§1. РОДО-ПЛЕМЕННЫЕ ОБЫЧАИ СЛАВЯН И ТРАДИЦИИ ЯЗЫЧЕСТВА

В «Повести временных лет» первые киевские летописцы весьма подробно и, как правило, отрицательно характеризуют образ жизни сравнительно недавнего дохристианского прошлого: «Все эти племена (славянские — В. И.) имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят за нее — кто что даст. А древляне жили звериным обычаем, жили — по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона божьего, но сами себе устанавливающие закон»561.

Родовому строю соответствовал политеизм, претерпевший сложные изменения.

В начале I тысячелетия до нашей эры в мировосприятии предков славян совершились резкие перемены. Возникли два новых типа погребений: либо в позе спокойно спящего человека, который обрел вечный покой и не превращается в иное живое существо; либо стали сжигать трупы на больших погребальных кострах. «Рождается важная идея существования души, более долговечной, чем тело человека. Душа невидима, неосязаема; отделившись от тела, душа вместе с дымом костра поднимается к небу, обретается в некоем отдаленном "ирье" — обиталище душ умерших (навий)»562.

Уже в глубокой древности отношения человека к природе существенно изменялись в связи с переменами в трудовой деятельности, общественным разделением труда, переходом от охоты к скотоводству и земледелию, от присваивающего хозяйства к хозяйству производящему. Если первобытный охотник в борьбе с животным миром в значительной мере был обязан самому себе, своей ловкости, меткости, отваге и выносливости, то земледелец находился в зависимости от природы и прежде всего от неба, от солнца, от дождя. Небо с его светилами для охотника и в известной мере для скотовода было образцом удивительного порядка, системы, равномерности и строгой последовательности. Небо же земледельца было непостоянным, неразумным, непредугадываемым... Урожай лишь отчасти зависел от усилий земледельца при пахоте и севе, а после этих операций пахарю оставалось ждать три месяца дождя, который мог соответствовать оптимальным срокам, а мог и коренным образом нарушать желательный для земледельца ритм полива посевов и обречь целые племена на голод.

Так, еще на рубеже каменного века, рождались представления о всемогущих, грозных (от «грозы») и непостижимо капризных божествах неба, от воли которых зависела жизнь земледельцев.

Древнейшими божествами плодовитости и плодородия, восходящими к охотничьим племенам эпохи матриархата, были рожаницы. Первоначально эти представительницы рода, его продолжения, выражавшие идею плодовитости — плодородия у охотничьих племен, сохранивших пережитки тотемизма, представлялись полуженщинами-полулосихами, находившимися на небе и отождествлявшимися с важнейшими звездными ориентирами, называвшимися Лосихой и лосенком (Большая и Малая Медведицы). Мир расслоился: Небесный и звездный, земной и подземно-подводный. Хозяйки Мира — мать и дочь — рождают все поголовье животных, рыб и птиц, необходимое людям. У земледельческих племен рожаницы — покровительницы урожая, подательницы небесной влаги — дождя. Одновременно с ними у земледельческих племен появляется и представление о Великой Матери — как Прародительнице Мира и как Матери-Земле («Мать-сыра-земля»), покровительнице урожая. У славянских племен это Макошь (Мокошь) — «Мать урожая» (слово «кош» — повозка для снопов, корзина для зерна, плетеный амбар для соломы, загон для скота).

С возрастанием роли земледелия (возможно, в эпоху бронзы) и с переходом к патриархату оформляется культ бога Вселенной — Рода. В этом культе соединились и космологические, и древние социальные представления. В русских средневековых источниках он изображался как небесный бог, находящийся на воздухе («Восседающий на облаке»), управляющий тучами и вдувающий жизнь во все живое565.

По мере развития и усложнения славянской мифологии все более четко выступают три уровня в характеристике ее персонажей. Различия определяются их связями с общинным (родовым) коллективом, степенью индивидуализированного воплощения, особенностями временных характеристик и степенью актуальности их для человека566. К высшему уровню с наиболее обобщенным типом функций богов (ритуально-юридическая, военная, хозяйственно-природная) относились славянские божества, упоминаемые в «Повести временных лет»: «И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным дворцом: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И приносил им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот»567. Летописец не упомянул Сварога и Ярилу. Возможно, потому, что Сварог предшествует Дажьбогу. Не назвал он и Рода, и рожаниц, скорее всего потому, что они предшествовали богам, составившим языческий пантеон X в.

В начале ХП в. в «Слове об идолах» неизвестный автор, как и многие духовные деятели этого и более позднего времени, осуждал продолжающееся тайное поклонение идолам.

Перун — божество относительно позднее, «княжески- дружинный бог»; для остальных ближе был Велес — «скотий бог».

Летописец начала XII в. называет бога Сварога (Небо) и его сына Сварожича (Огонь). Сварог научил людей ковать металл. В представлении летописца с эпохой Сваро- га связаны установление моногамии и жестокая казнь — сожжение — за ее нарушение, а с эпохой Дажьбога — появление имущественных различий и государств — люди стали платить дань царям.

Ниже богов шли персонифицированные члены основных противопоставлений с четко выраженным нравственно-положительным или нравственно-отрицательным смыслом: Доля, Лихо, Правда, Кривда568. К низшей мифологии относятся разные классы неиндивидуализи- рованной нечисти, духов, животных, связанных со всем мифологическим пространством от дома, хозяйственных построек до леса, болота, моря: домовые, овинники, лешие, водяные, русалки, вилы, кикиморы, из животных — волк и медведь. Их оппозиция всегда опосредована отношением к человеку и получает нравственный смысл — добра или зла как благоприятного или неблагоприятного для общности, рода, отдельного человека. Нередко этот выбор оказывался связан с добрым или злым мифическим персонажем (например, у западных славян — Белбог и Чернобог как персонификация доброй и злой доли). С утверждением жизни связаны Род, Макошь, рожаницы — дарующие жизнь, плодородие и долголетие. Именно дарующим жизнь, всемогущим и благодатным представлен Род. Не случайно его сопоставление с Саваофом и Христом, с обязательным обличением «мерзостных языческих заблуждений», К XII в. относится комментарий к Евангелию от Иоанна, в котором говорится о «вдуновении» духа в человека: «Вдуновение бессмертное нестареющее един вдымает вседръжитель, иже един безсмертен и не- погибающих творец.

Дуну бо ему [человеку] на лице дух жизни и быеть человек в душю живу.

Православные проповедники и летописцы-монахи подчеркнуто отрицательное отношение к язычеству выражали и непосредственно, и косвенно, приписывая все безнравственные поступки киевских князей-язычников их «безбожию» и «поклонению идолам». Святослав, который не внял мудрым советам принявшей крещение матери своей, княгини Ольги (жестокость расправы которой с древлянами за убийство мужа князя Игоря описана с явным одобрением) и не принял крещения, сказал: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться»570. Однако вопреки своей позиции летописец не мог не отметить мужества и прямоты Святослава, который всегда предупреждал своих противников: «Иду на Вы!» Полководческий талант и мужество Святослава выражены в словах перед битвой с византийцами, многократно превосходящими русских силами: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не принимают позора. Если же побежим — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исцолчи- лись русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали»571.

Византийские, европейские и варяжские источники неизменно высоко оценивали нравственные качества славян: мужество, смелость, открытость, честность, верность слову. Один из первых византийских историков Проко- пий Кесарийский (VI в.) писал, что славяне «не подчиняются одному человеку, но исстари живут в демократии; поэтому обо всем, что для них полезно или вредно, они рассуждают сообща... Судьбы они совсем не знают и не приписывают ей никакого влияния на людей. Когда им угрожает смерть, в болезни ли, или на войне, они дают обет, что если избегнут смерти, то тотчас же принесут, за спасение жизни, жертву богу, — и когда опасность минует, приносят жертву и считают, что этим купили свое спасение. Поклоняются также рекам и нимфам, и другим божествам, и всем им приносят жертвы...»572

Однако русский монах-летописец склонен считать гибель Святослава от печенегов наказанием за отказ от крещения. Не менее резко подчеркивает он безнравственное поведение — до крещения! — и Владимира Святославича. В летописи рассказано о сватовстве Владимира к Рог- неде, дочери полоцкого князя Рогволода, ее оскорбительном отказе («Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Яро- полка») и мести Владимира, который, напав на Полоцк, убил Рогволода и двух его сыновей и насильно взял Рог- неду; затем, с помощью воеводы Ярополка — Блуда — убил Ярополка, своего брата. «Владимир же стал жить с женою своего брата — гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во- вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей»573. Грешен, по словам летописца, был Владимир и тем, что у него было пять жен и восемьсот наложниц. «И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и раетляя девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спа- сение»574.

Попытки оценить деятельность и поведение Владимира Святославича с позиций монашеской, ортодоксально-христианской морали привели к ложным суждениям, затрудняющим понимание описываемых событий. Оценка с позиций семейно-брачных отношений, отвечающих феодально-православной системе морали, скорее запутывает, чем проясняет ситуацию. В истории с Рогнедой и гречанкой — женой Ярополка — в действительности обнаруживается древний обычай смены (пресечения) линии наследования княжеской власти в эпоху, предшествовавшую принятию христианства. Не «насилие» и «прелюбодейство», но определенный публичный ритуал, свидетельствовавший об относительном смягчении нравов, описан, но не понят летописцем575.

Лишь однажды летописец отметил принесение человеческих жертв Перуну — богу княжескому, богу войны. Остальным богам, и прежде всего Роду и рожаницам, приносились жертвы медом, кашей и другими плодами земледельческого труда. Как укоренившаяся традиция этот обычай сохранялся не только во времена Киевской Руси, но и в Московском государстве — проповеди-обличения в приверженности к «языческой мерзости» относятся и к XV, и к XVI вв.

Несмотря на самую яростную борьбу православного духовенства с язычеством, окончательная победа не была достигнута. Ни казни волхвов, ни жестокие преследования скоморохов, ни репрессии против сел, в которых справлялись языческие праздники, не смогли уничтожить традиции язычества. В конце концов церковь вынуждена была «сквозь пяльцы» смотреть на то, как совершалось приспособление язычества к христианству (и даже содействовать этому). Наиболее типичным способом оказалось «приспособление через отождествление»: так, бог грома и молнии Перун превратился в Илью-пророка, Велес был отождествлен со святым Власием, Макошь — с Параскевой-пятницей, небесных кузнецов Сварожичей заменили евятые Кузьма и Демьян, Ярило стал святым Юрием (Георгием). Проявилась закономерность, отмеченная Б. А. Рыбаковым: «...эволюция религиозных представлений являла собой не полную смену одних форм другими, а наслаивание нового на старое»576.

В развитии системы моральных представлений, оценок, суждений этот момент противоречивого взаимодействия сыграл существенную роль. «С течением веков славянское язычество все более становилось выражением народного мировосприятия. Церковь с ее международной культурой богословской литературы, живописи, храмоиздательства и торжественно- театрального литургического действия стала прежде всего выразительницей феодальной идеологии. Язычество же удержалось в деревне и было формой проявления народных, крестьянских воззрений, существовавших на своих тысячелетних исконных основах»577. Прочность этих основ засвидетельствована в фольклоре: в народных легендах и сказках сохранилась память о древних мифах славян. Так, например, сказка о первых братьях-кузнецах, великих искусниках, сумевших победить трехглавого змея, — память о древнейшем богатырском эпосе. Письменные памятники свидетельствовали вплоть до XII в. («Слово о полку Игореве»), что это не только традиция устного творчества. Убедительное доказательство прочности языческих обрядов — сетования пастырей о пустующих церквах в дни языческих празднеств. «Книжники» — наиболее образованные люди Киевской Руси, подобные Илариону и Клименту Смолятичу, Максиму Греку или Федору Курицину, в той или иной степени противостоящие ортодоксальной, религиозно-мистической традиции, воспринятой монашеством (Феодосии Печерский) от афонских монахов-молчальников (иеихастов), — имели возможность опираться не только на античность (философов), но и на прочно связанное с земной жизнью мировосприятие славянского язычества.