С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ АМЕРИКАНЦЫ ЗАНИМАЮТСЯ ИСКУССТВОМ

Я не хочу тратить время читателей и свое собственное, доказывая, каким образом средние размеры большинства состояний, отсутствие излишеств, всеобщее желание жить хорошо и постоянные усилия, предпринимаемые всеми и каждым с целью достичь личного благосостояния, заставляют людей развивать в своем сердце вкус к полезному за счет любви к прекрасному.

Мне бы хотелось, однако, пойти дальше и, отметив главную черту, обрисовать также и некоторые другие.

Обычно бывает так, что в века господства привилегий занятие почти всеми видами искусства само становится привилегией, каждая профессия превращается в замкнутый со всех сторон мир, в который отнюдь не каждому позволено войти. И даже если какойлибо из видов художественной деятельности свободен, неподвижность, свойственная аристократическим нациям, приводит к тому, что все те люди, которые занимаются одним и тем же видом искусства или ремесла, организуются в конце концов в четко определенный класс, всегда состоящий из одних и тех же семейств, все члены которых знают друг друга и в среде которых вскоре рождается коллективное мнение и чувство корпоративной гордости. Каждый художник и ремесленник, принадлежащий к производительному классу данного типа, должен не только делать себе состояние, но и охранять свое профессиональное положение. Он руководствуется отнюдь не только личной выгодой и даже не интересами покупателя, а интересами корпорации, которые заключаются в том, чтобы каждый мастер создавал шедевры. Следовательно, в аристократические периоды цель искусств и ремесел определяется необходимостью делать вещи как можно лучше, а не тем, чтобы производить как можно быстрее товары, пользующиеся спросом.

Напротив, когда любая профессия открыта для всех, когда множество людей беспрестанно то начинают, то бросают ею заниматься, когда коллеги не знакомы между собой, не интересуются делами друг друга и почти не встречаются из-за своей многочисленности, социальные связи между ними нарушаются и каждый работник, предоставленный самому себе, стремится лишь заработать как можно больше денег при наименьших затратах; он ни с чем не считается, кроме воли потребителя.

В тех странах, где богатство, как и власть, всегда сконцентрированы в руках немногих, право пользования львиной долей благ сего мира принадлежит небольшому постоянному числу индивидуумов; нужда, традиции, умеренность желаний удерживают от наслаждения этими благами всех остальных людей.

Поскольку этот класс аристократии, вознесенный на вершину величия, остается совершенно неподвижным, не уменьшаясь и не увеличиваясь в количественном отношении, его потребности всегда остаются неизменными и проявляются одинаково. В людях, принадлежащих к этому классу и по наследству получающих господствующее положе-

344

ние, естественным образом развивается вкус к превосходно выполненным долговечным изделиям.

Это оказывает общее воздействие на представления нации об искусстве.

Часто бывает, что у таких народов даже крестьяне предпочтут остаться вообще без предметов их страстных желаний, чем приобрести несовершенные по качеству вещи.

В аристократических обществах работники трудятся лишь для ограниченного круга покупателей, желания которых очень трудно удовлетворить. Прибыль, получаемая мастерами, в основном зависит от совершенства их работы.

Положение становится иным, когда все привилегии уничтожены, классы смешиваются и все люди беспрестанно падают вниз и поднимаются вверх по социальной лестнице.

В любом демократическом обществе встречается множество граждан, проживающих доставшуюся им долю отцовского состояния. Усвоенные ими с лучших времен определенные потребности, которые они сохраняют и тогда, когда уже более не имеют возможности их удовлетворять, заставляют этих людей беспокойно искать каких-либо окольных путей обретения утраченных возможностей.

С другой стороны, в демократическом обществе всегда имеется очень много людей, чьи состояния растут, но чьи желания растут еще быстрее, чем их богатство; эти люди глазами пожирают все те блага, которые богатство обещает задолго до того, как они смогут их себе позволить.

Ремесленники хорошо понимают эти чувства, поскольку они сами испытывают их: в период аристократии мастер старался продавать свои изделия немногим покупателям по очень высокой цене; теперь он видит, что можно быстрее обогатиться, продавая всем более дешевые товары.

Но добиться уменьшения стоимости товара можно лишь двумя способами.

Первый из них заключается в обнаружении методов улучшения и ускорения их производства на научной основе. Второй путь — производить большее количество почти одинаковых изделий, но худшего качества. Во времена демократии все умственные способности работника сконцентрированы на этих двух задачах.

Он старается изо всех сил изобрести способ работать не только лучше, но быстрее, с меньшими затратами, и, если это ему удается, он экономит, ухудшая внутренние качества своего изделия, не делая его, однако, полностью непригодным для употребления. Когда только богатые люди имели часы, почти все они были великолепной работы. Сейчас подавляющее большинство часов сделано посредственно, зато все на свете их имеют. Таким образом, демократия не только устремляет человеческое сознание к полезным видам искусства и ремесел, но и побуждает мастеров очень быстро изготавливать множество несовершенных вещей, а потребителей — удовлетворяться качеством этой продукции.

Это не значит, что при демократии искусство не способно создавать при необходимости чудесные произведения. Это иногда случается, когда объявляются покупатели, готовые оплачивать время и труд мастера. В условиях острой борьбы во всех видах производства, сильной конкуренции и бесчисленных поисков обязательно появляются превосходные мастера, в совершенстве постигшие секреты своей профессии; однако они лишь в редких случаях могут показывать все, что умеют: они берегут свои силы, они сознательно придерживаются золотой середины, которую сами же и определяют и, хотя вполне способны превзойти ожидаемые результаты, сосредоточивают внимание лишь на поставленной перед собой цели.

Прибыв в какую-нибудь страну и увидев несколько замечательных произведений искусства, созданных в этой стране, я ничего еще не могу сказать о ее государственном устройстве и политических законах. Но если я понял, что произведения искусства здесь в основном среднего качества, что рынок изобилует огромным количеством недорогих

345

товаров, я уверен, что в стране, где это происходит, роль привилегий уменьшается, классовые перегородки начинают разрушаться и вскоре все классы станут перемешиваться.

Мастера и ремесленники, живущие при демократии, не только стремятся сделать свои утилитарные изделия доступными для всех граждан, но также изо всех сил стараются придать всей своей продукции внешний блеск, не соответствующий ее внутренним качествам.

При смешении всех классов каждый человек надеется казаться не тем, кто он есть в действительности, и тратит большие усилия на то, чтобы этого добиться. Демократия не порождает этого слишком естественного для человеческого сердца чувства, но она его материально овеществляет: притворная добродетельность свойственна всем временам, притворная роскошь в особой мере показательна для демократических веков.

И нет такой хитрости, к которой не прибегали бы искусства и ремесла с целью удовлетворить эти новые потребности, создаваемые человеческим тщеславием; усердие мастеров в данном отношении иногда заходит так далеко, что они начинают вредить самим себе. Люди уже научились столь хорошо подделывать бриллианты, что их легко можно принять за настоящие. Как только будет открыт способ выпускать такие фальшивые бриллианты, что их нельзя уже будет отличить от подлинных, люди, возможно, утратят интерес и к тем и к другим, и они превратятся в простые камушки.

Это приводит меня к разговору о тех видах искусства, которые преимущественно называются «изящными искусствами».

Я не считаю, что демократическая государственность с ее институтами обязательно должна уменьшать число людей, занимающихся изящными искусствами; однако они, институты, оказывают сильное влияние на характер и роль этих видов искусства.

Не имея возможности долее стремиться к художественному величию, мастера ищут элегантности и броской красоты; реальность ценится меньше видимости.

В аристократических странах было создано небольшое количество подлинно великих полотен, а в демократических — великое множество приятных картин. Аристократии отливают свои монументы из бронзы, демократии ставят памятники из гипса.

Когда я впервые подплывал к Нью-Йорку с той части Атлантического океана, которая известна под названием Ист-Ривер, я был поражен, увидев на берегу на некотором расстоянии от города несколько небольших беломраморных дворцов, часть которых была построена в античном стиле; на другой день, рассмотрев повнимательнее то здание, которое в особенности привлекло мой взор, я обнаружил, что его стены были сделаны из кирпича, побеленного известью, а колонны — из крашеного дерева Все здания, которыми я восхищался накануне, оказались такими же.

Демократические социальные условия и институты, кроме того, обусловливают появление во всех подражательных искусствах вполне определенных тенденций, которые можно с легкостью выявить. Живописцы часто отказываются от изображения души, предпочитая воспроизводить только тело; изображением движений и впечатлений они подменяют воплощение чувств и мыслей, а на место идеала они в конечном счете водружают реальность.

Я сомневаюсь, чтобы Рафаэль столь же углубленно изучал мельчайшие детали человеческого тела, как это делают простые рисовальщики наших дней.

Напротив, Давид и его ученики были столь же хорошими анатомистами, как и художниками. Они чудесно воспроизводили находившиеся перед их глазами модели, но их воображение редко что-нибудь добавляло к этому; они с точностью следовали природе, тогда как Рафаэль воплощал нечто более совершенное, чем природа. Они оставили нам

346

точное изображение человека, а творения Рафаэля дают нам возможность хотя бы не вполне ясно увидеть облик божества.

Все то, что я сказал о принципах художественной трактовки в живописи, можно отнести и к выбору сюжетов.

Художники Возрождения, вперив взоры в небеса или же в глубь времен, обычно искали такие величественные сюжеты, которые позволяли бы вовсю разыграться их воображению. Наши живописцы часто пользуются своим талантом для точного воспроизведения подробностей частной жизни, беспрерывно текущей перед их глазами, копируя все углы заурядных предметов, оригиналы которых и сама природа создала в избытке.

Глава XII ПОЧЕМУ АМЕРИКАНЦЫ ОДНОВРЕМЕННО ВОЗВОДЯТ ТАКИЕ МАЛЕНЬКИЕ И ТАКИЕ ОГРОМНЫЕ СООРУЖЕНИЯ

Сказав, что в века демократии памятники искусства, возрастая в количественном отношении, становятся меньших размеров, я сам спешу отметить, что у этого правила имеется исключение.

При демократии отдельные личности крайне ничтожны, но государство, представляющее их всех и держащее их всех в своих руках, очень могущественно. Нигде граждане не кажутся столь маленькими, как в демократическом обществе. Нигде сама нация не кажется столь огромной, что фантазия с легкостью рисует себе ее грандиозные формы. В демократических обществах воображение людей самоограничивается, когда они думают о себе, и бесконечно расширяется, когда они думают о Государстве. Доходит до того, что население, скромно живущее в своих тесных жилищах, часто представляет себе нечто совершенно гигантских размеров, когда речь заходит об общественных памятниках.

На том месте, где американцы пожелали основать свою столицу, они оградили территорию, достаточную для огромного города, который в настоящее время имеет едва ли больше жителей, чем Понтуаз, но который в один прекрасный день будет иметь их миллион, как они считают; поэтому они уже сейчас выкорчевали деревья в радиусе десяти лье, дабы они не причиняли беспокойства будущим жителям этой воображаемой столицы. В центре города они возвели великолепный дворец, предназначенный для заседаний конгресса, и дали ему помпезное название Капитолий.

Некоторые из штатов ежедневно разрабатывают и осуществляют столь грандиозные проекты, что они потрясли бы инженерный гений великих наций Европы.

Таким образом, демократия побуждает людей не только производить великое множество мелких изделий, но также создавать и немногочисленные гигантские сооружения. Между этими двумя крайностями, однако, нет взаимосвязи. Несколько сохранившихся разрозненных огромных строений, следовательно, ничего еще не говорят о государственном устройстве и общественных институтах того народа, который их воздвиг.

Хочу добавить, хотя это выходит за пределы моей темы, что они также ничего не говорят о величии, просвещенности и подлинном процветании этого народа.

Всякий раз, когда какая-нибудь власть будет способна направить все силы народа на выполнение какого-либо одного проекта, ей удастся, не особо заботясь о мастерстве, затратив много времени, создать нечто огромное, из чего, однако, нельзя будет заключить, что этот народ очень счастлив, весьма просвещен или хотя бы очень силен. Испанцы обнаружили, что город Мехико изобиловал великолепными храмами и огромными дворцами, но это нимало не помешало Кортесу завоевать всю Мексиканскую империю, имея шестьсот пехотинцев и шестнадцать лошадей.

Если бы римляне лучше знали законы гидравлики, они не стали бы возводить все эти акведуки, которые теперь окружают руины их городов, и нашли бы лучшее применение своей силе и богатству. Открой они паровой двигатель, они, быть может, не стали бы устилать землю длинными специально выдолбленными каменными плитами вплоть до крайних пределов своей империи, строя так называемые «римские дороги».

Эти сооружения являются великолепными памятниками их невежества и одновременно — их величия.

347

Народ, который не оставит никаких иных свидетельств своего существования, кроме нескольких свинцовых труб в земле и стальных распорок между рельсами на ее поверхности, вполне мог быть более могущественным властителем природы, чем римляне.