ОКРАИНЫ МОРСКИЕ И КОНТИНЕНТАЛЬНЫЕ
В действительности в таких проблемах дифференциальной географии, как и в любой другой, перспектива бывает разной в зависимости от продолжительности хронологических отрезков, которые рассматриваются.
Разве же не существовали ниже уровня перемен, которые зависели от по необходимости замедленной конъюнктуры, противоположности еще большей временной протяженности, как если бы Франция — да, впрочем, какая угодно другая «нация» — на самом деле была лишь наложением друг на друга разных реальностей, и самые глубинные из них (по крайней мере те, что мне представляются самыми глубинными) были «по определению», и это даже доступно наблюдению, медленнее всего приходящими в упадок, а следовательно, упорнее всего стремившимися удержаться на месте? В данном случае география, как необходимая «подсветка», отмечает неведомо сколько таких структур, таких постоянных различий: горы и равнины, Север и Юг, континентальный Восток и окутанный океанскими туманами Запад... Такие контрасты давили на людей так же, и даже больше, чем экономические конъюнктуры, вращавшиеся над этими людьми, то улучшая, то обделяя зоны, в которых они жили.Но с учетом всех обстоятельств структурной противоположностью по преимуществу (я имею в виду, для наших целей) была та, что устанавливалась между ограниченными маргинальными зонами и обширными центральными областями. «Маргинальные» зоны следовали линиям контура, ограничивавшим Францию и отделявшим ее от того, что не было Францией. Мы не станем употреблять в применении к ним слово «периферия» (которое было бы естественным), поскольку оно, попав в ловушку некоторых наших споров, приобрело для немалого числа авторов, в том числе и для меня самого, значение «отсталые регионы», удаленные от привилегированных центров мира- экономики. Следовательно, окраины следовали за естественной линией берегов или же за линией сухопутных границ, чаще всего искусственной.
Но ведь правилом (которое само по себе любопытно) было то, что, за немногими исключениями, эти французские окраинные области всегда бывали относительно ю^атыми, а внутренние районы, «нутро» страны,— относительно бедными. Д’Аржансон проводил такое различие совер- [но естественно. «Что до коммерции и внутренних частей королевства,— замечает он в своем «Дневнике» около 1747 г.,— то мы в куда худшем положении, нежели в 1709 г. [однако же то был недоброй памяти год]. Тогда, благодаря снаряжению кораблей г-ном де Поншартреном, мы разоряли своих врагов каперством230; мы с успехом использовали торговлю в Южных морях. Сен-Мало добился поступлений в королевство [товаров] на сто миллионов. Внутренние же части королевства были в 1709 г. вдвое богаче, нежели сегодня»231. На следующий год, 19 августа 1748 г., он снова говорит о «внутренних провинциях королевства, [каковые] к югу от Луары погружены в глубокую нищету. Урожаи там вдвое меньше, чем прошлогодние, кои были весьма плохими. Цена хлеба выросла, и со всех сторон
нас осаждают нищие»232. Что же касается аббата Галиани, то он в своем «Диалоге о хлебной торговле» был несравненно более ясен и категоричен: «Обратите внимание, что у Франции, каковая ныне есть королевство торговое, предприимчивое королевство мореплавателей, все ее богатство обращено к ее границам; все ее богатые крупные города лежат по краям; внутренние же области ужасающе бедны» 233. Нараставшее в XVIII в. процветание, как видно, не смягчило контраста, даже наоборот. Официальный отчет от 5 сентября 1788 г. отмечал, что «ресурсы морских портов бесконечно возросли, торговля же городов внутренних областей ограничена их собственным потреблением и потреблением их соседей, для народа у них нет иных средств, помимо мануфактур» 234. Не станет ли индустриализация как общее правило экономическим реваншем хинтерланда?
Некоторые историки ощущают эту стойкую противоположность внутреннего и внешнего.
По мнению Мишеля Морино, Франция последних лет правления Людовика XIV увидела отток своих богатств и своей деятельности к морским окраинам страны235. Пусть так, но было ли такое движение новым? Не П. Умение читать и писать накануне Французской революцииНа этой карте, составленной по данным о числе супругов мужского пола, которые способны были подписать свой брачный контракт, вполне очевидно первенство Севера.
(По данным: Furet F.,
Ozouf J. Lire et ?crire.
1978.)
началось ли оно намного раньше? А главное, разве оно не будет долговременным?
Ценность книги Эдварда Фокса с вызывающим заголовком «Другая Франция» («L'Autre France») заключается в том, что она нацелена на структурную противоположность и ни на миг от этой цели не отступает. Значит, всегда имелось как бы две Франции—Франция, обращенная к морям и грезившая о свободе торговли и приключениях в дальних странах, и Франция земледельческая, пребывающая в застое, лишенная гибкости из-за навязанных ей ограничений. История Франции—это их диалог, диалог глухих, не меняющий ни места, ни смысла, поскольку каждая из Франций упорствовала в стремлении все перетянуть к себе и в полном непонимании другой стороны.
В XVIII в. Францией более современной, другой Францией, была та, что обладала крупными портами, где обосновались богатство и ранний капитализм. Некая Англия в миниатюре, мечтавшая о спокойной революции по образцу «славной» революции 1688 г. Но могла ли она играть в одиночку и выиграть? Нет, не могла—и это хорошо видно в эпизоде с жирондистами (1792—1793 гг.), ежели ограничиться лишь одним хорошо известным примером. Как и во времена Старого порядка,
••••••••a
•••••••••
1ЭЕЕЗВ:
280 160 129 118 102 90 83 75 68 64 60 54
да, которые протягивали цепь от Средиземного моря и Альп до Северного моря. Трудность заключается в том, что эту категорию городских поселений, где распорядителем игры был Лион, не так легко понять, как гирлянду городов приморских, что категория эта не столь однородна, не столь хорошо очерчена.
Логическое завершение экономического пространства Франции на востоке следовало бы—я говорю это a posteriori и (читатель может быть в том уверен) без малейшего оттенка ретроспективного империализма—обозначить проходящим от Генуи через Милан, Аугсбург, Нюрнберг и Кёльн до Антверпена или Амстердама, так, Чтобы захватить на юге контрольный пункт Ломбардской равнины, удержать в лице Сен- Готарда дополнительные ворота через Альпы и контролировать то, что именуют «рейнским коридором»—осью городов, городской рекой. По тем же самым причинам, что помешали Франции завладеть Италией или Нидерландами, ей не удалось [нигде], за исключением Эльзаса, выдвинуть свою живую границу на Рейн, т.е. к пучку дорог столь же (или почти столь же) важных, как и дороги морские. Италия, Рейн, Нидерланды долгое время были заповедной зоной, «позвоночным столбом» европейского капитализма. Туда не мог проникнуть любой желающий.
К тому же на востоке королевство расширялось лишь медленно и с трудом, договариваясь с провинциями, которые ему удавалось присоединить, сохранив за ними часть их вольностей и привилегий. Так, вне пределов тарифа Пяти Главных откупов 1664 г. остались Артуа, Фландрия, Лионнэ, Дофине, Прованс; и более того, совершенно за пределами французского таможенного пространства остались провинции, наподобие действительно иностранных (?tranger effectif)—Эльзас, Лотарингия, Франш-Конте. Нанесите эти провинции на карту—и вы очер- тите пространство Франции № 3. Для Лотарингии, Франш- Конте и Эльзаса это означало полнейшую свободу в отношениях с внешним миром, открытость для иностранных товаров, возможность также (при помощи контрабанды) с выгодой внедрять эти товары в королевстве.
Если я не ошибаюсь, характеристикой таких лимитрофных зон оказывалась определенная свобода действий. Важно было бы лучше знать, как вели себя эти пограничные края, лежавшие между королевством и заграницей. Склонялись ли они к одной или к другой стороне? Каковы, например, могли быть участие и роль купцов из швейцарских кантонов во Франш-Конте, в Эльзасе и в Лотарингии, где в XVIII в.
они себя чувствовали почти как дома? А также одинаковым ли было отношение к иноземцу, которого не обязательно любили, на пространстве от Дофине до Фландрии, например, во время революционного кризиса 1793 —1794 гг.? И какова была на этих пространствах, где вольности было поболее, чем в прилегавшем королевстве, роль собственно городов — Нанси ли, Страсбурга ли, Меца ли или в особенности Лилля — на самом деле отличного примера, поскольку он ближе всего соприкасался с Нидерландами и достаточно близко—с Англией и вследствие того через этих соседей соединялся со всем миром?Лилль ставит перед нами все проблемы Франции № 3. По меркам того времени это был значительный город. По окончании голландской оккупации (1713 г.) он, так же как и его округа, быстро оправился. Согласно протоколам поездок генеральных откупщиков в 1727—1728 гг., его «могущество столь велико, что он дает средства к существованию более чем ста тысячам человек в самом городе и в провинциях Фландрия и Эно свои- 237
в. N., Ms. fr. 21773. ми мануфактурами и своими торговыми операциями»237. Вокруг Лилля и в самом городе-ак^ивно действовала целая гамма текстильных предприятий, доменных печей, кузнечных и литейных производств. Он поставлял роскошные ткани, равно как и чугунные плиты для очагов, котлы и чугунки, золотой и серебряный галун, скобяной товар. Из соседних провинций и краев в Лилль в изобилии поступало все: сливочное масло, пригоняемый скот, пшеница... Город максимально использовал дороги, реки, каналы, без особого труда приспосабливался к навязываемому ему правительством измейению ориентации торговли в направлении запада и севера—в направлении Дюнкерка и Кале вместо Ипра, Турне и Монса.
Главное же—Лилль был поворотным кругом: он получал все отовсюду, из Голландии, Италии, Испании, Франции, Англии, из испанских Нидерландов, из стран Балтийского бассейна; он брал у одних, чтобы перепродать другим, например перераспределяя в северном направлении французские вина и водки. Но первое место определенно заняли его торговые дела с Испанией и Америкой.
Туда ежегодно отправлялось на 4— 5 млн. лилльских товаров (прежде всего полотна и сукон), порой на собственный страх и риск негоциантов города («? la grosse aventure»), порой под прикрытием комиссионеров. Обратные поступления осуществлялись не столько в товарах, сколько в звонкой монете: по оценке 1698 г., на 3 — 4 млн. ли- 238в. n., Ms. fr. 21773, вров ежегодно 238. Тем не менее эти деньги не попадали непос- fos 127 v°—131. редственно в лилльскую «провинцию»; они уходили в Голлан
дию или в Англию, где операции с ними осуществлялись легче и дешевле, нежели во Франции, хотя бы в силу иного процесса пробирной проверки монеты. Короче говоря, Лилль, вовлеченный во французскую экономику так же, как какой-нибудь другой город, больше чем на «полкорпуса» из нее выбивался.
После таких объяснений мы, быть может, лучше поймем такое выравнивание городов, находившихся вдали от границы, на немалом расстоянии от нее, городов вроде Труа, Дижона, Лангра, Шалона на Марне, Реймса: то были, иными словами, прежние города на окраине, сделавшиеся городами внутренней части страны, в которых глубоко укоренившееся прошлое пережило самое себя, как если бы Франция № 3, Франция, обращенная на восток и на север, образовалась из последовательных слоев наподобие заболони у деревьев.
Еще по теме ОКРАИНЫ МОРСКИЕ И КОНТИНЕНТАЛЬНЫЕ:
- МИНИСТЕРСТВО МОРСКОГО ФЛОТА СССР. ТРЕБОВАНИЯ ТЕХНИКИ БЕЗОПАСНОСТИ К МОРСКИМ СУДАМ РД 31.81.01-87, 1989
- Понятие морского права * Особенности отношений, регулируемых морским правом
- § 71. Международные морские организации по морскому судоходству
- Отложения континентальных шельфов
- Область континентального шельфа
- 1. Континентальные греко-римские источники, касающиеся древних кельтов.
- ИСТОРИЯ ОКРАИННЫХ ЦАРСТВ
- Идеология англо-континентального размеЖеВания
- 2. КРЕСТЬЯНСКИЕ ВОССТАНИЯ В РОССИИ И РОСТ НАЦИОНАЛЬНО- ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ НА ОКРАИНАХ.
- Е. И. Вайнберг БОРЬБА КРЕСТЬЯН ПРОТИВ КРЕПОСТНИЧЕСТВА НА ЮЖНОЯ ОКРАИНЕ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII в.
- Глава VII Юго-западная окраина. Потеря экзархата. Революционное движение в Риме. Каролинги. Сицилия и Калабрия
- МОРСКАЯ
- МОРСКОЕ ПРАВО
- МОРСКИЕ БЕРЕГА