски по Великой Германии Шонерерса; Вальтер Лакёр даже утверждал, что в послевоенные годы у Гитлера антибольшевизм еще совсем не имел места, и столь же мало внимания он уделил влиянию России.26

В действительности, первое имеющее доказательное значение письмо Гитлера, написанное его собственной рукой некоему Гемлиху, которое он, по желанию своего вышестоящего начальника, писал еще как инструктор рейхсвера 16 сентября 1919 года, то есть до его членства в партии, было пронизано почти только бытовым антисемитизмом: по его словам, еврейство, прежде всего, отличает "танец вокруг золотого тельца", и как основная сила власти золота оно представляет собой "расовый туберкулез народов", который может победить только "правительство национальной силы", если его конечная цель будет "неизменно" состоять в удалении евреев вообще. Только в конце письма, в придаточном предложении содержится замечание, что евреи, "конечно, также были движущей силой революции".27

Кроме того, бесспорно, что в своих речах, относящихся к 1919-1921 годам, с которыми Гитлер выступал перед еще не имеющей влияния "Рабочей партией Германии" или НСНРП, на передний план количественно выступали диктат Версаля и такие лозунги, как "Только Германия".

jrHL І Пил» I L

Но вопрос состоит в том, в какой области проявится побудительный импульс. И здесь многое говорит в пользу того, что таким импульсом стало снова и снова всплывающее "Уничтожение интеллигенции" или "Массовое убийство интеллигенции", и что ни одно предупреждение не было столь назойливым, как то, что в Германии не должно сложиться положения, какое было в последние годы в России с ее "300 ООО казней"; "кровавая расправа над людьми умственного труда" в "русском морге" повторится в Германии, если путем национальной "антидиктатуры" не будет найден выход из ситуации "бездушного расчленения нации на два смертельно противоборствующих класса". Почти всегда следом идут по- яснения и комментарии: что речь идет о "кровавой еврейской диктатуре", что еврей - это "пиявка" и "убийца".28

Но от случая к случаю все же слышится другой тон. Так, в одном из сообщений по поводу произнесенной в мае 1921 года речи читаем: "Со словами величайшей степени важности Гитлер обратился к братьям ремесленникам: "Бросьте свои предрассудки против других сословий вашего народа, здравствует не буржуазия, которую вам показывают на киноэкране при шампанском и праздниках, здравствует не офицер, которого вам рисуют в ваших еврейских газетах, это не студент пытается поработить вас, посмотрите правде в глаза <...> так выглядят здоровые элементы "буржуазии". А вы, другие, ищите космополита не в рабочем парне <...> это не немецкий рабочий крадет и грабит, освободите его от его совратителей. В тяжелую годину бьет час рождения нового немецкого народа".29

Здесь антисемитизм почти не ощущается. Гитлер предстает здесь и в других местах как поборник классового примирения в интересах национального державного государства или государства всеобщего благоденствия и делает это именно с позиций национальной интеллигенции, к которой он себя явно причисляет. Поворот против марксистского учения о классовой борьбе - это решающий пункт, а учет уничтожения интеллигенции большевизмом - самый побудительный. Вполне возможно, что такой антимарксизм соответствовал развитию истории, так или иначе, таким было развитие во всех западных государствах. Разумеется, в этой сердцевине есть также нечто, возбуждающее страсти. Например, это ясно распознается в номере "Фелькишер Беобахтер" от 10.4.1920, где в статье под заголовком "Свободная как птица буржуазия" говорится: "Пусть большевики предпринимают с "буржуа", что им угодно, господин рейхсканцлер (Мюллер) не ударит для них палец о палец <...> Не имеет никакого смысла пытаться каким-то образом скрыть или приукрасить горькие факты. Буржуазия уже однажды попала под колеса и будет день ото дня раздавливаться все сильнее, если не предпримет усилий, чтобы вырваться из своей бездеятельности". В качестве еще более однозначного примера из более позднего периода времени может служить призыв партийного руководства НСНРП вскоре вслед за убийством Ратенау: "Вам нужны тысячи немецких трупов на уличных фонарях каждого города? Или вы намерены ждать пока, как в России, в каждом городе не начнет функционировать большевистская комиссия смерти, и каждый, кто не с диктатурой, будет отправлен к праотцам как "контрреволюционер"? Или вы хотите спотыкаться о трупы ваших жен и детей, которые так же, как в Москве и Петербурге, подлежат устранению как "репродуценты буржуазии"? Нет, воскликнете вы. И тем не менее мы говорим вам: все это произойдет с той же планомерностью, как в России, если вы не вспомните, что теперь нужно бороться, если хочешь жить". В этом призыве опущено одно слово. Без этого слова эти фразы так же, как и предыдущие, означали бы требование перехода к решительной самообороне, что в ходе гражданской войны естественно и вполне оправдано, раз уж эта гражданская война действительно началась или еще только грозит разразиться. Это - рациональное зерно, однако при условии, которое фактически отсутствовало в Германии и, тем более, в других западных странах, и только посредством русского примера доказало свою достоверность. Но слово еврейская перед словом диктатура уже представляет собой интерпретацию, которая, так сказать, обволакивает смысловую сердцевину последнего.

Казалось, партия антидиктатуры, анти-гражданской-войны не могла только из угрозы для немцев и даже из реальности русского примера извлечь реальную контр-веру, превосходящий контр-пафос, которые могли бы конкурировать с верой и пафосом противника. Совершенно особым образом это относилось к Адольфу Гитлеру. Им в чрезвычайной степени двигала потребность найти основную причину, побудительный мотив, виновника, и этого виновника он обнаружил в еврее. Тем самым им был сделан следующий шаг на пути той конкретизации, где ему предшествовали коммунисты, заменившие исторически отжившую систему абсолютно суверенных государств также и морально виновными буржуа. И этот шаг был сделан Гитлером не умышленно, а по чистейшей случайности. Аналогичным образом, только в противоположном направлении Карл Маркс совершил переход от евреев, которые многими первыми социалистами считались причиной власти "золотого тельца", к капиталистам и, наконец, к капиталистической системе, и в связи с этим преобразовал старую концепцию уничтожения 1 в представление только об устранении со своего пути ставшей препятствием группы магнатов капитала. Так и Гитлер некоторым образом вернулся к первым социалистам и тем самым получил возможность противопоставить универсальному учению Маркса не одни лишь только что приведенные серьезные и, возможно, справедливые доводы, но и страстное и вызывающее страсть сопереживание учение о бедственном положении современного мира и об его причинах, уходящих своими корнями в глубины истории. Но из такого антисемитизма неизбежно вытекало отождествление капитализма с большевизмом или либерализма с социализмом, понимаемым равным образом как международные явления, а далее, в соответствии с заданной тенденцией, - отторжение буржуазии, порождением которой он (антисемитизм) являлся. Однако вследствие этого обыкновенный национализм, другая отправная точка, оказался перед лицом столь многочисленных и сильных противников, что был вынужден искать для себя более серьезный фундамент, такой, как германская раса. Так буржуазия и национализм до известной степени обратились против самих себя и приняли вид антибуржуазной и антинациональной доктрины, которая могла теперь оперировать на столь же широком поприще, что и марксизм.

Непосредственный и наиболее побудительный опыт Гитлера, усиленный, но не порожденный его окружением в лице Эккарта, Шебнер- Рихтера и Розенберга, был, таким образом, с большой долей вероятности, опытом большевизма или коммунизма, который, в понимании Гитлера, посредством своей агитации привел Германию к поражению, который посредством своего учения о непреодолимом противоречии между буржуазией и пролетариатом расколол нацию и который, сообразно с русским примером, угрожал буржуазии или национальной интеллигенции уничтожением. Расширение это опыта до антимарксизма напрашивалось само собой, несмотря на социал-демократическую враждебность по отношению к коммунистам, и оно было проделано также Муссолини и итальянским фашизмом. Антисемитизм, напротив, был интерпретацией, ключом, который, правда, с одной стороны, как раз превосходил и образно представлял истинное своеобразие противника, а именно разницу между преимущественно интеллектуальной верхушкой и массами. Антисемитизм, однако, прежде всего позволял совершенствовать универсальную контр-идеологию и делал возможным нагнетание фанатичного контрпафоса, который всегда был чужд Муссолини. Объединяя в себе антибольшевизм и антимарксизм, национал-социализм относится к типу фашистских движений: в качестве учения о евреях как универсальных виновниках он представляет собой наиболее радикальную форму явлений этого типа, т.е. это - радикал-фашизм. Все его основные черты уже ощутимы в первых выступлениях Гитлера в 1920 и 1921 гг.

На это можно возразить, что Гитлер еще в предвоенные годы в Вене был антисемитом, и что его антисемитизм, таким образом, старше по происхождению, чем так называемая сердцевина антисемитизма, антибольшевизм. Но из более позднего изложения Гитлера в "Майн Кампф" со всей ясностью следует, что и здесь основанием опыта послужило большое и наглядное социальное событие, а именно: мощные демонстрации рабочих-социалистов. 32 Но и привлечение к рассмотрению антибольшевизма современников доказывает существование хотя бы одного логического отличия между пугающим опытом и идеологически- созидательным ключом.

Несомненно, правильным было бы возражение, что Гитлер и в молодые годы никак не был только антисемитским антибольшевиком или антимарксистом, но что его мотивы были многосторонними и связывали его с современниками в совершенно различной мере.

Мотив борьбы с Версалем он разделял вполне со всеми немцами, сверх того, со всеми ревизионистами Европы, не в последнюю очередь с Советской Россией, где Ленин не менее убедительно, чем Гитлер подчеркивал, что Версаль значительно тяжелее, чем Брест-Литовск.33

Столь же явственным, но уже далеко не всеми немцами разделяемым, был великогерманский мотив, который у Гитлера часто включает в себя отсылку к праву на самоопределение.

Впервые в виде намека в 1919 и 1920 гг. обозначился мотив жизненного пространства, связанный с дарвинистско-радикал-либеральными представлениями о естественном праве: несправедливо, что на одного русского приходится в 18 раз больше пространства, чем на одного немца.34 По-видимому, очень немногие из соотечественников Гитлера согласились бы с уравниванием пахотной земли и тундры, на котором базируется его аргументация, но тем не менее здесь также взят за основу подлинный опыт, опыт английской блокады и немецкого владычества в России между Брест-Литовском и военной катастрофой.

Антибольшевистский мотив был самым европейским среди мотивов Гитлера; он разделял его почти со всеми буржуазными европейцами и американцами, и при этом термин "буржуазный" следует понимать в широком смысле, включая также социал-демократов или правых социалистов. Но этот мотив у него был с особой остротой направлен против большевикофильства, которое также представляло собой буржуазный, хотя и периферийный феномен. Прежде всего вследствие его расширения до антимарксизма и даже антилиберализма он так сильно обострился и усилился, что был весьма далек от универсальности.

Чрезвычайная конкретизация произошла благодаря антисемитскому мотиву, позволившему осуществить синтез: в евреях следовало видеть причину поражения и прежде всего внутренней разобщенности Германии, которая служила препятствием тому, чтобы естественное отношение немецкого господства в Европе было реализовано на практике и были обеспечены гарантии против равным образом порожденных евреями большевизма и американизма. Также и с этим мотивом Гитлер не был изолированным ни в Германии, ни в Европе, ибо мощные традиции и правых, и левых указывали в этом направлении. Но в совокупности этих мотивов, в их внутренней субординированности и прежде всего в разнузданной страсти, которую они породили и которая была их носителем, тем не менее они были чем-то отдельным. Если сказать, что Гитлер был в большей степени немецким и даже европейским бюргером, нежели буржуазным немцем, то будет сказано нечто верное, и опять таки сказавший это станет на ложный путь, ибо здесь будет предпринято отождествление с многими другими людьми. В той внутренней необходимости, с которой Гитлер стремился противопоставить своему главному коммунистическому противнику контр-веру, он был в своих подходах столь же анти-буржуазным, сколь и анти-немецким: не признавая этого в открытую, он свой ненавидимый кошмар неким образом сделал своим примером.

Но уже для первых двух мотивов справедливо то, что в своей радикальной форме, которую придала им страстная натура Гитлера, могли утвердиться только благодаря "революционному тотализму".35 А если взять их все вместе, то нельзя сомневаться в том, что в них содержится нечто вроде приятия войны, которое в 1914 году было чуждо, даже незнакомо германскому кайзеру и русскому царю, и аналогичным которому было только приятие гражданской войны и войны большевиками. Приятие, которое по своему целеполаганию и идеологической подоплеке опять-таки представляло собой точнейший антипод приятию Гитлера.

Таким образом, уже в свои молодые годы Адольф Гитлер, когда его еще едва ли кто-либо знал в Германии и когда он даже в Мюнхене считался лишь барабанщиком и демагогом, занял свое неподменное типологическое место в рамках антибольшевизма, которое было отнюдь не только немецким, но общеевропейским и даже общезападным явлением. Но вплоть до июля 1921 года он был лишь старшиной-вербовщиком захолустной партии, в то время как коммунисты уже три года стояли в центре общественного внимания. Затем он потребовал и получил диктаторские полномочия. В качестве ярчайшего воплощения противоверы и противо- страсти он мог создать только вождистскую партию, которая противостояла любой другой "организации, руководимой вождями" (как выражался Ленин) как партия одного с ними ранга и которая могла стремиться к их ничтожению.1923 год был годом величайшего кризиса Германского Рейха и его капиталистической либо буржуазной системы, и это должно было вывести на свет противоположные возможности уничтожения столь же отчетливо, сколь затем оно заключало в себе в конечном счете все еще выживание системы и простой, хронологически ограниченный запрет обоих крайних крыльев своего партийного ландшафта.