2. "Путч Рема" и убийство Кирова в 1934 году

Поэтому было вполне естественно, что почувствовавшие угрозу объединились в неформальный союз: рейхсвер во главе с министром Бломбер- гом и начальником штаба Райхенау, немецкие националисты в кабинете министров с Папеном во главе и промышленники во главе с Круппом и Тиссеном. От национал-социалистских министров враждебную позицию по отношению к СА - скорее по убеждению - заняли Геринг и Фрик. Геббельс, видимо, колебался. Провозгласив "завершение революции" в июле 1933 года, Гитлер, правда, уже занял позицию, однако в дальнейшем он искал для себя роль посредника между обеими группами и пытался выступить в качестве третейского судьи. И все-таки, пока рейхсвер топтался на месте, С А в 1933 завоевала чрезвычайно сильные позиции: она вобрала в себя весь "Стальной шлем", благодаря учреждению постов СА в высших школах подчинила себя также и университеты, создала "полевую полицию СА" и во многих местах выставила вооруженные блок-посты, нередко - опиравшиеся на вспомогательные лагеря СА. В июле была достигнута предварительная договоренность между рейхсвером и СА: обергруппенфюрер Фридрих Вильгельм Крюгер был назначен главой системы образования, и тем самым СА стала организацией, надзирающей за военной подготовкой в этой системе. Подразделениями СА на востоке была реализована давно уже вынашиваемая цель: они получили доступ к складам оружия пограничных войск. Общая численность СА на конец 1933 года составила четыре миллиона человек. Она, следовательно, вышла на исходные позиции, о которых коммунисты в ходе их призывов к гражданской войне даже не могли и мечтать. И все же рейхсвер повсеместно рассматривался как более мощная организация.

Но как долго это могло продолжаться? Не могло ли, в конце концов, самое незначительное событие радикально качнуть весы в какую-то одну сторону? Был ли Гитлер, как тогда утверждали в национал- большевистских кругах, Керенским немецкой революции или важнейшим представителем ее жирондистских вождей? Но все же, принимая во внимание случай с Муссолини, с большим основанием можно было бы утверждать, что все заимствованные из предшествующей революционной истории аналогии были ложными, поскольку речь в данном случае шла о революции другого типа, а именно о фашистской революции.

К началу 1934 года ситуация для Гитлера складывалась непросто. Хи- лиастические надежды на национальное возвышение во многом не оправдывались, безработица сокращалась относительно медленно и в основном за счет государственного дорожного строительства, начало борьбы с цер- ковью, как и препоны на границах с Австрией, вызывали массовые волнения. Реальная заработная плата скорее падала, чем поднималась. Геббельс был вынужден начать пропагандистский поход против "нытиков и паникеров", которые, очевидно, могли весьма свободно будоражить общественность. Если в СА было неспокойно, то консервативные круги были недовольны. То, что Рем вместе с Гессом 1 сентября 1933 года был назначен рейхсминистром без портфеля, можно было рассматривать лишь как утешительный приз. Однако Рем развернул и дипломатическую активность, встречался, кроме прочего, с французским послом Франсуа- Понсе и 18 апреля держал большую речь перед дипломатическим корпусом, в которой заявлял: " <...> В качестве несокрушимого барьера на пути реакции, мещанства и лицемерия стоит СА, - ибо в ней воплощается все то, что составляет понятие революции! <...> Национал-социалистская революция в Германии означает прорыв к новому мировоззрению. Расовая обусловленность ее центральной проблемы, народной общности, доказывает, что новый немецкий идеалистический национализм не имеет никаких влечений к завоеваниям, но обращает свою энергию вовнутрь

Здесь был решающий пункт. Рем давно уже наводил страх не столько на иностранных дипломатов, сколько на немецких консерваторов, поскольку преобразование рейхсвера в милиционные вооруженные силы отсрочивало серьезное военное перевооружение, если вообще не препятствовало таковому. Реакция подверглась нападкам также в песне Хорста Весселя, которая в то время стала частью национального гимна, а миролюбиво-внутриполитическое истолкование расовой теории нередко звучало и из уст самого Гитлера, однако спешное и эффективное перевооружение было в глазах Гитлера важнейшим программным пунктом и отказаться от него он бы никому не позволил.

192

7ГШ 1 ПиЛЬ I L

В начале июня он имел длительную личную беседу с Ремом, в ходе которой он настоятельно рекомендовал последнему взять отпуск. Рем так и поступил и даже объявил о всеобщем отпуске для членов СА, однако 8 июня он отдает угрожающей приказ всем подразделениям, в котором - из необъяснимого упрямства - даже не называет имени Гитлера. Он, однако, упоминает о врагах СА и их напрасных надеждах, заканчивая патетическим выражением: "СА была и остается судьбой Германии".2

17 июня, независимо от Гитлера, был проигран важный контрапункт. Вице-канцлер фон Папен по приглашению союза университетов произнес в Марбурге речь, в которой говорил о "шлаках" революционного состояния, вновь обращался против антихристианских притязаний на тотальность и предостерегал против разделения народа на спартанцев и илотов. Ключевыми положениями речи были следующие: "Тот, кто безответственно играет с подобными идеями (второй революции), тот не должен утаивать, что за второй волной может легко последовать третья, что тот, кто угрожает гильотиной, чаще всего попадает под нож <...> Много говорится о грядущей социализации. Разве мы для того пережили антимарксистскую революцию, чтобы проводить марксистскую программу? <...> Ни один народ не может позволить себе вечного восстания снизу, если он должен выдержать испытание историей <...> С вечной динамикой нельзя сделать ничего определенного по форме.

Гитлер понял эту речь не как поддержку, а как вызов. Ее распространение было запрещено, а ее автор, Эдгар Юнг, некогда выдающийся поборник консервативной революции, - арестован. Гитлер решился воевать на два фронта.

28 июня он созывает совещание вождей СА в Бад Висзее и объявляет о своем участии в нем. 30 июня после посещения Эссена он вместе с Геббельсом и Лутце фон Хангеларом прилетает в Мюнхен. Незадолго до этого до него доходят многочисленные сенсационные известия, в том числе о планировании против него покушения штандартенфюрером Улем, а также о подготовке восстания берлинского вождя СА Эрнста (который в действительности как раз находился в свадебном путешествии). Насколько серьезно Гитлер относился к этим известиями и руководствовался ими в своих действиях, до сих пор неизвестно. Во всяком случае, уже по прибытии в Мюнхен были арестованы несколько вождей СА, в Висзее был арестован застигнутый врасплох Рем и важнейшие люди из его окружения. Пленные были на автобусе доставлены в тюрьму Штадельхайма. По пути были арестованы еще несколько лидеров СА, которые как раз направлялись в Висзее. Баварский министр юстиции Франк сперва успокоил Рема словами, что во дворце юстиции ему ничто не угрожает, однако, руководствуясь полученной от Гитлера запиской, он передает девятнадцать человек в СС, которые тотчас были расстреляны. Рему была предоставлена возможность совершить самоубийство, и после отказа 1 июля он был убит Теодором Эйке, вторым комендантом Дахау, позднее ставшим инспектором концлагерей. Между тем в Берлине Геринг и Гиммлер на свой страх и риск вышли за пределы того, что им было поручено. Были расстреляны Грегор Штрассер и генералы фон Шлейхер и фон Бредов.

Жертвой также пали сотрудники Папена фон Бозе и Юнг. Сам вице- канцлер был посажен под домашний арест.

Гитлер получил благодарственные телеграммы от Бломберга и Гинденбурга. 3 июля выходит в свет "Закон о мерах государственной защиты", в котором говориться, что меры, предпринятые 30 июня, 1 и 2 июля для ликвидации изменников государства и страны, являются "законными и направленными на защиту государства".

Это было невероятным обоснованием невероятного события. Во всех государствах есть законы против государственной измены, и в качестве наказания они часто предусматривают смертную казнь, - однако только после судебных процедур! Начиная с 30 января СА уничтожило несколько сот своих противников, но речь шла об эксцессах, и чаще всего вмешивалась юстиция. В Советском Союзе были уничтожены миллионы врагов, но при этом ссылались на революционное право и даже находили иногда поддержку в старых правовых государствах Запада. Но резни такого рода внутри руководства государства еще никогда не случалось в современной истории, даже в Советском Союзе. Неискренние упреки в распутстве и гомосексуализме, подготовленные для нейтрализации возмущения широкой общественности, были столь же беспочвенны, сколь и обвинение в заговоре, которое по отношению к генералу фон Шлейхеру все же казалось не совсем безосновательным. Сюда же добавились и чрезвычайно отягчающие обстоятельства. Несколько человек были расстреляны из мести или для острастки, хотя они не имели никакого отношения к СА или к возможным планам консервативных кругов: к ним принадлежат и семидесятитрехлетний Густав фон Кар и председатель Католической Акции Клаузенер, а вместе со Шлейхером свою смерть нашла и его жена. Тут трудно увидеть принципиальные отличия от массовых расстрелов после покушения на Ленина и Урицкого, но здесь даже нельзя указать на чрезвычайную ситуацию гражданской войны как на извиняющее обстоятельство. В центре Европы, следовательно, возник режим который не только беспощадно уничтожал свих политических противников вместе с членами их семей безо всякого судебного разбирательства, но и устроил массовую кровавую баню в своем собственном руководстве. Теперь и о национал-социалистическом режиме можно было бы сказать, что расстрелы - это альфа и омега его правительственной мудрости.5 Если не довольствоваться термином "банда преступников", который в течении лет употреблялся в среде русских эмигрантов применительно к большевикам, то следует поискать одно единственное серьезное основание этого события, которое тут же и обнаруживается в той речи, которую сам Гитлер произнес в рейхстаге: "В этот час я нес ответственность за судьбу немецкой нации, а значит, являлся высшим судьей немецкого народа. Бунтующие дивизии во все времена вновь приводились в порядок благодаря децимации. Лишь одно государство никогда не использовало свои военные артикулы, и это государство - Германия - рухнуло. Я не хочу, чтобы эту судьбу разделил юный Рейх".6

Но даже если принять неправомерное предположение, будто вожди СА действительно отказывались подчиняться, то предпосылка этого аргумента состоит все же в том, что в стране объявлено военное положение. Слова Гитлера изобличали существовавший режим как режим военного положения в мирное время.

И именно в этот момент ввиду смерти рейхспрезидента Гинден- бурга Гитлер устанавливает единоличную власть, которой никогда не мог добиться Муссолини и которой к тому времени формально и фактически еще не имел даже Сталин. Более того, министр рейхсвера фон Бломберг, изменив - в духе государственного переворота - имперской присяге, устранил внутреннюю самостоятельность вермахта.

Уже первого августа 1934 года, за день до смерти Гинденбурга, правительство рейха приняло решение о том, что должность рейхспрезидента должна быть объединена с должностью рейхсканцлера, хотя закон о полномочиях исполнительной власти не давал для этого никакого основания. Еще более важным было то, что Бломберг простым предписанием вводит новую формулу присяги, которая обязывала вермахт присягать на личную верность "вождю немецкой империи и народа, Адольфу Гитлеру". Также и это изменение было противоправным и, следовательно, революционным. Но принесение личной клятвы означало возвращение к монархической традиции, и поэтому оно охотно принималось офицерами. То, что речь шла о своего роде сделке, стало очевидным, когда 20 августа Гитлер направил Бломбергу благодарственное письмо, в котором он дал торжественное заверение в том, что, он, выполняя завет почившего в бозе генерал-фельдмаршала, будет считать своим высшим долгом "закрепить за армией роль единственного оруженосца нации".7

Итак, Гитлер предоставил вермахту известные гарантии, защищающие его от определенных тенденций в его собственной партии, но сам он стал единовластным правителем, которого никогда еще не знала история немецкого Рейха: не эрзац-монархом, каковым, по-видимому, был Гинденбург в период Веймарской республики, а сверх-монархом, а именно "вождем немецкого Рейха и народа" с неограниченными полномочиями.

Отныне он не нуждался даже в вице-канцлере: фон Папен, вопреки глубочайшему унижению, принял пост чрезвычайного и полномочного посла в Вене, чтобы смягчить последствия убийства национал- социалистами бундесканцлера Дольфуса 25 июня 1934 года, что привело к тяжелому конфликту с Муссолини. Поведение рейхсвера можно объяснить лишь тем, что в Гитлере его представители увидели "своего человека", который гарантировал им воплощение их заветного желания: обретение "свободы вооружения". Действительно, отныне более не существовало никакой силы, которая могла бы воспрепятствовать усиленному и эффективному перевооружению. Увеличение армии до 300000 человек, завершение которого планировалось Шлейхером лишь к 1938 году, было перенесено на осень 1934. Между тем потребовалось некоторое время, чтобы верхушка вермахта осознала, что чрезмерно активное выполнение его желаний может быть опасным для него самого: концепция народного национал-социалистического войска была снята с повестки дня, однако вследствие притока масс вермахт сам менял свое лицо и терял старую солидность. Кроме того, вопреки обещанию началось создание вооруженных подразделений СС, и в вермахте осознавали вероятность того, что в обозримом будущем ему придется столкнуться с новым конкурентом.

В немецком народе мероприятия Гитлера против СА были встречены с удивительным сочувствием, очевидно, потому, что в партийной армии видели опасную и революционную силу. И все-таки не было недостатка в чувстве, что это значило на самом деле, когда национал-социалистская революция в течение полутора лет завоевала тотальные позиции в руководстве государства и тем самым стала практически бесконтрольной. Против закона о наследовании власти Гитлером, вынесенного 19 августа на всенародное голосование, вопреки многочисленным уловкам и манипуляциям проголосовало четыре с половиной миллиона - больше десяти процентов избирателей. Это было результатом, который в отсутствие всякой легальной оппозиционной пропаганды являлся беспримерным.

И не удивительно, что многочисленные наблюдатели во всем мире полагали, что дело Рема стало тяжелым потрясением для национал- социалистического режима и даже чуть ли не началом его упадка. Сталин, однако, к ним не принадлежал. По сообщению Вальтера Кривицкого, второго руководителя советской военной разведки в Западной Европе, "на Сталина произвел большое впечатление тот способ, каким Гитлер разделался со своей оппозицией. Вплоть до мельчайших деталей он штудировал каждое сообщение наших агентов в Германии, которые касались событий той ночи". ' С заседания Политбюро, которое занималось этими процессами, генерал Берзин, главный руководитель разведывательной службы, вышел с тезисом Сталина, согласно которому процессы в Германии не свидетельствуют о крушении нацистского режима. Наоборот, они ведут к консолидации режима и усилению Гитлера.' И самое позднее - после разоблачений Хрущева на XX съезде едва ли возможны сомнения в том, что убийство Кирова 1 сентября 1934 ведет к самому Сталину.10 Были созданы условия для партийной чистки, которая в самых микроскопических деталях должна была следовать гитлеровскому образцу.

При этом положение вещей в Советском Союзе весьма отличалось от ситуации в Германии. Если здесь триумфальное единство нации и ее возрождение предстало в виде кровавого взрыва - борьбы несовместимых концепций и тенденций, то в 1934 году в Советском Союзе, казалось, после длительных битв возникло нечто вроде примирения между партийным большинством и оппозицией, которые столь долго боролись за правильную установку по отношению к социализму в одной стране, к международной революции, крестьянам и прежде всего к индустриализации страны. Высшем пунктом этой борьбы стала так называемая "платформа Рютина" 1932 года, которая указывала на Сталина как на единственного виновника катастрофического положения страны, на что Сталин, со своей стороны, охотно ответил бы смертными приговорами, если бы был в состоянии их провести. Ведь еще живо было воспоминание о ленинском "Завещании", предостерегавшем большевиков от повторения ошибок якобинцев, от смертельных междоусобиц. Поэтому в ходе разногласий с троцкистами и зиновьевцами дело никогда не доходило до вынесения смертных приговоров, и если какой-то член партии подвергался казни, как это было с Блюмкиным, убийцей графа Мирбаха, то в этом случае должны были наличествовать обстоятельства, которые могли быть истолкованы как государственная измена или сходным образом. Даже Троцкий был просто выслан из страны. ГПУ снова и снова сообщало, что именно в среде молодежи распространялись тенденции, примыкавшие к традициям Народной Воли и других террористических организаций. Иван Солоневич встретил в заполярном исправительном лагере в 1934 году студентов, участвовавших в этих течениях, сыновей высоких партийных функционеров, которые ему чистосердечно рассказывали о попытках застрелить Сталина во время посещения театра.11 Видимо, Киров принадлежал к тем, кто самым решительным образом высказывался против применения смертной казни к интеллектуальным зачинщикам, чего требовал Сталин, хотя он, несомненно, являлся его верным приверженцем и, сменив в Ленинграде Зиновьева, по мнению Генерального секретаря, имел большие заслуги. Однако с лета 1933 ситуация значительно разрядилась, не в последнюю очередь потому, что были собраны хорошие урожаи. Никто не мог больше сомневаться в том, что первый пятилетний план будет фактически успешно завершен в течение четырех лет, и возрастала уверенность, что в будущем миллионы людей более не будут умирать от голода ради достижения великих целей партии и государства. Напротив, теперь становились возможными замедление темпов и ощутимые облегчения для людей. Дело представлялось таким образом, что Сталин сам поддерживал такие настроения, и на XVII съезде некоторые бывшие лидеры оппозиции, в том числе Каменев, получили возможность выступить. В то же время Максим Горький, который тогда оказывал большое влияние на Сталина, предпринял значительные усилия для достижения примирения среди партийной интеллигенции, поддерживая "либерализм" Кирова.

Напротив, непосредственное окружение Сталина во главе с Кагановичем и Ежовым противилось этой тенденции и искало возможность укрепить недоверие, заставляло Сталина повсеместно видеть результаты действий врагов. Вероятно, что это недоверие было вновь подстегнуто тем обстоятельством, что пленум 1934 года вынес постановление ускорить предрешенное уже партийным съездом перемещение Кирова из Ленинграда на работу в Москву секретарем ЦК наряду со Сталиным.

В декабре 1934 года Киров был застрелен в Смольном, где располагался партийный комитет, молодым коммунистом по фамилии Николаев. Сталин тотчас выехал в Ленинград, чтобы лично вести расследование. Быстро выяснилось, что люди из НКВД (так с недавних пор было переименовано ГПУ) в высшей степени странным образом пренебрегали обязанностями по охране Кирова. Но за это они либо получили лишь незначительные наказания, либо пали жертвой дорожных происшествий. Сам Николаев был заслуженным членом партии, который, однако, уже давно считался недовольным, поскольку он выступал против растущей бюрократизации и жаловался на потерю тех личных и живых отношений внутри партии, которые были характерными для боевых времен гражданской войны и первых послевоенных лет. Он также обращался к более отдаленному прошлому и углубился в литературу, посвященную русским террористам XIX столетия. По всей видимости, у него не было сообщников, однако, как видно из его дневника, он часто беседовал с бывшими оппозиционерами, которые не делали никакой тайны из их критической позиции по отношению к современной политике партийных вождей. Между тем и сам Киров мягко обходился с остатками зиновьевской оппозиции, поскольку надеялся вновь привлечь ее к сотрудничеству с режимом. Так, к примеру, он позволил вернуться в Ленинград старейшему и самому упрямому оппозиционеру Давиду Рязанову, бывшему издателю полного собрания сочинения Маркса и Энгельса. Должен ли был после этого приемник Зиновьева, вопреки мнению разочарованных старых коммунистов, принадлежать к изменникам делу революции? Но кто же тогда был заинтересован в том, чтобы оставить без защиты поборника сталинистского либерализма, так сказать, подставить его под револьвер его противников? Были ли это действительно критически настроенные революционеры, или же, напротив, это был сам Сталин, который имел основание для проведения чистки от своих бывших противников? Сегодня едва ли еще можно в этом сомневаться, хотя многое в этом деле остается загадочным. Кроме того, дело об убийстве Кирова выказывает очевидное сходство с делом о поджоге рейхстага. Правда, возможно еще и третье объяснение, а именно, что рукой Николаева руководила какая-то иностранная власть, и в особенности Радек представлял тезис о "руке гестапо", что выводило бывших оппозиционеров из-под линии огня и прежде всего освобождало от весьма опасных вопросов. Действительно, оттепель не сразу подошла к своему заверше- нию, хотя во внутрипартийной полемике усилилась критика оппозиции и даже был начат первый процесс против Зиновьева и Каменева, который закончился для обвиняемых вынесением приговора о тюремном заключении. Партийная директива, вышедшая уже в день покушения и требовавшая немедленного ускорения процессов против как раз тех, кто обвинялся в подготовке и проведении террористических актов, - оставалась тайной. Эта директива - как подлинная "хартия беззакония" прежде всего применялась лишь по отношению к арестованным членам "Белой Гвардии".12

Более важным было то, что Сталин получил основание подозревать, что Каменев в личной беседе, которая закончилась полным его подчинением Сталину, кое-что замалчивал. По всей видимости, именно в таком замалчивании Сталин видел такое же, достойное смертной казни преступление, какое Гитлер подозревал в отношении Рема. Однако, используя убийство Кирова как непосредственный повод, Сталин создавал лишь предпосылки для большой чистки. Но поначалу для видимости была продолжена политика смягчения и примирения. При существенном участии Бухарина были предприняты первые приготовления к выходу новой конституции, которая должна была стать "самой демократической в мире". Бухарину даже было разрешено отправиться в Париж для ведения длительных переговоров с Борисом Николаевским, результатом чего явилось "Письмо одного старого большевика", которому мы обязаны широкой информацией о советской интерпретации убийства Кирова. 13 Ведь именно тогда Сталин окончательно выработал курс внешней политик, который предполагал сотрудничество с западными державами, и большая негативная публичность в западной прессе была бы в высшей степени вредной для достижения этой цели.