I. Национал-социалистская Германия и коммунистический Советский Союз в 1933-34гг
То, как быстро Германия после захвата власти Гитлером превратилась в национал-социалистское государство, многие современники этого события внутри страны и за рубежом переживали с безудержным удивлением.
Большевики, правда, фактически также весьма оперативно устранили с политической арены прочие социалистические партии, однако их формальное запрещение произошло лишь в 1921 году. Муссолини только в силу чрезвычайных событий (в частности - кризиса, вызванного убийством Маттеотти) лишь через четыре года после марша на Рим был принужден покончить с другими партиями. Однако в Германии процесс захвата власти одной единственной партией завершился уже 14 июля 1933 года вместе с принятием соответствующего законодательного акта, а именно "Закона против образования новых партий". И речь при этом шла не просто о внешнем подавлении. В каждой из партий, и в НННП (DNVP), выказывалось недовольство и даже оказывалось сопротивление. Однако во вссех партиях и даже в Социал-демократической партии Германии не только ширилось разочарование, но и наблюдалась готовность к участию в работе по созданию народной общност и росло понимание собственных упущений и ошибок в период Веймарской Республики.1 Поведение руководства и рядовых членов партий центра и остатков либеральных партий, а также католической и протестантской церкви, видимо, оправдывают то предположение, что подчинение нацистской политике не требовало особых мер принуждения недовольных, ведь уже и раньше проявлялась определенная склонность к достижению такого согласия, хотя нарастающий натиск национал-социалистической революции вызывал все новые волны сопротивления. Даже для коммунистов месяцы после 30 января были ознаменованы не только внешним преследованием, но и внутреннем смятением и беспомощностью, которые были порождены не только неожиданной жесткостью посыпавшихся на партию ударов. Воспоминания Герберта Венера дают наглядный пример этого смятения и распространившейся среди функционеров и членов партии склонности к тому, чтобы сложить оружие или даже полностью капитулировать. Массы лишившихся иллюзий партийцев устремились в НСНРП и СА - два когда-то особенно радикальных функционера опубликовали брошюру с названием "От советской звезды к свастике через концентрационный лагерь", много высших функционеров активно сотрудничали с гестапо. : Эрнст Тельман был аресто- ван, и довольно скоро поползли слухи, что он был предан одним своим самим близким соратником. Рабочий-поэт Макс Бартель, который на протяжении лет был близким другом и соратником Вилли Мюнценберга и с 1923 года входил в СДПГ, опубликовал в геббельсовском издании "Ангриф" "Письмо друзьям, перешедшим границу", где можно было прочесть такую фразу: "По сравнению со старыми рабочими партиями национал-социалистская партия - цветущий весенний луг".3 Летом журнал Коминтерна признал, что в марте и апреле "рабочие массы потоками устремились к фашизму", что широко распространились "паникерские настроения", что первым впечатлением был "колоссальный триумф фашизма". 4 Теперь же партия вновь мобилизовала свои силы и выяснилось, что хотя в национал-социалистские организации вступили большие массы рабочих, но "настоящими национал-социалистами, фанатиками- гитлеровцами" стала лишь их небольшая часть. Уже во многих местах вновь состоялись стачки, а в Хемнице отряд вооруженных рабочих даже возглавил колонну демонстрантов. Поэтому вновь окрепли надежды на скорое единение всего рабочего класса под знаменами Коммунистической партии, и у бесчисленных рабочих еще не угасло убеждение: "На смену Гитлеру должен прийти большевизм, и советская звезда будет победно сиять над разлагающимися развалинами диктатуры свастики"." В том же ключе звучали высказывания ведущих представителей Коминтерна, в которых с большим нажимом подчеркивалась правильность прежней политики партии и в особенности ее борьба против социал-фашизма; без колебаний отстаивалась максима, требующая от партии непосредственных и осязаемых активных действий. Однако скоро выяснилось, что все попытки коммунистов вновь собраться с силами и, используя листовки и пароли, доказать свою жизнеспособность, были быстро нейтрализованы Тайной Государственной Полицией (гестапо) и принесли партии лишь новые тяжелые потери. В противоположность тем социал-демократам, которые оказались наедине с переполнявшим их отчаянием, остальные в общем и целом лишь пытались поддерживать контакты друг с другом, ожидая лучших времен. Прошло немного времени, и из резиденции эмигрировавшего партийного руководства в Праге распространились "сообщения о Германии", в которых доказывалось, как тщательно многочисленные члены запрещенных партий отслеживали отношения, сформировавшиеся в Германии. Правда, они регистрировали не только голоса недовольства, раздававшиеся во всех слоях населения, - ведь трудовые битвы приносили скорее мнимые, чем действительные успехи, и жизнеобеспечение скорее ухудшалось, чем улучшалось, - но вместе с тем они были вынуждены снова и снова констатировать, что Гитлер гораздо более популярен, чем его партия и именно в кругах рабочего класса.Итак, в течение нескольких месяцев Гитлеру удалось то, на что хотя бы в отдаленном приближении не был способен ни один буржуазный политик до него: он устранил с политической арены социал- демократическую и коммунистическую партию, а также профсоюзы и тем не менее его действия даже у рабочих вызывали настолько полное одобрение, что начало разлагаться Milieu' рабочего квартала и даже ячейки поддержки Коминтерна (Kieze) уже не были надежными убежищами для преследуемых коммунистов.7 Здесь, а также в поселениях Рурской области почти в каждом доме проживал по меньшей мере один убежденный или фанатичный национал-социалист, работавший "привратником" или "квартальным старостой", осуществлявший надзор, что в таком враждебном окружении не могла бы выполнить даже самая добросовестная полиция.
Тем самым, Германия превратилась в идеологическое государство, где один человек и одна партия - при энтузиазме и одобрении значительной части населения - держали в своих руках монолитную политическую власть. И тем не менее "Сообщения из Германии", используя добротную аргументацию, пытались обосновать утверждения о том, что в основе своей в Германии не произошло серьезных изменений, ибо подлинными властителями, как и прежде, оставались крупные промышленники, крупные землевладельцы в Восточной Германии и генералы рейхсвера, в то время как Гитлер якобы являлся лишь выразителем их воли.
Уже в июле 1933 года Гитлер фактически провозгласил революцию завершенной, и если в НСНРП устремилось большое число членов запрещенных в марте партий, то именно поэтому все старое чиновничество и сохранило свои прежние места. В руководстве рейхсвера не произошло никаких сколько- нибудь достойных упоминания изменений. Организация промышленной верхушки лишь изменила свое название и поменяла некоторых функционеров. Католическая церковь, правда, после заключения конкордата отказалась от доктрины политического католицизма, однако укрепила свое правовое положение. В протестантской церкви происходили более серьезные изменения, однако протест против введения арийской пропаганды и против нацистских тенденций, деятельно проводимых организациями "немецких христиан", мог выражаться почти беспрепятственно. Правда, издание закона о наделении Гитлера чрезвычайными полномочиями от 23 марта можно было рассматривать как аналог Декрета о роспуске Конституционного Собрания в январе 1918 года, тем более что это наделение обеспечивалось непосредственными угрозами применения насилия, однако преследование коммунистов нельзя уравнивать с атакой на буржуазию. Хотя следует указать и на убийства в концентрационных лагерях и прежде всего на кровавую резню в Кёпенике, однако нигде не было замечено сравнимых массовых расстрелов, и уж, конечно же, можно привести лишь весьма отдаленные и слабые аналогии с национализацией предприятий, отчуждением землевладений, с выдворением жильцов из занимаемых квартир, закрытием счетов целых групп народонаселения, происходившими в России. Самим заметным мероприятиям стал бойкотирование еврейского бизнеса, начавшееся первого апреля, которое, однако, не на- шло понимания в глазах населения и через три дня было прекращено. Поэтому часто по праву утверждают, что переход власти к национал- социалистам в своем дальнейшем протекании представлял собой политический переворот, но никак не социальную революцию. Или эта была такая революция, которая не произрастала из войны и не порождала войну гражданскую, не разрушала экономические и политические связи с остальным миром. Однако с этими оговорками речь все же следует вести о всеохватывающей и самой радикальной политической революции из тех, какие когда-либо случались в европейских государствах на протяжении девятнадцатого и двадцатого столетий.То же самое можно утверждать и о внешней политике. После захвата власти Гитлером не были разорваны ни одни из многочисленных дипломатических отношений, которые связывали Германию с остальными мировыми государствами. Министру иностранных дел фон Нейрату и в голову не могла прийти идея "закрыть лавочку" (как это хотел осуществить 7 Троцкий в свою бытность наркомом по иностранным делам). Серьезные опасения, которые высказывались в Париже и Лондоне, были в значительной своей части рассеяны , благодаря произнесенной семнадцатого мая Гитлером "Речи о мире", которая была одобрена также социал- демократами, а заключение "пакта четырех держав", чего так добивался Муссолини в июле 1933 года означало, что Германия поставила себя на один уровень с такими великими западноевропейскими государствами, как Англия, Франция и Италия. Однако, с другой стороны, в ноябре 1933 года Германия скандально покинула "Лигу Наций", но и это не повлекло за собой серьезных последствий для Европы, ибо до того времени лишь Япония (в марте 1933) явила собой подобный пример, но она фактически находилась в состоянии войны с Китаем за маньчжурские территории. Даже в отношении внешний политики национал-социалистская Германия в гораздо меньшей степени демонстрировала свою революционность, чем Советский Союз, который даже задним числом не подписал Версальский Договор. В 1918 году устами Ленина было заявлено, что Советский Союз имеет своим намерением "объявить войну всему миру" , и хотя им была признана независимость бывших прибалтийских провинций, он все-таки не переставал при всякой удобной возможности протестовать против отторжения Бессарабии. Если Германия при Гитлере и стала идеологиче- скгш государством, то это понятие не несло столь же всеохватного значения, как это имело место в случае с Советским Союзом.
Насколько сильно гитлеровская идеология была направлена именно против Советского Союза и коммунизма, стало возможным судить на основании двух нижеследующих примеров еще более однозначно, нежели только по высказываниям, произнесенным Гитлером вскоре вступления во власть. В своей речи о промышленниках в Дюссельдорфе 27 января 1932 года, исходя из фактического господства белой расы во всем мире и указывая на ее наследственно обусловленное превосходство, которое,
стало быть, является правом, но правом ущемленным. Гитлер утверждал, что возникло мировоззрение, противодействующее этому праву, уже завоевавшее одно из государств и использующее его как свой оплот, что может привести к крушению всего мира, если оно не будет своевременно уничтожено: "Через триста лет, если это движение получит дальнейшее развитие, в Ленине будут видеть не только революционера 1917 года, а основателя нового мирового учения, и возможно ему будут поклоняться так же, как теперь поклоняются Будде". Очевидно, что Гитлер не относится с презрением к этому "гигантскому явлению", он решительно полемизирует с теми предпринимателями, которые считали невозможной всеохватывающую индустриализацию России. Напротив, он совершенно открыто понимает здесь самого себя как Анти-Ленина, как единственного человека, который способен остановить это развитие, что принципиально согласуется с мнением Троцкого, назвавшего его "Обер-Врангелем мировой буржуазии". 10 Однако в его глазах все то, что Троцкий считал прогрессом и эмансипацией, представлялось упадком человечества и декадансом, ибо индустриализация России и предположительное распространение большевизма в Азии могло основываться лишь на использовании западных достижений и означало безоглядное снижение жизненного стандарта русского или азиатского населения. Правда, и западному миру Гитлер отказывается приписывать заслуги в улучшении жизни азиатских и других народов; он, не смущаясь, провозглашает себя поборником дела западного или европейского эгоизма, который означает не что иное, как природосообразное господство более высокой и культивированной части человечества над более низкой и варварской. Однако являются ли эти идеи признанием в реакщионейиіем империализме или же здесь ведется речь о гипертрофии изначально верного понимания, во всяком случае, Гитлер утверждает, что человек не может предпринять ничего более великого, чем то, чтобы в рамках всеобъемлющего всемирно-исторического процесса стать на службу великого дела и играть в нем решающую роль. Поэтому всякое понимание будет недостаточным, если оно расценивает Гитлера как тривиального немецкого националиста. Простой националист определенно не высказывался бы в том смысле, как это делал Гитлер в декабре 1932, поправлявший полковника фон Райхенау, который рассматривал советскую дипломатию как неспособную вести переговоры и заключать договоры, ибо договоры могли заключаться лишь между контрагентами равного мировоззренческого уровня. " Поэтому разнообразные отношения с Францией и Англией, Италией и США, Польшей и Ватиканом, в рамках которых Гитлер действовал в качестве государственного лица, носили второстепенный характер, имели своей целью лишь отвратить актуальные опасности, в то время как основное значение придавалось отношениям с историческим мировым противником, хотя они и не должны были иметь дипломатического характера. Но и Советскому Союзу стало ясно, что всемирно-политическая ситуация полностью изменилась, ибо в Европе появилось второе и - враждебно настроенное к первому - идеологическое государство, сравнимое по своей потенциальной мощи. Правда, дипломаты обеих сторон пытались успокоить друг друга, однако уже речь Гитлера от второго марта вызвала резкий протест, а потом повлекла цепь инцидентов, в которых советские торговые представительства и особенно широкая сеть заправочных станций "Derop" стали объектами нападений со стороны СА и СС, - иногда с применением насилия. Гитлер, правда, едва ли выражался более жестко, чем советские политики, которые регулярно разоблачали капиталистические отношения12, и даже советские дипломаты не могли завуалировать то обстоятельство, что служащие "Derop" часто являлись коммунистами. 13 Отношения, однако, ухудшались стремительно, сотрудничество между Рейхсвером и Красной Армией подошло к завершению, Карл Радек в Правде неожиданно очень решительно выступил против ревизионизма как опасности для мира, а французы весьма удачно использовали свои возможности.14
Конечно, не было недостатка и в проявлениях противоположной тенденции: после второго марта Гитлер избегал резких публичных заявлений, он даже принял посла Хинчука для разговора, в ходе которого заявил, будто готов ратифицировать протокол о продлении Берлинского Договора, который был парафирован, но еще не получил правовой силы. По сообщениям немецкого посла в Москве Герберта фон Дирксена от 15 мая, и в противоположном стане тоже наблюдались различные тенденции: Красная Армия и примыкавшие к ней политики, как и прежде, были дружественно и позитивно настроены по отношению к Германии, в то время как в более интеллектуальных кругах советских политиков сказывались "озлобленные и ожесточенные настроения по отношению к Германии".15 Однако своеобразные и особенные отношения между Германией и Россией, которые основывались на общем для них ревизионизме, неотвратимо приближались к своему концу, и четырнадцатого августа Дирксен даже пишет о "все усиливающемся опасении и даже страхе перед возможными последствиями победы национал-социалистов в Германии для большевизма и мировой революции", о "доходящем до истерии недоверии в отношении того, не будет ли Германия после национальной революции, - вопреки всем официальным заверениям, - преследовать коварные планы по отношению к Советскому Союзу (отторжение Украины)"."
Итак, хотя мотивы Советского Союза радикально отличались от французских, тем не менее обе державы, очевидно, все больше сближались в своих позициях, в то время как Германия после своего выхода из "Лиги наций" оказалась в почти полной изоляции. Поскольку в январе 1934 года Гитлер заключил Пакт о ненападении с Польшей, которая еще весной 1933 года проигрывала сценарии проведения превентивной войны, и тем самым доказал, что он крепко сидит в седле и что на вершине идеологического государства могли приниматься решения, которые в период Веймарской республики тотчас бы привели к падению правительства, ибо, - как представлялось, - они признавали существующие восточные границы. К таким действиям Гитлера, вероятно, побуждала его симпатия к маршалу Пилсудскому, которая основывалась на общем для них антибольшевизме. Гитлер не был политиком с идеологическими убеждениями, каковыми были Штреземан и Брюнинг, но являлся идеологом с политической волей и тактической гибкостью, и уже в начале 1934 года во всех вопросах большой политики лишь его решения стали определяющими.
В то же самое время СССР еще более радикально изменяет свой внешнеполитический курс. В течении пятнадцати лет само его существование питалось обвинениями против империалистов, Версальского Договора и капитализма вообще, в качестве главных представителей которого рассматривались Франция, Англия и США. Пакты о ненападении с Польшей и Францией еще не означали принципиального изменения этой линии, однако после прихода Гитлера к власти очень скоро меняется сам тон советской прессы, а министр" иностранных дел Максим Литвинов становится главным поборником, - если не сказать провозвестником, - той новой про-западной линии, которая способствовала союзу с антиревизионистскими державами и своей кульминацией имела вхождение Советского Союза в Лигу Наций, довольно долго рассматривавшуюся как объединение антисоветских поджигателей войны. Не было заметно никакого сопротивления этого повороту, ибо он фактически назрел, и уже как нечто очевидное расценивалось заявление Сталина, будто "его политика ориентируется на СССР и только на СССР".17 Если Советский Союз не являлся рядовым государством, как, видимо, неизменно полагал Сталин, то речь здесь шла не просто о национализме. Можно было бы сослаться на Ленина, который призвал к тому, чтобы воспользоваться расколом и трудностями в стане империалистического врага. Кроме того, Сталин не устанавливал безусловных приоритетов и не стремился полностью разрывать связи с Германией. '* С другой стороны, во Франции и особенно в Германии еще живо ощущалось недоверие по отношению к СССР. Самое существенное изменение ситуации было связано с успешным проведением ленинского плана, в соответствии с которым коммунизм должен заняться электрификацией (то есть индустриализацией) страны. Триумфальные сообщения о завершении строительства грандиозных промышленных объектов и открытки с видами гигантов пятилетнего плана (например, тракторный завод в Сталинграде, Магнитогорский металлургический комбинат, архангельская лесопильня "Молотов", химический комбинат в Сталинске, днепропетровские домны) первоначально встретили на Западе весьма скептическое отношение. Не было недостатка в ощущении того, что все эти чудеса современной техники в значительной своей части должны были создаваться за счет принудительного труда сотен тысяч высланных кулаков, голода всего населения и мучительной смерти многих миллионов крестьян, что польза от Беломорско- Балтийского канала и даже Днепрогэса была не совсем очевидна. Особенно мрачным и тяжелым выдался в СССР 1932 год. Предположительно и самоубийство жены Сталина Надежды Аллилуевой следует рассматривать в этой связи. В партии подняли голову оппозиционные движения, которые видели в Сталине причину роковых событий. Были ли адекватными такие крайние меры, как, например, закон о "защите собственности государственных предприятий и колхозов", который за самые незначительные кражи предусматривал смертную казнь? Аналогично обстояло дело и с введением в 1932 году внутренних паспортов, которые создавали новое, невиданное в Западной Европе неравенство, поскольку колхозники не получили никаких паспортов и тем самым подобно их предкам оказались прикрепленными к земле. Все это как-то компенсировалось возрождением национальных чувств и гордости за русскую историю, которое началось уже в 1930 году, - с письма Сталина Демьяну Бедному. Этому пролетарскому поэту Сталин с. упреком приписывал, будто в его стихотворениях прошлое России представало в виде "сосуда смрада и нечистот". " Немного позднее марксистский способ рассмотрения ведущего историка Покровского сменился более позитивными оценками прошлого России, положительным отзывами о деятельности некоторых царей и полководцев. Ранее преследуемые понятия переживали ренессанс. В июне 1934 года выходит закон об "измене Родине", угрожавший смертной казнью за попытку покинуть Советский Союз, предусматривающий отправку
в лагерь всех членов семьи предателя даже и в том случае, если они не
20
имели никакого понятия о его планах.
То, что разворачивалось в Советском Союзе, являло собой индустриализацию в условиях военного времени на базе учения, которое назвали марксистским. Как в отношении сопровождавшего ее насилия, так и в ее стремительности она представляла собой разительную противоположность индустриальной революции, которая - первоначально в Англии, а затем и в остальных странах Европы - разворачивалась в течении долгих десятилетий. Поскольку приоритет по необходимости отдавался вложениям в тяжелую промышленность, что позволило территориально величайшему государству в мире обеспечить себе колоссальный потенциал вооружения, - на всем Западе это вызывало опасения и страхи. Вместе с тем, некоторые интеллектуалы смотрели на него с симпатией, критикуя декаданс, отчуждение и воинственность, свойственную западным странам. Сидни и Беатриса Вебб в одной из своих книг писали о Советском Союзе как о "новой цивилизации", а Бернард Шоу, вернувшись из Москвы в Лондон, полагал, что из "страны надежды" вернулся в "регион мировой безнадежности".21 Итак, одни говорили о стране государственного рабства и нового- старого деспотизма, а другие - о совершенно новом этосе русских рабочих, которые "ожидали от своего труда чего-то лучшего и более гранди- озного, за деньги недостижимого".22 В одном оба эти взгляда были едины: подобной индустриализации в мире еще не происходило.
Когда в 1933 году удалось собрать хороший урожай, и люди впервые смогли вздохнуть более свободно, Сталин на XVII партийном "съезде победителей" мог подвести итог успешных свершений, который решительно подтверждал то, во что еще не до конца поверили в мире. Еще в январе 1933 года им были обнародованы "результаты выполнения первого пятилетнего плана": "У нас не было металлургической промышленности, основы индустриализации страны, теперь мы ее имеем. У нас не было тракторной отрасли, теперь она у нас есть. У нас не было тяжелого машиностроения, теперь оно у нас есть. У нас не было самолетной индустрии, теперь мы ее имеем. Все это привело к тому, что из аграрной страны мы стали страной индустриальной".23 Далее он привел цифры, которые должны были доказать, что в сравнении с 1913 Советский Союз годом учетверил объемы промышленного производства, в то время как США и Франция остались на том же уровне, а Англия как и Германия даже не достигли уровня довоенного.
Как бы не были сомнительны эти цифры в отдельных аспектах, все- таки мало кто сомневался в том, что в одночасье возникла новая великая индустриальная держава, которая в своем развитии не зависела от подверженных кризисам и, следовательно, взаимно уравновешивающих связей мировой экономики и именно поэтому стояла на пути к тому, чтобы в политическом и военном отношении стать мировой державой. "Политический завет" Гитлера, "Майн Кампф", - вопреки всем заверениям тогдашней коммунистической прессы, будто бы СССР уже является мировой державой, - в реальности даже еще 1926 году не считал ее таковой и имел под собой солидный фундамент. Однако теперь этот гитлеровский концепт казался устаревшим, и имелись все основания для опасений, что Германия будет все больше отставать в военной области. Если даже Сталин, возможно, и не реагировал на речь Гитлера от 27 января 1932 года, когда выступал со своим цифровым отчетом перед съездом партии, тем не менее в пассажах, касавшихся теории высших и низших рас, он непосредственно отвечал Гитлеру: "Как известно, древний Рим смотрел на предков сегодняшних немцев и французов примерно так же, как теперь представители "высшей" расы смотрят на славянские племена <...> Однако случилось так, что все неримляне, то есть "варвары", объединились против общего врага и овладели Римом <...> Где гарантия, что литераторствующим фашистским политикам из Берлина будет сопутствовать большее счастье, чем закаленным в боях римским завоевателям? Не было бы более правильно предположить как раз обратное?"24
В беседе с Раймондом Робинсом, - который с самого начала революции 1917 года предпринимал успешно завершившийся усилия по признанию СССР Соединенными Штатами Америки, - в мае 1933 Сталин развил ту же саму идею, но в более общей форме: "Вопрос о том, в какой мере рабочие той или иной нации способны управляться с техникой, не является биологическим. Это вопрос не наследственных задатков, а лишь времени: если сегодня они с ней справляются, они смогут разобраться с ней завтра. С техникой может обращаться всякий, даже бушмен, если ему в этом помогут".25 Напротив, Гитлер говорил о том, что индустрия в Богемии развивалась лишь с помощью немцев, при этом забывая, что промышленность в Германии в первой половине XIX века в значительной своей части была построена благодаря помощи англичан. Хотя Сталин и обращался всякий раз к русской истории, он все еще представлял соотнесенную со временем позицию универсализма, в то время как Гитлер защищал неизменность различных расовых субстанций. С большой долей вероятности можно предположить, что Сталин был прав. Но мировоззрение, ставящее во главу угла самоутверждение славянских варваров, направленное против нападок более высоких рас, едва ли напоминало представления Маркса и Энгельса. И мрачным предзнаменованием должно было послужить то, что среди буржуазных политиков, военным планам которых было суждено провалиться, Сталин по имени называл только Черчилля. Возможно, уже устаревшей являлась его уверенность в том, что в случае войны против СССР боевые действия будут происходить "в глубоком тылу противника".26 ГПУ заботилось о том, чтобы в Советском Союзе не развернулась и внутренняя война. Но разве ГПУ или ЧК не были образцом для Гестапо, во всяком случае, объективно или, пожалуй, в сознании людей?
Между тем был ли Сталин полностью уверен в том, что ГПУ было в его безусловном подчинении? Разве в его государстве не было многочисленных троцкистов и бухаринцев, которые теперь призывали к миру и примирению. Почему Киров, секретарь Ленинградского комитета партии, получил больше голосов на выборах во время партийного съезда, чем сам Сталин?27 Личная лояльность Кирова, конечно же, не вызывала сомнений и как раз на этом партийном съезде он назвал Сталина "самым великим человеком всех времен и народов". 28 Но за его спиной могли стоять и враги, а этих врагов Сталин видел великое множество. Возможно, в своей поздравительной телеграмме в честь пятнадцатилетия ГПУ в декабре 1932 года он не без задней мысли указал на то, что дело "искоренения врагов пролетариата" еще не завершено, но лишь "усложнилось".29
Кулаки, правда, были уничтожены, но Сталин указал враждебности партии новую цель в лице "кладовщиков, хозяйственных руководителей, бухгалтеров, секретарей" колхозов, которые в значительной части состояли из представителей "бывших", принадлежали к "отмирающему классу". 30 По всей вероятности, он гневался на тех членов Политбюро и Центрального Комитета, которые препятствовали ему в разоблачении партийных врагов, которые засели в самой партии. Уже почти десятилетие по всей стране стояли статуи Сталина, непрерывным потоком шли льстивые обращения, именовавшие его "великом вождем народов", известные города и бесчисленные улицы носили его имя, но он по определению не мог стать единовластным властителем, пока в партии еще оставались его враги.
Но и Гитлер в первой половине 1934 года еще не был самодержавным властителем. Решительность, с которой он в последующем расправлялся со своими врагами, видимо, произвела на Сталина большое впечатление. Обычным копированием советского образца в национал-социалистской Германии было то, что здесь тоже повсеместно можно было видеть картины, изображавшие Гитлера наряду с Фридрихом Великим, Бисмарком и Гинденбургом завершителем дела национального объединения, в то время как в Советском Союзе Сталин вместе с Марксом, Энгельсом и Лениной изображались передовыми борцами за дело рабочего класса. Однако, начиная с дела Рема, таким образцом впервые становится Гитлер, - во всяком случае, объективно и даже в сознании его противников.
Еще по теме I. Национал-социалистская Германия и коммунистический Советский Союз в 1933-34гг:
- Глава V. Наступление Германии на Советский Союз
- 4. Германия и Советский Союз в гражданской войне в Испании
- 2. Православные общины в Германии и попытки их унификации в 1933—1941 гг.
- І. 1933 год как заключительная точка и прелюдия: Антимарксистский захват власти в Германии
- II 2. Возникновение Коммунистической партии Германии 1
- Был ли империей Советский Союз?
- § 4. Советский Союз накануне войны
- II. Ретроспективный взгляд на 1917-1932 годы: коммунисты, национал-социалисты, Советская Россия
- 2. Возникновение Коммунистической партии Германии из мировой войны и русской революции
- ГЛАВА 6 СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ВО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ (1939-1945 гг.)
- 6. Советский Союз от смерти Ленина до утверждения единоличного господства Сталина.
- I. Нападение на Советский Союз: Решительный бой? - Освободительная военная кампания ? - Война на уничтожение?