<<
>>

КАК АНГЛИЯ СТАЛА ВЕЛИКОБРИТАНИЕЙ

На севере и на западе Англия граничит с труднодоступными нагорьями, главным образом пастушескими, долгое время остававшимися очень бедными, редко заселенными, притом кельтами, чаще всего не воспринимавшими английскую культуру.

Навязать себя таким соседям—это был решающий процесс внутренней истории Британских островов, предприятие, которое могло допустить лишь плохие решения— силовые. Как и полагается, политика здесь предшествовала экономике, а последняя долго удовлетворялась ограниченными, даже пунктирными успехами. В Корнуолле лондонские негоцианты очень рано завладели одним только оловом 305. В Уэльсе, заново завоеванном в 1536 г., экспорт скота, перегонявшегося в Лондон, сделался характерной чертой лишь после 1750 г.306, а по- настоящему этот край преобразится лишь с тяжелой индустрией, которая будет там организована англичанами в XIX в. Но, как и можно было предвидеть, две главные партии этой внутренней игры разыгрывались в отношении Шотландии, где ход событий оказался в общем непредвиденным, и Ирландии, где Англия никогда не прекращала эксплуатировать колонию, до которой было рукой подать.

В принципе Шотландия была создана для того, чтобы оставаться самостоятельной и избежать «маргинализации», даже элементарной. Она была обширна, равняясь в целом [по площади] половине Англии, гориста, бедна, отделена от своей соседки труднопроходимыми приграничными областями. Все прошлое, заполненное ожесточенными войнами, предрасполагало ее к тому, чтобы говорить «нет», сопротивляться. Да к тому же даже после 1603 г., когда Яков VI Шотландский унаследовал престол Елизаветы и стал Яковом I Английским, соеди нив таким образом на одной голове короны обеих стран, Шотландия сохранила правительство и парламент, об относительной слабости которых говорить можно, но которые все же продолжали существовать307. Точно так же продолжали существовать граница между Шотландией и Англией и таможни на ней.

Но если таможни эти давали первой возможность защититься от бурного импорта, то второй они позволяли закрыть свою территорию для скота и льняных тканей Шотландии, так же точно как и воспретить мореходам из Эдинбурга, Глазго или Данди доступ в английские колонии...

Шотландия в XVII в. была страной бедной. Было бы смешно хотя бы на миг сравнить ее с Англией. Ее экономика была .архаичной, ее замледелие—традиционным, и слишком часто убийственные голодовки следовали там за плохими урожаями, например в 1695, 1696, 1698 и 1699 гг. «Мы никогда не узнаем, сколько людей умерло [в эти годы]: современники поговаривали об одной пятой, одной четвертой населения, даже об одной трети и более в некоторых областях, где жители вымерли или бежали»308.

Однако же внешняя экономика оживляла порты, прежде всего Лит, гавань Эдинбурга, Абердин, Данди, Глазго плюс множество гаваней, из которых выходили многочисленные малотоннажные суда, направляясь в различные пункты назначения: в Норвегию, Швецию, Данциг (Гданьск), Роттердам, Вере, Руан, Ла-Рошель, Бордо, порой в Португалию и Испанию. Суденышки отважные, зачастую последними проходившие пролив Зунд в западном направлении перед зимним ледоставом. Шотландские моряки и купцы иной раз прерывали свои путешествия, чтобы обосноваться за границей, шла ли речь о жалких скоттарз (skottars), остававшихся торговцами вразнос, или о процветающих буржуа, составивших состояние в. Стокгольме, Варшаве или в Регенсбурге309. Торговая жизнь вносила одушевление в приморские города Равнин (Lowlands), и такая незначительного объема морская активность непрестанно возрастала. Купцы Эдинбурга и Глазго (бывшие все местными уроженцами, что, на наш взгляд, было признаком здоровой торговли) были предприимчивы, невзирая на слабость их капиталов. Это объясняет создание в 1694 г., но также и конечную неудачу шотландской Африканской компании, которая тщетно пыталась изыскать капиталы в Лондоне, Гамбурге и Амстердаме310. Попытки насаждения шотландской колонии на берегах Дарьенского перешейка в 1699 г.

также оказались тщетными. Англия, далекая от того, чтобы ее поощрять, с облегчением взирала на эту неудачу311. В Шотландии же этот провал принял облик национального траура.

Вероятно, именно в надежде на открытие английского и американского рынков парламент в Эдинбурге в 1707 г. большинством в три или пять голосов высказался за политическую унию с Англией. Этот расчет, ежели такой расчет был, вовсе не был неправилен, ибо, как показал Смаут, парадоксальным образом возросшая политическая зависимость Шотландии не вылилась в экономическое порабощение, в «маргинализацию». С одной стороны, потому, что, сделавшись почти что англий- ской провинцией, она станет пользоваться всеми торговыми преимуществами, какими за границей похвалялись британцы, и шотландские купцы в состоянии были воспользоваться случаем. С другой стороны, потому, что ничто из того, чем располагала Шотландия, не представляло для Англии особого экономического интереса, который повлек бы за собой установление властного хозяйничанья. Тем не менее процветание и новый подъем, на которые рассчитывали, наступили не сразу. Потребовалось время, чтобыизвлечь выгоду из возможности торговать по всей английской «империи», в Северной Америке, на Антильских островах, даже в Индии, куда столько шотландцев отправится на поиски богатства к вящему раздражению коренных англичан. И только с [экономическим] взлетом XVIII в. и во второй половине последнего свободно разовьются экспорт и промышленность. И все же успех был очевиден. Поначалу произошло развитие крупной торговли скотом; между 1740 и 1790 гг. цены на него выросли на 300% благодаря снабжению английских флотов. Точно так же увеличился экспорт шерсти, которому тоже благоприятствовал рост цен. Отсюда и логичные, если и не всегда благотворные, преобразования, земля приобретала большую ценность, нежели труд, и скотоводство расширялось за счет пашни и общинных земель. Наконец, после 1760 г. Шотландия энергично и самобытно примкнула к промышленному преобразованию Англии. И подъем ее льняных, а потом и хлопковых мануфактур, опиравшийся на банковскую систему, которую англичане нередко считали превосходящей английскую, натиск ее городов в конце концов доставили шотландскому сельскому хозяйству достаточный спрос, чтобы способствовать его запоздалой, но быстрой трансформации.

«Прогресс», любимое слово века Просвещения, был паролем повсюду в Шотландии. И «все классы общества осознали ту живую силу, что несла их в направлении к более богатому обществу»312.

Нет никакого сомнения: наблюдался взлет (take-off) Шотландии. Около 1800 г. один автор писал: «Если бы Шотландия не процветала, Глазго не вырос бы столь значительно, как это с ним произошло, городская стена Эдинбурга не удлинилась бы вдвое за тридцать лет, и там не строили бы ныне совершенно новый город, коего сооружением занято около десяти тысяч иностранных рабочих»313. Такая эволюция, столь отличная от ирландской модели, о которой мы еще будем говорить, была ли она обязана своим возникновением простому стечению обстоятельств? Или инициативе и опытности шотландских купцов? Или тому факту, подчеркиваемому Смаутом, что демографический рост в Шотландии, по крайней мере на Равнинах, был умеренным и не сгладил, как это произошло в стольких современных развивающихся странах, выгоды роста экономического? Вне сомнения, всему этому одновременно. Но разве не следует подумать также о том, что Шотландия не наталкивалась, как Ирландия, на вошедшую в плоть и кровь враждебность Англии? О том, что Шотландия не была целиком кельтской, что в самой богатой ее области, на Равнинах, низколежа- щих землях, протянувшихся от Глазго до Эдинбурга, давно говорили по-английски, какой бы ни была действительная причина такой англизации. У англичанина могло складываться впечатление, что он находится там дома. Напротив, Нагорья (Highlands) говорили по-гэльски (на крайнем севере есть даже район, где сохранился норвежский диалект). Однако не вызывает сомнения, что экономический рост Шотландии лишь подчеркнул разрыв между нагорьями и равниной. Можно было бы сказать, что граница, что отделяла в XVII в. все более и более богатую Англию от относительно бедневшей Шотландии, граница эта в некотором роде переместилась с англо-шотландской границы к границе Нагорий.

В Ирландии положение было весьма отличным: в XII в. Англия обосновалась внутри Пэйла (Pale) 314, как позднее обосновывалась в своих американских колониях.

Ирландец был ее врагом, туземцем, которого презирали и одновременно боялись. Отсюда и отсутствие взаимопонимания, бесцеремонность и множество жестокостей, мрачный итог которых незачем более подводить: английские историки проделали это ясно и честно315. Несомненно, говорит один из них, «ирландцы наряду с неграми, продаваемыми как рабы, были главными жертвами системы, которая обеспечила Великобритании ее мировое господство»316.

Но то, что нас здесь интересует,—это не колонизация Ольстера и не «фарс» с так называемым ирландским правитель ством, учрежденным в Дублине (к тому же фикция такого правительства будет в 1801 г. уничтожена присоединением ирландского парламента к парламенту в Лондоне), а подчинение Ирландии английскому рынку, то полнейшее подчинение, которое сделало из торговли с Ирландией «на всем протяжении XVIII

в. ... самую важную отрасль английских торговых операций за морем»317. Эксплуатация организовывалась с опорой на поместья англо-ирландцев, протестантов по вероисповеданию, которые конфисковали к своей выгоде больше трех четвертей ирландской земли. Из дохода в четыре миллиона фунтов сельская Ирландия выплачивала отсутствующим собственникам ежегодную повинность порядка 800 тыс, фунтов; еще до завершения XVIII в. эта сумма достигнет миллиона. В таких условиях ирландское крестьянство было доведено до нищеты, тем более что его подтачивал демографический подъем.

И Ирландия погрузилась в состояние «периферийной» страны: в ней сменяли друг друга «циклы» в том смысле, в каком Лусиу ди Азеведу318 употребил бы это слово в применении к бразильской экономике. Около 1600 г., поскольку Ирландия была покрыта лесами, она сделалась к выгоде Англии поставщиком леса и развила, точно так же к выгоде своих господ, железоделательную промышленность, которая сама собой угаснет, когда столетие спустя остров окажется полностью лишен лесного покрова. Тогда, отвечая на возросшие требования английских городов, Ирландия специализировалась на животноводстве и экспорте соленой говядины и свинины, а также бочонков со сливочным маслом, потому что английский рынок, снабжаемый из Уэльса и Шотландии, закрылся для вывоза живого скота с соседнего острова.

Главным портом для этого громадного экспорта был Корк в Южной Ирландии: он был поставщиком одновременно Англии, английских флотов, сахарных островов Вест-Индии и флотов западноевропейских наций, в частности Франции. В 1783 г. за сезон, «который длится октябрь, ноябрь и декабрь», в Корке было забито почти 50 тыс. голов крупного рогатого скота, к которым добавлялись на такую же сумму «свиньи, койх забивают весной», не считая вклада других скотобоен319. Европейские купцы подкарауливали цены, которые устанавливались с закрытием сезона на бочки соленой говядины или свинины, на центнеры шпига, топленое свиное сало, сливочное масло, сыр. Любопытствующий епископ Клойнский, перечисляя громадное количество быков, свиней, масла, сыра, ежегодно экспортировавшееся Ирландией, «задавался вопросом, как иностранец сможет постичь,' что в стране, столь обильной продовольствием, половина жителей умирает с голоду» 320. Но продовольствие это никоим образом не служило для внутреннего потребления, в такой же мере, как в Польше, где произведенная крестьянами пшеница ими не потреблялась.

В последние десятилетия XVIII в. ирландская солонина начала испытывать конкуренцию со стороны русского экспорта через Архангельск и еще более — вследствие прибытия поставок из американских колоний Англии. Именно тогда начался зерновой «цикл». 24 ноября 1789 г. французский консул писал из Дублина: «Самые просвещенные люди, коих мнения я мог спросить... рассматривают торговлю солониной как потерянную для Ирландии, но весьма далеки от того, чтобы по сему поводу печалиться, и с удовольствием видят, как крупные собственники понуждаемы их же собственными интересами изменять систему пользования землей, до сего времени преобладавшую, и не оставлять единственно для выпаса скота громадные и плодородные участки, кои, будучи возделаны, дают работу и средства к существованию намного большему числу жителей. Сия революция уже началась и осуществляется с непостижимой быстротой. Ирландия, некогда зависевшая от Англии в отношении зерна, каковое потребляет ее столица [Дублин], единственная часть острова, где был каким-то образом известен этот вид пищи, несколько лет уже в состоянии экспортировать значительные количества оного»321. Известно, что Англия, бывшая ранее экспортером зерна, с ростом своего населения и началом своей индустриализации сделалась страной— импортером зерновых. Зерновой цикл сохранится в Ирландии до отмены хлебных законов в 1846 г. Но в начале его зерновой экспорт б?ш силовым приемом, что напоминало" польскую ситуацию XVII в. «Ирландцы,— поясняет далее наш информатор,— в состоянии экспортировать [зерно в 1789 г.] лишь потому, что подавляющее их большинство не потребляет хлеба вовсе. Из страны вывозят не избыток, а то, что везде в иных странах считалось бы необходимым. На трех четвертях сего острова народ довольствуется картофелем, а в северной части— кашей из овса, из коей они делают сухари, и похлебкой. Таким- то образом бедный, но привыкший к лишениям народ кормит нацию [Англию], каковая имеет куда более природных богатств, нежели он сам» 322. Если придерживаться статистики ее внешней торговли, куда к тому же добавлялись еще лов лосося, доходный китобойный промысел, широкий вывоз льняного полотна, производство которого началось примерйо с середины века, то в итоге в 1787 г. Ирландии остался бы доход в один миллион фунтов стерлингов. На самом деле это именно то, что она выплачивала в средний год англосаксонским собственникам.

Но с началом американской Войны за независимость для Ирландии, как и для Шотландии, представился благоприятный случай. Лондонское правительство умножило тогда число обещаний, отменило в декабре 1779 г. и в феврале 1780 г. определенное число ограничений и запретов, которые лимитировали ирландскую торговлю, разрешило прямые связи с Северной Америкой, Ост-Индией, Африкой, открыло ирландским подданным короля доступ в Левантинскую компанию (.Levant Company) 323. Когда эта новость достигла Парижа, там восклицали: «В Ирландии... только что произошла революция»; король Английский «станет неизмеримо более могущественным, чем он когда-либо был... и Франция... наверняка станет жертвою [всего этого], ежели она быстро не воздвйгнет преграду такому немыслимому увеличению могущества. Есть одно средство в сем преуспеть, вот оно: создать в Ирландии нового короля»324.

Ирландия извлекла выгоду из этих уступок. Льноткацкая промышленность, в которой была занята, быть может, четверть населения, развилась еще больше. 26 ноября 1783 г. «Га- зетт де Франс» объявила, что Белфаст экспортировал в Америку и в Индию 11 649 штук полотна, составляющих 310 672 «прута» *, и что «в весьма скором времени города Корк и Уотерфорд в Ирландии будут вести большую торговлю, нежели Ливерпуль и Бристоль» (это наверняка преувеличение). В 1785 г.325 Питту Младшему даже достало ума предложить полное экономическое освобождение Ирландии, но преградой к тому стала враждебность палаты общин, и, констатировав эту преграду, премьер по своему обыкновению не стал настаивать.

Вне сомнения, тогда была утрачена великая возможность, ибо немного времени спустя, с Французской революцией и с военными десантами, которые она организовала на остров, в Ирландии снова наступила драма. Все в некотором роде началось сначала. Так что верно, что Ирландия, по выражению Видаль де Лаблаша326, слишком близкая к Англии, чтобы от нее ускользнуть, слишком большая, чтобы быть ассимилированной, без конца оказывалась жертвой своего географического положения. В 1824 г. была открыта первая пароходная линия между Дублином и Ливерпулем, которую вскоре обслуживало 42 судна. В 1834 г. один современник говорил: «Некогда полагали в среднем неделю на переезд из Ливерпуля в Дублин; ныне это дело нескольких часов» 327. И теперь Ирландия, более чем когда бы то ни было приближенная к Англии, оказалась в ее власти.

Если мы, чтобы закончить, вернемся к нашему истинному спору, то вы без особого труда согласитесь, что рынок Британских островов, вышедший из английского рынка, наметившегося уже давно, сильно и четко обрисовался начиная с американской Войны за независимость, что последняя с этой точки зрения отметила определенное ускорение, некий поворот. Вот это и следует присоединить к прежним нашим выводам, а именно что Англия сделалась безраздельной хозяйкой европейского мира-экономики к 1780—1785 гг. Разве не удалось тогда английскому рынку достигнуть трех вещей разом: овладения самим собой, овладения британским рынком, овладения рынком мировым?

<< | >>
Источник: Фернан Бродель. Материальная цивилиза ция, экономит и капитализм, ХV-ХVШвв. томЗ. 1992

Еще по теме КАК АНГЛИЯ СТАЛА ВЕЛИКОБРИТАНИЕЙ:

  1. КАК АНГЛИЯ СТАЛА ОСТРОВОМ
  2. Похоже, ты стала известным в Петербурге человеком...
  3. н.и. лапин: «НАША СОЦИОЛОГИЯ СТАЛА ПОЛЕМ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ, свободных от ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ДИКТАТА»3
  4. Александр Николаевич Радищев (1749–1802) «…ДУША МОЯ СТРАДАНИЯМИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА УЯЗВЛЕННА СТАЛА»
  5. СОЦИОЛОГИЯ ВЕЛИКОБРИТАНИИ
  6. АНГЛИЯ
  7. § 4. Великобритания в 50 - 90-е годы
  8. 1931 РОБЕРТ БАЙРОН ВЕЛИКОБРИТАНИЯ
  9. § 9. Великобритания в 30-е годы
  10. Великобритания
  11. Англия
  12. АНГЛИЯ
  13. ГЛАВА 3 АНГЛИЯ В XIV — XV ВЕКАХ
  14. ГЛАВА XIII ОСНОВЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПРАВА ВЕЛИКОБРИТАНИИ
  15. Великобритания: в поисках компромисса
  16. АНГЛИЯ И ГОЛЛАНДИЯ