МИРЫ, УТРАТИВШИЕ РАВНОВЕСИЕ

За все приходится расплачиваться-внутри города и вне его, а лучше сказать-там и тут сразу. Скажем, Амстердам-восхитительный город. Он быстро рос: 30 тыс. жителей в 1530 г.,

115 тыс.-в 1630 г., 200 тыс.-в конце XVIII в.

В Лондоне, крупнейшем городе Европы (860 тыс. жителей в конце XVIII в.), тот, кто пожелал бы проделать путешествие в глубь веков, рискует разочароваться. Город не воспользовался в полной мере, если можно так выразиться, опустошениями от пожара 1666 г., чтобы перестроиться рациональным образом, невзирая на предлагавшиеся проекты, в частности прекрасный проект Рена. Он восстанавливался беспорядочно и «похорошел» лишь к концу XVII в., когда в западной его части были разбиты большие площади: Голден-сквер, Гровнор-сквер, Беркли-сквер, Ред-Лайон-сквер и Кенсингтон-сквер94.

Вполне очевидно, что торговля была одной из движущих сил огромной агломерации. Но В. Зомбарт показал, что в 1700 г. доходами от торговли могло жить самое большее 100 тыс. человек. И все вместе взятые они бы не набрали по статье доходов 700 тыс.

ской жизни Англии, создавая внутри нее общность и бесполезные потребности95.

В Париже наблюдалась та же картина. Процветавший город разрушил свои стены, приспособил улицы для движения экипажей, благоустроил свои площади-и собрал огромную массу праздных потребителей. С 1760 г. мы видим в городе бесконечные строительные площадки; издалека видны огромные колеса их подъемников, «поднимающие в воздух огромные камни»,-возле церкви св. Женевьевы и в «приходе церкви Мадлен»96. «Друг людей» Мирабо-отец хотел бы изгнать из города 200 тыс. человек, начиная с королевских чиновников и крупных собственников и кончая сутягами, которые, быть может, больше всего хотели бы возвратиться домой 97. Правда, эти богачи или такие расточители поневоле обеспечивали средства к жизни «множеству купцов, ремесленников, слуг, чернорабочих» и стольким же священнослужителям и «носящим тонзуру клирикам»! «В иных домах,-рассказывает Себастьен Мерсье,-встречаешь аббата, которого именуют другом дома, но который всего лишь честный прислужник ... Затем идут воспитатели, которые тоже аббаты»98. Не считая епископов, сбежавших из своих епархий. Лавуазье составил баланс финансовых операций в городе: по статье расходов-250 млн. ливров на людей и 10 млн. на лошадей; а в активе-20 млн.

Ничто из этих реальностей не ускользнуло от внимания наблюдателей и экономистов-теоретиков. «Богатства городов притягивают [к себе] удовольствия»,-говорит Кантийон; Кенэ заметил: «Большие господа и богачи перебрались в столицу»100, а Себастьен Мерсье рисует бесконечную картину «непроизводительных» жителей огромного города. Итальянский текст 1797 г. гласит: «Нет, Париж не настоящий торговый город, он слишком занят собственным снабжением, ценят в нем только книги, произведения искусства или моды, огромные количества денег, которые там обращаются, и не знающую себе равных [по размаху], если исключить Амстердам, игру на вексельных операциях. Вся промышленность там обращена исключительно на предметы роскоши: ковры мануфактуры Г обелен или мануфактуры Ла-Савоннери, богатые покрывала с улицы Сен-Виктор, шляпы, вывозившиеся в Испанию, Ост- и Вест- Индию, щелковые простыни, тафта, позументы и ленты, церковные одеяния, зеркала (большие куски зеркального стекла доставляют из Сен-Гобена), золотые изделия, печатную продукцию»101.

Та же картина наблюдалась в Мадриде, в Берлине или же в Неаполе, Берлине в 1783 г. насчитывал 141283 жителя, в том числе гарнизон в 33 088 человек (вместе с семьями) и 13 тыс. служащих бюрократического аппарата (чиновники и их семьи) плюс 10074 слуги, т. е., если прибавить двор Фридриха II, 56 тыс. государственных «служащих»102. В общем, случай патологический. А что касается Неаполя, то на нем стоит остановиться.

НЕАПОЛЬ:

ОТ ПАЛАЦЦО РЕАЛЕ ДО МЕРКАТО

Накануне Французской революции Неаполь, город одновременно грязный и прекрасный, нищий и богатейший, но определенно живой и веселый, насчитывал 400, а то и 500 тыс. жителей. После Лондона, Парижа и Стамбула то был наравне с Мадридом четвертый город Европы. С 1695 г. он благодаря широкой пробивке новых артерий расширился в сторону Борго-ди- Кьяйа.

Что же до бедноты, то ее район начинался на просторном Ларго-дель-Кастелло, где происходили шутовские потасовки из-за бесплатных раздач продовольствия, и тянулся вплоть до Меркато (Рынка), бывшего владением бедняков и лежавшего перед равниной Палуди, которая начинается за городскими укреплениями. Бедняки были там до того скученны, что их жизнь вылезала, выплескивалась на улицу: как и сегодня, там сушилось белье на веревках, протянутых через улицу от окна к

окну. «Большая часть нищих не имеет крова, на ночь они находят приют в каких-нибудь пещерах или конюшнях, в разрушенных домах или в ночлежках, которые, пожалуй, не лучше и хозяева которых, предоставляя в виде всей обстановки фонарь и немного соломы, за один грано [мелкая неаполитанская монета] или за чуть большую сумму впускают их на ночь ... Их видишь там,-продолжает князь Стронголи (1783 г.),-спящими вповалку, подобно грязным животным, без различия возраста и пола. Можно себе представить все мерзости, какие из сего воспоследуют, и прекрасных отпрысков, зачатых там»103. Эти бедняки, эта предельная нищета в лохмотьях, составляли к концу XVIII столетия самое малое 100 тыс. человек. «Они буквально кишат там, не имея семей, с государством их не связывает ничто, кроме виселицы, а живут они так беспорядочно, что один только бог мог бы в них разобраться»104. Во время долгого голода 1763-1764 гг. люди умирали прямо на улицах.

Беда заключалась в их слишком большой численности. Неаполь притягивал бедняков, но прокормить их всех не мог. Они здесь перебивались, да и то с трудом! Рядом с ними кое-как прозябали и полуголодные ремесленники, малочисленная мелкая буржуазия. Великий Джамбаттиста Вико (1668-1744 гг.), один из последних всеохватывающих умов Запада, способный рассу- ждать de omni re scibili (обо всех познаваемых вещах), получал, как профессор Неаполитанского университета, 100 дукатов в год и мог жить, только давая многочисленные частные уроки, осужденный «ходить вверх и вниз по чужим лестницам»105.

А над этой массой всего лишенных людей вообразим себе «суперобщество» придворных, крупных земельных собственников, прелатов, чиновников-казнокрадов, судей, адвокатов, сутяг ... В квартале юристов находилась одна из самых гнусных точек города-Кастель Капуаро, где заседала Vicar ia, своего рода парламент Неаполя, где правосудие продавалось и покупалось и «где карману и кошельку угрожали [бесчисленные] жулики». Как же получается, спрашивал себя чересчур благоразумный француз, что вся социальная постройка еще держится, притом что она «обременена чрезмерным населением, многочисленными нищими, несусветным количеством прислуги, значительным черным и белым духовенством, воинством в 20 тыс. человек, [целым] народом знати и армией в 30 тыс. судейских»?106

А ведь система держалась, как держалась она всегда, как держалась в других странах, и с небольшими затратами. Прежде всего, не все эти избранные имели такие уж доходные теплые местечки. Было бы немного денег-и ты оказывался в числе знати. «Мясник, чьими услугами мы пользуемся, с тех пор как он сделался герцогом (читай: купил себе аристократический титул], торгует только руками своих приказчиков»107. Но вы не обязаны лишний раз верить на слово президенту де Броссу. Главным было то, что благодаря государственной власти, благодаря церкви, благодаря знати и купечеству этот город притягивал к себе весь избыточный продукт Неаполитанского королевства, располагавшего множеством крестьян, пастухов, моряков, горняков, ремесленников и погонщиков, работавших не покладая рук. Город всегда кормился за счет такого внешнего по отношению к нему труда со времен Фридриха II, Анжуйской династии, испанцев. Церковь, против которой историк Джанно- не написал в 1723 г. свой объемистый памфлет «Гражданская история королевства Неаполитанского» («Istoria civile del Regno di Napoli»), владела самое малое двумя третями земель королевства, аристократия-двумя девятыми. Вот что восстанавливало баланс Неаполя. Правда, «деревенскому люду более низкого состояния» («gente piu bassa di campagna») оставалась всего одна девятая108.

Когда в 1785 г. король Неаполитанский Фердинанд и его супруга Мария-Каролина нанесли визит великому герцогу Тосканскому Леопольду (в Тоскану эпохи Просвещения), злосчастный неаполитанский король, бывший более ладзароне, бездельником, нежели просвещенным государем, раздражался из-за уроков, которые ему преподносили, и реформ, которые ему расхваливали. В один прекрасный день он заявил своему шурину великому герцогу Леопольду: «Право же, не могу понять, зачем нужна тебе вся твоя наука: ты без конца читаешь, твой народ поступает, как ты, и, однако, твои города, твоя столица, твой двор - все здесь выглядит печальным и мрачным. А я ничего не знаю, и все-таки мой народ-самый веселый из всех народов»109. Но Неаполь, старинная столица-то было ко-

Neapolitana» - знатная неаполитанка не видна за занавесками своего портшеза (1594 г.). (Фото Национальной библиотеки.)

родевство Неаполитанское плюс Сицилия. По сравнению с ним Тоскана была пятачком, который мог бы поместиться в горсти.