§2. РЕЛИГИОЗНАЯ И СВЕТСКАЯ ЭТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В КИЕВСКОЙ РУСИ (X-XIII вв.)

Литературный язык средневековых славян складывался в зрелых, развитых формах, которые были выработаны в греческом тексте оригиналов в результате многовекового литературного развития. «Первое Болгарское царство стало тем главным очагом, откуда славянская письменность и славянская литература стали проникать в другие страны. Одной из таких стран стала средневековая Русь, куда вместе с другими литературными произведениями попали также и тексты Житий Кирилла и Мефодия, и русские люди бережно сохранили это ценное общеславянское наследие: подавляющая часть известных нам средневековых рукописей Жития Кирилла и все рукописи Жития Мефодия переписаны русскими писцами»579.

Славянская письменность стала распространяться в землях восточных славян еще до крещения Руси. В Киеве Хв. жили люди различных исповеданий, в том числе и христиане — византийские купцы, болгарские книжники. Традиционные связи с Византией, экономические и культурные, в значительной степени предопределили выбор христианства Владимиром Святославичем (IX в.).

Владимир основательно познакомился с мировыми религиями, прежде чем остановил выбор на восточном христианстве.

Немаловажную роль сыграла и уже существовавшая в ряде славянских стран традиция богослужения на славянском языке и переведенная на славянский язык цер- ковно-служебная и многообразная иная литература. Просветительский характер возможности религиозной проповеди и службы на родном славянском языке подчеркнул в диспуте с католическими епископами старший из со- лунских братьев Кирилл: «Когда же был он в Венеции, собрались против него латинские епископы, и попы, и черноризцы, как вороны на сокола, и воздвигли три- язычную ересь, говоря: „Скажи нам, как ты теперь создал для славян письмена и учишь им, а их не обрел раньше никто другой, ни апостол, ни папа римский, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин? Мы же знаем лишь три языка, на которых подобает бога с помощью (особых) письмен славить: еврейский, греческий и латинский". Отвечал же им Философ: "Не идет ли дождь от бога равно на всех, не сияет ли для всех солнце, не равно ли все мы вдыхаем воздух? Как же вы не стыдитесь лишь три языка признавать, а прочим всем народам и племенам велите быть слепыми и глухими? Скажите мне, зачем делаете бога немощным, как если бы не мог дать (народам своего письма), или завистливым, как если бы не хотел дать? Мы же знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу богу каждый на своем языке. Известно, что таковы: армяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, авары, турки, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие"»580.

После низвержения идолов и крещения Руси (988) Владимир Святославич предпринял энергичные меры по развитию книжного дела, что было отмечено в «Повести временных лет»: «Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых. Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: "В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных"»581. Через два-три десятилетия обучение детей грамоте стало на Руси повсеместным — не только в Киеве и Новгороде, но и по иным городам создавались школы.

Для последующего развития этических идей важную роль сыграл труд Иоанна Дамаскина «Источник знания». Широкой популярностью пользовались сборники нравственно-поучительного характера: «Златоструй», составленный в Болгарии при царе Симеоне, известные в Византии «Пчела», «Маргарит», «Мудрость Менандры». Отбор переводной литературы и ее интерпретация отвечали интересам господствующих сословий Киевской Руси, и с быстротой, превосходящей восприятие раннефеодальным европейским обществом культурного наследия Греции и Рима, совершалось не только усвоение этих идей, но и переработка, и появление оригинальной литературы, касающейся этических проблем. Интересы укрепления великокняжеской власти получили развитие в деятельности Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха (1053—1125). Среди тех, кто активно поддерживал и защищал идеи централизации, укрепления великокняжеской власти, были книжники, способствовавшие освобождению от византийской церковной опеки. В их числе первый русский епископ Новгорода Лука Жи- дята (ум. 1059) и первый Киевский митрополит Иларион (XI в.), возведенный в сан без разрешения византийского патриарха, — сподвижники Ярослава Мудрого; Иоанн (конец XI в.) — составитель «Изборника 1076 года», современник Владимира Мономаха; Климент Смолятич, митрополит Киевский во время княжения Изяслава Мсти- славича, который, подобно Ярославу Мудрому, настоял на утверждении русского митрополита «собором всей русской земли» без посылки в Константинополь.

Объединяет этих религиозных деятелей приверженность к «религиозному рационализму» и обращенность к миру. Они стремились, опираясь на тексты Священного писания, труды «отцов церкви» (особенно Иоанна Дамас- кина) и некоторые еретические идеи, различными доводами приспособить христианское вероучение к действительным отношениям Киевской Руси. В их «Словах», проповедях, обращениях вера не противостоит знанию, а напротив, всемерное укрепление разума служит более глубокой и осмысленной вере в премудрость творца, С одной стороны, весьма заметно стремление сблизить христианскую и языческую позиции в отношении к миру и людям (Лука Жи- дята). С другой — указание на роль античных мыслителей, тонкий анализ весьма сложных богословских проблем (Иларион, Климент Смолятич), акцент на нравственно-воспитательном значении обращения к церковной и особенно светской истории (Иоанн), поднимающееся до высокого пафоса проставления мира и человека (Кирилл Туровский). Ни один из названных мыслителей не отстранялся от политических и социальных событий своей эпохи. Защищаемый ими нравственный идеал обращен к решениям земных проблем: не столько святой отшельник, сколько деятельный, энергичный (разумеется, христолюбивый и милостивый!) князь — защитник и охранитель Русской земли. Отсюда высокая оценка Владимира Святославича, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха.

Лука Жидята в «Поучении к братии» наставлял не столько в религиозных, сколько в этико-социальных максимах. Он учил быть правдивым, заботиться о нищих и слугах, избегать ссор, скаредности и злословия. В своей проповеди Лука ориентировался на ветхозаветные регламентации, которые оказались понятнее и ближе «христианам по крещению, но язычникам по мировосприятию»582.

Библейские тексты не отвергают культа предков, обращены к земной жизни, Ветхий завет, хотя и монотеисти- чен, еще сохраняет веру в бытие других богов, и сам ветхозаветный бог все еще мыслится в связи с материальным, поскольку обнаруживает себя посредством «чуда» природного знамения583.

Разработка теории государственного централизма и самобытности Киевской державы принадлежит крупнейшему мыслителю Киевской Руси, первому русскому митрополиту Илариону. «Слово о законе и благодати», имеющее форму торжественной проповеди, развивало определенную историческую концепцию, обосновывало идею самодержавности Киевского княжества, подчеркивало прогрессивное, просветительское значение деятельности Владимира Святославича и Ярослава. В этико-философс- ком плане, опираясь на проведенное в «Посланиях» Павла различение между «Законом» (Ветхим заветом) как «детоводителем ко Христу» и «Благодатью» (Новым заветом) как «истинной верой», Иларион дает свое толкование утонченной богословской проблемы.

Новозаветная доктрина в своем существе враждебна миру: «Не любите мира, ни того, что в мире: "Кто любит мир, в том нет любви Отчей"», — гласит Первое послание Иоанна. В Посланиях Павла была осуждена «суетность» умствований, которые слишком привязывают человека к миру. Именно поэтому недостаточен «Закон», заботящийся более о земном, чем о небесном. Иларион придал этому противопоставлению «Закона» и «Благодати» совершенно иной смысл. Он внес в него момент исторической преемственности и преодоления: «Прежде закон, потом благодати: прежде стень (тень) ти, потом истина»584, Закон дан богом на «приуготова- ние истины и благодати», он — «предтеча бе и слуга... будущему веку»585. Однако главным для Илариона оказывается социальное, этико-философское значение этого разделения, возможность решить не богословские, а мирские, государственные проблемы.

Закон узок, он разобщает народы. Истина универсальна, всеобъемлюща, тождественна благодати, которая снимает односторонность закона и подобно солнцу светит всем народам.

«Слово» Илариона оказалось документом, отразившим тенденцию к распаду старого холопства и превращению бывших холопов в феодально-зависимое население. «Этот процесс уже осознавался дальновидными мыслителями эпохи, к числу которых принадлежал Иларион»587.

В рассуждении о том, что «истина и благодать ведут к свободе», Иларион подчеркивал еще один аспект: независимость и самобытность всех стран, всех народов и, разумеется, Киевской державы в ее взаимоотношении с Византией. Учение христианства, с этой точки зрения, освобождает от всякого гнета, в том числе и религиозного. В свете рассуждений Илариона об истине — свободе особое звучание получало понимание назначения и ценности человека. Иларион утверждал, что любой христианин может стать сыном и причастником бога, т. е. возвышал человека до Иисуса Христа. Христос учил подражать себе именно в делах человеческих, а не божественных. Иларион не отвергал сверхъестественного происхождения Христа, но сосредоточивал внимание на плотской природе Христа и его мирских деяниях. Очеловечение основателя христианства соответствовало задаче борьбы светской власти с засильем духовных иерархов в политической и общественной жизни. Иларион оказывался близок к кирилло-мефоди- евской просветительской традиции, посредством которой на Русь проникали элементы арианства и других неортодоксальных учений. Оптимизм, гуманность и убежденность в ценности человеческой жизни звучат в обращении Илариона от имени русских людей к богу: «Аще и добрых дел не имеем, но многыа ради милости твоея спаси ны... Не остави нас, аще и еще блудим, не остави нас, аще и еще съгрещаемь ти, акы новокуплении раби, во всем не угодят ще господу своему. Не възгнушайся, аще и мало стадо, но рци к нам: не бойся, малое стадо, яко благоизволи отец ваш небесный дата вам царьствие»588. За богословской фразеологией ясно выступает глубокая вера древнерусского книжника в великое будущее своего народа.

Продолжателем дела Владимира Святославича и Ярослава Мудрого был Владимир Мономах. Отстаивая единство действий в борьбе с княжескими усобицами, он говорил на съезде князей в Любече: «отселе имемся в едино сердце и блюдем Рускые земли»589.

Владимир принимал во внимание интересы не только княжеские, но и простых людей. Когда при обсуждении совместного похода против половцев дружина Святопол- ка стала доказывать, что весенний поход на половцев помешает смердам провести пахоту, Владимир Мономах отвечал: «Дивно ми, дружино, оже лошадий жалуете, ею же кто ореть; а сего чему не промыслите, оже то начнеть орати смерд, и приехав половчанин ударить и (его) стрелою, а лошадь его поиметь; а в село его ехав, иметь жену его и дети его, и все его именье? То лошади жаль, а самого не жаль ли?»590

Одним из замечательных памятников ранней русской этической мысли было поучение Мономаха детям. В традиционную форму, подобную поучению Кекавмена, Владимир Мономах сумел вложить содержание, охватывающее проблемы общественные, государственные и глубоко личные. Владимир Мономах был одним из самых образованных и талантливых киевских князей. Всю свою жизнь он провел в борьбе с половцами, в усилиях по объединению русских князей и прекращению междоусобиц. Законодательным путем несколько смягчил положение низов, покровительствовал духовенству, поощрял летописание и литературную деятельность. «Поучение Владимира Мономаха» обращено прежде всего к детям, но это и политическое завещание, в котором подчеркнуты важнейшие моральные принципы, разумеется, подкрепленные религиозной санкцией: «Прежде всего, бога ради и души своей, страх имейте божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, — это ведь начало всякого добра»591.

Далее Владимир Мономах переходит к изложению правил поведения592, ссылаясь на Василия Кесарийского: «Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово господне: "Еде и питью быть без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь; не свирепствовать еловом, не хулить в беседе, не много смеяться, стыдиться старших, с непутевыми женщинами не беседовать и избегать их, глаза держа книзу, а душу ввысь, не уклоняться учить увлекающихся властью, ни во что ставить всеобщий почет. Если кто из вас может другим принести пользу, от бога на воздаяние пусть надеется и вечных благ насладится"»593.

Владимир не просто пересказывает слова Василия Кесарийского, но поясняет их, и от слов проповедника переходит к собственному наставлению: «...убогих не забывайте... по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека... Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас»594. Трудолюбие, честность, прямота, гостеприимство, почитание старших — таковы добродетели, которые надлежит в себе постоянно взращивать. Особое значение Владимир Мономах придавал знанию: «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран»595.

Князь более всего осуждал леность: «В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам, ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя не ленитесь, не полагайтесь на воевод... Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные»596.

С особенной силою звучат слова Мономаха, обращенные к своему двоюродному брату Олегу Святославичу: «Были ведь войны при умных дедах наших, при добрых и при блаженных отцах наших. Дьявол ведь ссорит нас, ибо не хочет добра роду человеческому. Это я тебе написал, потому что понудил меня сын мой, крещенный тобою, уже сидит близко от тебя. Прислал он ко мне мужа своего и грамоту со словами: «Договоримся и помиримся, а братцу моему божий суд пришел. А мы не будем за него мстителями, но положим то на бога, когда предстанут они перед богом; а Русскую землю не погубим... И если начнешь каяться богу и ко мне будешь добр сердцем... то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: ни враг я тебе, ни мститель... Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле. Не от нужды говорю я это, не от беды какой-нибудь, посланной богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего»597.

Идея единения русских земель и понимание гибельности междоусобной борьбы неразрывно связаны с идеей патриотизма. Она не умирает в самые мрачные времена феодальных усобиц.

В «Слове о полку Игореве» (1187) автор осуждал своекорыстие князей, забвение общей задачи обороны русской земли от набегов кочевников: «Борьба князей с погаными кончилась, ибо сказал брат брату: „Это мое, а то мое же". И стали князья про малое „это великое" молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую... Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная потекла среди земли Русской... В княжеских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля... »\

Старшему из князей, киевскому князю Святославу, автор приписал слова укора усобникам и призыв к объединению сил— «золотое слово», выразившее главную идею «Слова о полку Игореве»: «Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую...»598

Автор «Слова» понятие Русской земли не ограничивал пределами Киевского княжества, но включал уже в него все древнерусские княжества. Карл Маркс обратил внимание на это обстоятельство, отметив: «Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ»599.

Тяжкие испытания — от битвы на реке Калке (1223) до нашествия Батыя (1257-1241) — вызывали не толькб скорбь. Напоминание о погибших, о подвигах защитников земли русской, о ее былой славе пробуждали патриотические чувства, питали ненависть к поработителям. В «Слове о погибели Русской земли» неизвестный автор дает яркую, идеализированную картину процветания Киевской Руси при Владимире, Ярославе и Владимире Мономахе: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местно- чтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, боярами честными, вельможами многими, — всего ты исполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»1

Нравственно-патриотической силой исторической памяти создатель «Задонщины» рязанец Софоний (80-90-е гг. XIV в.) связал давние поражения и недавнюю победу на поле Куликовом: «А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет»2. Определив свое произведение как «жалость и похвалу», Софоний характеризовал Куликовскую битву как восстановление независимости и справедливости: «На том поле грозные тучи сошлись... То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтобы отомстить за свою обиду... Уже всюду на Русской земле веселье и ликованье. Вознеслась слава русская над хулой поганых... Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликове, на речке Непрядве»3. Веками борьбы была выстрадана идея патриотизма, и чувство патриотизма глубоко укоренилось в народном сознании. Поэтому передовые мыслители в XIV-XVI вв. связывали идею патриотизма с идеей централизации, укрепления Московского государства.

В традиционных для Киевской Руси литературно-исторических формах — летописях и житиях, «Словах» и «Поучениях» — сложилось представление о нравственном идеале и возникло четкое различение идеала светского и идеала духовного.

Светский нравственный идеал выражен в образе «справедливого и умного князя». Он охарактеризован уже в «Слове о законе и благодати» Илариона. В соответствии с принятыми правилами, в XIII в. в известной степени уже канонизированными, изобразил образцовых князей ав- тор-рязанец, вспоминая рязанских князей, погибших в борьбе с Батыем: «Были они родом христолюбивы, братолюбивы, лицом прекрасны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приезжим приветливы, к церквам прилежны, на пирование скоры, до государских потех охочи, ратному делу искусны, и перед братией своей и перед послами ве- 1

Изборник. С. 327. 2

Там же. С. 383. 3

Там же. С. 389. - 3 5 8 - личавы. Мужественный ум имели, в правде-истине пребывали, чистоту душевную и телесную без порока соблюдали. Отрасль они святого корени и богом насажденного сада цветы прекрасные! Воспитаны были в благочестии и во всяческом наставлении духовном. От самых пеленок бога возлюбили. О церквах божиих усердно пеклись, пустых бесед не творили, злонравных людей отвращались, и с добрыми только беседовали, и божественные писания всегда с умилением слушали. Врагам в сражениях страшными являлись, многих супостатов, поднимавшихся на них, побеждали и во всех странах имена свои прославляли. К греческим царям великую любовь имели и дары от них многие принимали. А в браке целомудренно жили, помышляя о своем спасении. С чистой совестью, и крепостью, и разумом держали свое земное царство, и к небесному приближаясь. Плоти своей не угождали, соблюдая тело свое после брака непричастным греху. Государев сан держали, а к постам и молитвам были прилежны и кресты на груди своей носили. И честь, и славу от всего мира принимали, а святые дни святого поста честно хранили и во все святые посты причащались святых пречистых и бессмертных тайн. И многие труды и победы по правой вере показали. А с погаными половцами часто бились за святые церкви и православную веру. А отчину свою от врагов безленостно оберегали. И милостыню неоскудную давали и ласкою своею многих из неверных царей, детей их и братьев к себе привлекали и к вере истинной обращали»600.

Д. С. Лихачев охарактеризовал особенности традиционно-летописной, монументальной манеры изображения личности князя: «В этой монументальной характеристике рязанские князья обрисованы такими, какими они должны казаться людям: своей братье, их послам, дружине, боярам и врагам. Куда ни обратится князь, всюду он лучший из лучших, для всех он такой, каким он должен быть, с точки зрения древнерусского автора»601. Подробно охарактеризовано Д. С. Лихачевым и своеобразие использования всего «набора» светских и церковных добродетелей при создании идеального образа князя и его антипода. «То обстоятельство, что добродетели механически присоединяются к другим добродетелям без внутренне объединяющей их связи, привело к легкому совмещению идеалов светского и церковного. В произведениях светской литературы к дружинным добродетелям князя, рисующим его добрым воином и добрым главой дружины, тщивым на пиры, щедрым и храбрым, присоединяют духовные добродетели аскетического характера: нищелюбие, смирение, постничество и благочестие. С другой стороны, в житийных характеристиках дружинные добродетели легко присоединяются к церковным и осеняются венцом святости. Так было в характеристиках князей, погибших от татар, так было и в Житии Александра Невского... Характерно проникновение церковного элемента по преимуществу в изображение отрицательных персонажей светских произведений — врагов внешних и внутренних. Положительный идеал был главным образом светский; церковные добродетели лишь механически присоединялись к характеристике светских героев, к основным светским, феодальным добродетелям. Но коль скоро речь заходила о дурных поступках, о врагах, летописец становился целиком на церковную точку зрения и приписывал отрицательному персонажу, по преимуществу, церковные грехи и недостатки. В церковной литературной традиции светский автор находил сильные слова осуждения, яркие краски и твердую почву для морализирования».

В образах князей того времени отразился идеал мужественной красоты. Этот идеал приобретал особую торжественность и парадность под пером летописца, будучи поставлен им на службу интересам феодалов»602. В отличие от княжеской характеристики, где светские добродетели стояли на первом плане, нравственный идеал духовенства с наибольшей яркостью выражен в образе святого, отшельника. Такой подвижник изображен Нестором (конец XI в.) в «Житии Феодосия». Тридцать лет провел Феодосии в трудах и бдении. Никогда не радел о своей плоти. Рясу носил худую, обнажившись до пояса, сидел, «прядя шерсть для плетения обуви и распевая Да- видовы псалмы. Оводы и комары покрывали все его тело, и кусали его, и пили его кровь»1.

Помощь страждущим, твердость в вере, трудолюбие, святость, позволявшая изгонять бесов и творить чудеса, такими добродетелями отмечен Феодосии, ставший игуменом Киево-Печерской лавры. «Был же он поистине человек божий, светило, всему миру видимое и всем освещающее путь черноризцем: смирением, и разумом, и покорностью, и прочим подвижничеством; все дни трудясь, не давая ни рукам, ни ногам своим покоя... А страждущих всех наставлял, укреплял и утешал, чтобы не знали усталости в своих трудах... Феодосии заступался за многих перед судьями и князьми, избавляя их, ибо не смел никто его ослушаться, зная праведность его и святость»2.

Древнерусская литература примечательна тем, что в летописных свидетельствах и житиях раннего времени (Киево-Печерский патерик — XII в.) отражены не только идеалы, но и действительные нравы эпохи, нередко весьма далекие от традиционных «образцов». Так, о епископе ростовском Федоре (вторая половина XII в.) сказано в «Лав- рентьевской летописи»: «Много бо пострадаша человеци от него, в держаньи его и сел изнебывши и оружья, и конь, друзии же роботы добыша, заточенья же и грабленья; не током простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем безмилостив сый мучитель, другым человеком головы порезы- вая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, и иныя распиная по стене и муча немилостивне, хотя исхи- тити от всех именье: именья бо бе не сыт акы ад»603.

После смерти ростовского епископа Пахомия в 1216 г. летописец проводил его хвалебным некрологом, начав с того, что «Се бе блаженый епископ избраник божий и истинный бе пастырь, а не наимник; се бе агня, а не волк, не бе бо хитая от чюжих домов богатства, ни сбирая его, ни тем хваляся, но паче обличаше грабителя и мздоимца, поревновав нраву Златоустаго и переходя от дела в дело уншее сиротами добре пекыйся, милостив зело к убогым и вдовицам... смерен, кроток, исполнен

1 Житие Феодосия Печерекого // Памятники литературы Древней

Руси. XI — начало XII века. С. 331-333.

книжнаго ученья, всеми делы утешая печальныя...»604, т. е. подобен митрополиту Иоанну, о котором в летописи, за 125 лет до Пахомия, было сказано: такого «не бысть прежде в Руси, ни по нем не будет сяк»605.

Исследователь нравов Древней Руси Б. А. Романов, оценивая характеристику Пахомия, подчеркнул: «Летописец... первым делом заявив, что то был пастырь на совесть: не лихоимец, не грабитель, не взяточник, а обличитель всех таковых», исключил образы, которые напрашивались сами собою606.

О нравах, бытовавших на Руси в ХП-ХШ вв., говорится в «Слове Даниила Заточника», написанном человеком, вышедшим из низших слоев общества и, скорее всего, принадлежавшим к княжеским «милостникам». Все «Моление» построено на противопоставлении социально- нравственных характеристик и соответствующих оценок: хороший князь — плохой князь, щедрый князь — скупой князь, щедрый боярин — скупой боярин, хорошие советчики князя — дурные советчики; друзья истинные — друзья ложные; богатый, которому всюду почет и все его знают — бедный, который никому не ведом и нигде ему нет пристанища.

Прося князя о помощи, Даниил отмечал: «...щедрый князь — отец многим слугам... Хорошему господину служа, дослужиться свободы, а злому господину служа, дослужиться еще большего рабства»607.

О положении женщины в семье и отношении к ней Даниил говорил почти в тех же выражениях, которые через триста лет вошли в «Домострой»: «Хорошая жена — венец мужу своему и беспечалие, а злая жена — горе лютое и разорение дому. Червь дерево точит, а злая жена дом своего мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели злой жене тайны поведать: дырявая ладья одежду замочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит»608. Расписав все беды, которые от злой жены приходятся на долю мужа, Даниил завершает все наставлением: «По- слушайте, жены, слова апостола Павла: крест — глава церкви, а муж — жене своей. Жены, стойте же в церкви и молитесь богу и святой богородице, а чему хотите учиться, то учитесь дома у своих мужей. А вы, мужья, в законе храните жен своих, ибо нелегко найти хорошую жену»609.

Рассуждения Даниила показывали, как совершался переход от относительной самостоятельности женщины к ее полному подчинению воле мужа. Вместе с тем летописи свидетельствовали об активной роли женщин-княгинь в Киевской Руси — не только Ольги, не только Ярославны. Начиная с «Поучения Владимира Мономаха», слова любви и уважения к женщине — вопреки церковному учению о ней как о «сосуде дьявола» — далеко не редкость. И «Слова», и «Поучения», и «Летописи» упоминали о благородстве, мужестве и стойкости женщины в годы суровых испытаний. Забота Владимира Мономаха о своей снохе, оставшейся вдовицей в плену у князя Олега, его глубокое уважение к матери, любовь к жене; самоубийство княгини Евпраксии после убийства Батыем ее мужа — достаточно красноречивые примеры духовной стойкости, взаимного уважения и любви. Согласно народным обычаям, работящая и энергичная женщина-крестьянка, мать, воспитательница детей пользовалась безусловным авторитетом и уважением. В былинах о богатырях русских герои испрашивали у матери благословения на подвиг, от нее ожидали доброго совета, заботы и участия.

В традиционных и популярных сборниках нравственных наставлений сочетались «мудрость древних» и фольклорная традиция. В них отражались простые нормы нравственности, соответствующие вековым традициям. Так, в «Пчеле» сказано о великой ценности дружбы: «Друг верный не изменится — и нет меры доброте его», «Истинного друга в напастях не бойся», «Друга ищи не того, кто любезен с тобой, кто с тобой соглашается, а крепкого советника, кто полезного для тебя ищет и противится твоим необдуманным словам». Понимание глубокой моральной ценности верности звучат в словах: «Не покидай старого друга, ведь новый не будет похож на него»610. Высока в этих сборниках и оценка добродетели: «Не место может украсить добродетель, но добродетель место» . Подчеркнуто в них и человеческое достоинство: «Имя и слава дороже человеку, чем красивое лицо», «Хорошая смерть человеку лучше дурной жизни» и т. п.611 Мужество, честность, доброта, мудрость — добродетели, достойные человека: «Послушать умного человека — как при жажде холодной воды напиться», «Лучше ум копить, чем богатство лукавое»612.

В осуждении богатства переплетались евангельская традиция, родоплеменные пережитки и отношение к богатству по чину и сану, характерное для феодализма. Недаром Даниил Заточник жаловался князю: «...богатый муж везде ведом — и на чужой стороне друзей держит, а бедный в своей стороне ненавидим ходит. Богатый заговорит — все замолчат и после вознесут речь его до об лак; а бедный заговорит — все на него закричат»613. Он осуждал и «глупого богача» в противопоставлении «умному бедняку». И хотя в «Менандре» отмечалось, что «богатого все считают мудрым», преобладали иные суждения: «Лучше малое имущество, добытое правдой, чем многое богатство — без правды», «Не богатый благоразумен, а тот, кто богатства не требует»614.

Как правило, изречения сборников не противоречат церковным наставлениям, но и не ссылаются на «премудрость господню». Описанные в них добродетели приобретаются самим человеком. Советы и рекомендации подразумевали, что человек по собственной воле может творить добро.

Многообразие источников, в той или иной степени отразивших типичные черты морали древнерусского общества и характер этических взглядов эпохи Киевской Руси, свидетельствует, что процесс перехода от родоплеменных отношений к феодальному обществу и связанное с ним распространение христианства и письменности отличались некоторыми своеобразными чертами. Прочность родоплеменных пережитков и сравнительно широкое распространение грамотности привели к раннему возникновению светской этической мысли. Постоянная борьба с кочевниками обусловила развитие патриотических чувств. Этим объясняется чрезвычайно высокая оценка патриотизма в произведениях древнерусской литературы, во взглядах киевских книжников, поддерживавших идею сильной великокняжеской власти как необходимого условия процветания и крепости Русской земли. Отношение к земле «отчич и дедич» выступало критерием обобщенной нравственной оценки светского и церковного деятеля. Характерна в этом отношении оценка русских князей в «Слове о законе и благодати» Илариона, «Слове о полку Игореве» и «Задонщине».

В это же время в житийной литературе формируется типичный идеал аскета-святого, соответствующий византийскому (афонскому) образцу. В нем аккумулируются христианско-ортодоксальные взгляды и выражена идея превосходства монашеской жизни, целиком отданной служению богу и заботе о спасении души.