Классическая латинская патристика.
Амвросий Медиоланский — представитель знатного семейства.
Отец его Амвросий занимал одну из высших должностей в префектуре, возможно, был преторианским префектом Галлии. Когда Амвросию-сыну было 12 лет, он осиротел. Мать с детьми переселилась в Рим, где Амвросий получил гуманитарное образование. Курс наук, включавших грамматику, риторику и юриспруденцию, он завершил в 370 г. и начал с адвокатской практики, обратив на себя внимание как блестящий оратор, знаток греческих и римских авторов от Гомера до Сенеки и Саллю- стия. Уже в 35 лет он стал префектом Лигурии и Эмилии с центром в Медиолане (Милане), где находилась резиденция императора. Широкая популярность Амвросия, его честность и справедливость снискали ему любовь и признание народа, и, когда во время выборов нового епископа возникли острые споры между христианскими ортодоксами и арианами, Амвросия, который явился в храм, где должны были пройти выборы, чтобы предотвратить столкновение враждующих групп, неожиданно для него самого избрали епископом — хотя он в то время еще не был официально крещен. Так, в конце 374 г. он стал епископом Медиолана и пребывал в сане епископа до самой смерти, т. е. 23 года.Амвросий отличался эрудицией и глубокой внутренней убежденностью, тем, что называют единством слова и дела; обращался он в своих проповедях к широким массам. Он страстно обличал грехи, характерные для знати, — «гордость, насилие, роскошь и разврат мира сего»304. Богатых купцов он называл разбойничьим племенем: «Вы, богачи, не столько беспокоитесь о вашей пользе, сколь о ваших привилегиях... Рубище бедных более вас обогащает, чем все ваши остальные заработки»305.
Задолго до утопического коммунизма он учил о приоритете общего блага, что земля принадлежит всем людям и это — единственное природное право, а частная собственность возникла из насилия306. Подобно Иоанну Златоусту307, Амвросий известен «адресными речами» — как обличительными (по поводу за- шиты язычества Юстиной, матерью императора Грациана, в адрес Феодосия I за массовые убийства в Фессалониках), так и посвященными памяти императоров Валентиниана II и Феодосия I, своему брату Сатиру. В речах и письмах он — писатель-моралист, талантливый полемист и убежденный в своей правоте ортодокс. В своих проповедях (гомилиях) главное внимание Амвросий отдает вопросам морали.Любовь и прощение, а не ненависть и нетерпимость, характеризуют отношение Амвросия к согрешившим и даже, по слабости своей человеческой, в годы преследований христиан, отступивших от веры — здесь важный момент его расхождения с новацианами308 и критика их непримиримо-ригористической позиции: в двух книгах «О покаянии» он часто обращается к добродетели умеренности — с похвалы умеренности и порицания новациан начинается первая книга: «Сколь нужна эта добродетель, доказывается лучше всего примером любви и кротости Господней, Но так как новациане отказались от этой добродетели, то они не могут называться учениками Христовыми: отчего их гордость и немилосердие усугубляются.
Когда цель добродетели состоит преимущественно в сом, чтобы видеть пользу многих, то умеренность почитается изящнейшей из всех добродетелей: ибо она и самим тем, кого осуждает, не причиняет обиды и делает осужденных достойными прощения. Она одна распространила Церковь, искупленную кровью Христовой, учреждая спасительную цель искупления так, чтобы она была сносна ушам человеческим, приятна мыслям и не противна сердцам»309.
Любовь, как главная добродетель, как первая заповедь Христа, заповедь наиважнейшая — о чем говорил уже апостол Павел, составляет исток и добродетели умеренности. Можно сказать, что Амвросий оказывается в этом отношении предшественником Франциска Ассизского.
Поэтическая и музыкальная (и композиторская) деятельность Амвросия проникнута религиозно-нравственным пафосом.
В гимне «Гряди, искупитель народов» Амвросий славит Христа, описывая его необычное рождение и последующую славу в полном согласии с догматом о святой троице:Гряди, искупитель народов, Рожденный от Девы Пречистой; Пусть мир изумится подлунный, Узрев Твой Божественный образ. Не мужеским плотским хотеньем, Но веяньем Духа Святого Соделалось Плотию Слово И плодом Девичьего чрева. Се тело наполнилось Девы, Но девства затворы не пали: Блистают знамена победно,— В Ней Бог пребывает, как в храме! Покинув с великою славой Чертог целомудренной Девы — Пречистое лоно Девичье, — Ты стал ради нас человеком. Христе, от Отца изошедший, . К Нему возвратившийся в славе, Нисшедший до самого ада, Восшедший к пр1 естолу Господню, Соравный Отцу!310
Г.Г.Майоров, называя Амвросия подражателем греков, особенно каппадокийцев и Иоанна Златоуста, подчеркивая его равнодушие к собственно философским проблемам и чрезмерное морализирование, отличает, однако, ряд «содержательных идей, позаимствованных у греков»311: Амвросий «отрицал позитивность зла: зло есть небытие; утверждал, что душа бессмертна, ибо она есть жизнь; что человек есть душа, владеющая телом... Скорее всего, эти идеи Амвросий приобрел... из сочинений своих единоверцев — греческих экзегетов... Можно предположить, что Амвросий и был как раз тем посредником между греческой и латинской христианской мыслью, без существования которого было бы очень затруднительно объяснить поразительные совпадения во взглядах каппадокийцев и никогда не читавшего и почти не знавшего их Августина»312. Иероним Стридонский. Иероним — грек или иллир из Далмации, отец его происходил из города Стридона. В детстве Иероним оказался в Риме и учился у знаменитого грамматика Элия Лопата и ритора Мария Викторина; в Риме принял крещение, что не отвратило его в юности от пороков и увлечений (как, впоследствии, и Августина). Позднее в Трире он изучал писания Илария из Пуатье, а позднее, уже в Аквилее, принял решение посвятить свою жизнь аскезе и подвигам во имя Христа.
В 373 г. он жил в Антиохии, где приобрел основательные познания в греческом языке, затем три года (375-378) в Халкидской пустыне, где ведет жизнь отшельника и в то же время в совершенстве овладевает древнееврейским языком и становится «мужем трех языков», говорившим о себе: «Я философ, ритор, грамматик и диалектик, иудей, грек и латинянин»313.Весьма строгий к качеству перевода, превосходный стилист, он считал главным точную передачу смысла: «Пусть же другие занимаются словами и буквами, ты заботься о мыслях», — писал он Таммахию314. Знаток языков, Иероним не верил аллегорическим истолкованиям и, в отличие от воспринявшего их Амвросия, считал, что они «могут нравиться лишь болтливой бабе, выжившему из ума старцу да многословному софисту»315.
В 381 г. папа Дамасий поручил Иерониму ревизию Библии: существовавший латинский перевод ее, так называемая «Итала», расходился с оригиналом и, кроме того, включал апокрифические рукописи и вызывал ложные толкования.
Иероним не только поправил, сверив с греческим текстом, Новый Завет, но целиком перевел с древнееврейского Ветхий Завет. Перевод Библии, получивший название «Вульгата» (народный, общедоступный), стал лучшим из ранних переводов (им, в частности, пользовался не знавший греческого языка Августин). Знаток языков, блестящий и весьма едкий полемист, Иероним собрал библиотеку латинской и греческой литературы, постоянно обращаясь к любимым авторам: хотя в письме к Евстохии он, вспоминая свое видение в Халкидонской пустыне, описывает, как высший Судия, когда на вопрос, кто он такой, Иероним ответил: «Христианин», услышал: «Лжешь! Ты цицеронианин, а не христианин, ибо где сокровище твое, там и сердце твое», за что был подвергнут бичеванию, покаялся и поклялся: «Господи, если когда-нибудь я буду иметь светские книги, если я буду читать их, — значит, я отрекся от тебя... И с тех пор я с таким усердием стал читать божественное, с каким не читал прежде светское»316. Однако Иеро- ним не расстался со своей библиотекой и не перестал обращаться к светским авторам, за что, не без ехидства, упрекал его Руфин, друг мятежной юности, ставший его противником: подчеркивая, что произведения далматинца пестрят ссылками на языческих авторов и восклицаниями: «Наш Туллий, или наш Гораций, или наш Вергилий!»317 Сам Иероним в ответе Магну, великому оратору города Рима, писал: «...ты спрашиваешь, зачем я в своих сочинениях привожу примеры из светских наук и белизну церкви оскверняю нечистотами язычников...
[но] кому неизвестно, что и у Моисея, и в писаниях пророков есть заимствования из языческих книг и что Соломон предлагал вопросы и отвечал философам из Тира?.. и Апостол Павел в послании Титу употребил стих из поэта Эпименида... а в другом послании он приводит... стих Менандра: "Злые беседы растлевают добрые нравы"... И, кроме этого, вождь христианского воинства и непобедимый оратор, защищая перед судом дело Христа, даже случайную надпись употребляет в доказательство веры... Кто образованнее, кто остроумнее Тертулли- ана? Его "Апологетик" и книги "Против язычников" включают в себя всю языческую ученость»318. И, приведя также в пример заимствования Оригена, Минуция, Ар- нобия, Лактанция и Илария у язычников, завершает: «И не обманывайся ложной мыслью, что это позволительно только в сочинениях против язычников и что в других рассуждениях нужно избегать светской учености — потому что книги всех их... изобилуют сведениями из светских наук и философии... Я привожу здесь только то, что приходит на ум при диктовке, и уверен, что ты сам знаешь, что всегда было в употреблении у людей ученых. Однако я думаю, что через тебя этот вопрос предлагает мне другой, который, может быть — припоминаю любимые рассказы Саллюетия — носит имя Каль- пурний, по прозванию Шерстобой. Пожалуйста, скажи ему, чтобы он, беззубый, не завидовал зубам тех, кто ест, и сам, будучи слеп, как крот, не унижал бы зрения диких коз»319.После смерти папы Дамасия (384 г.) усилились нападки на Иеронима, особенно негодовала римская знать из-за ходившей по рукам сатиры на высшее римское общество, известной как письмо к Евстохии, дочери последовательницы Иеронима Павлы «О сохранении девственности». Иероним в этой сатире представил нескольких известных персонажей — развратников, ханжей, бездельников и паразитов, которые, узнав себя, постарались ему отомстить, и в 385 г. Иероним был вынужден покинуть Рим и отправился снова на восток, где, после посещения со своими сподвижниками Палестины и Египта, в 387 г. поселился в Вифлееме и основал здесь в 388 г.
мужской монастырь, а Павла в 389 г. — женский. В Вифлееме Иероним жил и творил до самой смерти в 420 г.В своих произведениях Иероним говорит о добродетелях христианина, бичует пороки, описывает жизнь монашества — не умалчивая об отрицательных сторонах быта монашества. «Письмо к Евстохии» содержит яркие картины жизни Рима, бичует погрязших в пороках «прожигателей жизни», которым противопоставлены образцы христианских праведников, подобных Антонию. Высоко оценивая аскетический образ жизни, Иероним, однако, подчеркивает, что супружество, как продолжение рода человеческого, также угодно Богу.
Обращаясь к Евстохии, решившей остаться девственницей, он предупреждает ее о предстоящих опасностях и соблазнах: «...Я хочу внушить тебе не гордость твоим девством, но страх. Ты идешь с грузом золота — тебе следует избегать разбойников. Здешняя жизнь — поприще подвигов для смертных: здесь мы прилагаем усилия, чтобы там увенчаться. Никто не ходит в безопасности среди змей и скорпионов.
Так как невозможно, чтобы врожденное сердечное влечение не врывалось в чувства человека, то восхваляется и называется блаженным тот, кто при самом начале страстных помыслов поражает их и разбивает о камень. Камень же есть Христос (1 Кор., 10, 4).
Поэтому, если я могу давать советы... то прежде всего напоминаю тебе и умоляю о том, чтобы невеста Христова избегала вина, как яда. Это первое оружие демонов против молодости. Не так сокрушает скупость, надувает спесью надменность, увлекает честолюбие. Мы легко лишаемся других пороков, но этот враг заключен в нас самих... Вино и молодость — двойной огонь желания.
В Святом Писании есть бесчисленное множество изречений, осуждающих излишество и одобряющих простоту в пище... О чревоугодниках... говорит он [апостол Павел], что для них бог — чрево (Фил., 3:19)» — и примерами из Ветхого Завета Иероним показывает Евстохии, как невоздержанность ведет ко многим прегрешениям. А в письме к матери Евстохии — Павле — он подчеркивает: «Девственность естественна, в то время как брак следует за проступком (падением)... Я прославляю брак, так как он дает мне девственниц. Я высвобождаю розы от шипов... Почему ты, о мать, не позволяешь своей дочери иметь девственность?.. Негодуешь ли на нее за то, что она должна обвенчаться с царем [Христом], а не с солдатом? Ныне же она передала тебе великую привилегию: ныне ты теща самого Бога!»320
И, предупреждая возможные обвинения в пренебрежении браком, Иероним поступает, как опытный полемист: «Быть может, кто-нибудь скажет: "И ты осмеливаешься говорить против брака, благословенного богом?" Но предпочитать девство браку — не значит еще порицать брак. Никто не сравнивает худое с добрым. Да будут досточтимы и вышедшие замуж, хотя они и уступают первенство девам. Сказано: плодитесь и размножайтесь, и наполните землю. (Быт. 1, 28). Пусть растет и множится тот, кто желает наполнить земли. А твое воинство — на небесах!»321
Среди произведений Иеронима известны три легенды о пустынниках — образец для «романизированных» житий святых средневековья и книга «О знаменитых мужах», в которой представлены биографии всех христианских писателей от апостолов до самого Иеронима — с перечислением всех произведений за исключением писем Павле и Евстохии, о которых сказано: «Число писем к Павле и Евстохии, так как они писались ежедневно, точно неизвестно».
Не случайно этот яркий, живой, жизнелюбивый, даже в отшельничестве и в монастыре откликающийся на все события, происходящие в мире, блестящий полемист и бранчливый спорщик, не стесняющийся в выражениях и ядовитых характеристиках, о котором — уже в XX в. сказано: «Кроме небольшого круга знакомых женщин-аскетов и слепых приверженцев, мало кому удавалось жить в мире с Иеронимом»322, был чтим в эпоху Возрождения: Эразм Роттердамский, издавший произведения Иеронима в начале XVI в., видел в нем предтечу гуманистов.
Амвросий Медиоланский и Иероним Стридонский оказали существенное влияние на взгляды Аврелия Августина, наиболее знаменитого изо всех западных «отцов церкви». Аврелий Августин (354-430) создал систему теологии, подведя своеобразный итог поискам отцов церкви и тем самым завершил эпоху классической патристики на западе323.
Августин родился в Тагасте в Северной Африке в семье небогатого землевладельца Патриция, который, однако, был членом-куриалом местного сената, безразличный к вопросам веры, но — по традиции — язычник; мать, Моника, напротив, была ревностная христианка, оказавшая серьезное влияние на сына, но не спешившая с его крещением: считалось, что лучше креститься позже, поскольку крещение автоматически «смывает все прошлые грехи», а грехи, содеянные после крещения, тяжелее и требуют более сурового покаяния.
В семь лет его отдали в школу — и первые годы запомнились Августину как первые тяжкие испытания: «Господи Боже мой! Каких только бедствий и издевательств не испытал я тогда, когда мне, мальчику, вменялось в обязанность только одно: неукоснительно следовать наставлениям, чтобы прославиться в этом мире, преуспеть в науках и, прежде всего, в ораторском искусстве, открывающем путь к почестям и богатству. С этой целью меня послали в школу для изучения наук, пользы которых я, несчастный, понять не мог; а между тем, когда я ленился, меня секли... Встретились мне люди, обратившиеся к тебе,
Господи, и я научился у них чувствовать й мыслить о Тебе, как о некоем Великом Существе, скрытом от нас, но могущем услышать и помочь. И я, мальчишка, начал молиться Тебе, прося о заступничестве и убежище. Преодолев детское косноязычие, я молил Тебя, чтобы не секли меня в школе, но Ты не внимал мольбам моим, и родители, которые не желали мне зла, смеялись надо мною, что особенно печалило меня и повергало в уныние.
Господи! Найдутся ли возвышенные души, воспламененные такою любовью к Тебе, что не смутят их ни козлы, ни когти, ни иные орудия пыток, об избавлении от которых денно и нощно молят Тебя по всей земле? И будут ли они так же равнодушно взирать на тех, кто страшится подобных мук, как бывают равнодушны родители наши к тем мучениям, которым подвергаются дети от своих учителей? Как мы боялись этих мучений, как горячо молили Тебя избавить нас от них, а между тем грешили, ленясь учиться и писать, и читать, и размышлять, как от нас того требовали учителя. Ведь была же у меня и хорошая память, и живой ум, коими Ты благоволил наделить меня, Господи, но я предпочитал игры, терпя от тех, кто любил то же самое. Но взрослые называют свои игры делом, а за детские дела детей наказывают. Я терпел побои за игру в мяч, из-за которой забывал учить буквы, которыми потом, став большим, играл в куда более мерзкие игры. И разве учитель, бивший меня, занимался не тем же самым? Ведь если в состязании он бывал побежден более ученым и сведущим, разве его меньше душили обида и зависть, чем меня, когда мой товарищ побеждал меня в игре?»324
Так в «Исповеди» Августин рассказал о первых школьных годах: в этом коротком, искреннем рассказе, как в капле воды, отразилась его способность взглянуть на события жизни человеческой через собственную жизнь, собственный опыт и соотнести путь собственной жизни с человеческой историей, выразить собственную позицию и дать нравственную оценку, показать, как возникает зло из желания блага, как нежелание понять оборачивается жестокостью, как приверженность традиции становится несправедливостью.
Впрочем, в последующие годы учения в Мадавре (с 12 до 15) и, после смерти отца, в Карфагене, куда друг отца Романиан за свой счет отправил его завершить учение в риторской школе, Августин настолько преуспел — с увлечением читая сочинения латинских авторов и особенно полюбив Цицерона, — что после окончания был оставлен в Карфагене преподавателем риторики в этой же школе.
Вспоминая о годах подростничества и юности, Августин подробно описывает свои проступки и прегрешения, особенно — один, когда он со сверстниками ночью отрясли грушевое дерево и унесли добычу: зачем это было сделано? «Я своровал лишь затем, чтобы своровать... Было ли мне приятно обмануть закон, открыто воспротивиться которому я не смел, и вот я, жалкий раб, безнаказанно создал себе иллюзию свободы, тень и подобие всемогущества... Как хочет прикинуться гордыня высотою души... Как манит то, что запретно, только потому, что запретно!.. Не в плодах заключалась для меня сладость содеянного, а в самом преступлении, совершенном сообществом грешников... О злая дружба; о извращенность ума, находившего смех и забаву во вреде, приносимом другим. Убыток другому без выгоды для себя, просто так, просто потому, что кто-то сказал: "Пойдем, сделаем это"; и вот уже совестно не быть бесстыжим»325.
Вспоминает и о других похождениях, об увлечении театром, о стремлении первенствовать в школе и повторяет, что все это отделяло его от Бога, погружало в земные грешные утехи.
В Карфагене, в 16 лет, Августин встретил в церкви молодую женщину и сошелся с ней — «нас скрепляла пылкая и безрассудная страсть, и я был верен ее ложу»326. В 19 лет у него родился сын, и этот союз «чувственной любви» продолжался 14 лет.
Из Карфагена — в Рим, но там дела шли плохо; благодаря протекции — в Медиолан, снова учителем риторики. Казалось, все благополучно устроилось, и к нему приехали мать и старший брат, вызвал он из Карфагена и «ту, с которой привык спать», со своим сыном, Адеодатом. Однако мать твердо решила, что пора Августину вступить в законный брак: «Особенно хлопотала о том мать моя, полагая, что, вступив в брак, я отмоюсь спасительным крещением, к которому я все более склонялся... Я посватался к девочке, бывшей на два года младше брачного возраста, и поскольку она мне нравилась, то я решил ее ждать.
...Тем временем множились мои печали. Предполагаемая женитьба вынудила меня расстаться с той, с которой я жил многие годы. Сердце мое, привязанное к ней, разрывалось от горя. Она вернулась в Африку, дав Тебе обет не знать другого мужа и оставив мне на воспитание незаконнорожденного нашего сына. Я же, жалкий, не нашел в себе сил хотя бы отчасти подражать этой женщине; не вынеся отсрочки, тех двух лет, что оставались до вступления в брак, я, раб похоти, сблизился с другой. Болезнь души моей все усиливалась, не заживала также и рана, вызванная разрывом с моей первой сожительницей; боль уже не была столь острой, но рана гноилась, принося все новые страдания.
...Я становился все несчастнее, но Ты — все ближе. Ты простер уже руку Свою, дабы вытащить меня из трясины, но я еще об этом не знал. Я, пожалуй, еще глубже погрузился бы в омут телесных наслаждений, когда бы не сдерживал меня страх смерти и грядущего суда Твоего, который никогда не оставлял меня»327.
В эти годы — начиная с Карфагена — Августин в постоянном духовном поиске: девять лет увлечения манихейством и разочарование в нем; одновременно — чтение «Гортензия» Цицерона и первая попытка осмыслить Священное писание: «Слова Писания показались мне слабыми и грубыми по сравнению с цицероновским стилем. Я был слишком заносчив, чтобы оценить его простоту, слишком поверхностен, чтобы проникнуть в сердцевину. Писание требует детской простоты души и ума взрослого, я же презрел детское и в своей спеси только мнил себя взрослым»328. С поразительной точностью в «Исповеди» описаны впечатления, воздействия, влияния и сомнения, перемены в настроении; разочарование в знаменитом Фавсте, защитнике манихейской доктрины; встречи с Амвросием, под влиянием которого он по-новому стал читать Писание; беседы с друзьями — Алипием и Небридием; случайные, но каждый раз знаменательные встречи329, мучительные размышления о главном: откуда и что есть зло? Как примирить существование зла с тем, что все сотворено всемогущим и всеблагим Богом (вопрос, на который некогда ответил Эпикур категорическим отрицанием вмешательства бога или богов в жизнь человеческую): откуда зло?.. По изволению Бога или по попустительству Бога? Колебания между преуспеванием в школе риторской, успехами в свите Валентиниана II, подготовки к будущему браку е последующим — уже полным! — погружением в жизнь светскую, в «жизнь по плоти»... и стремлением к церкви, к крещению. Новые встречи с Виндицианом, Фирмином, духовным наставником Амвросия — Симплицианом (его рассказ о крещении Викторина произвел глубокое впечатление на Августина); рассказ земляка-христианина Понтициана об отшельничестве Антония и о монахах- пустынниках в окрестностях Медиолана... Чтение «Эн- неад» Плотина, новое прочтение Писания и особенно посланий Павла. Внутренние противоречия, доводящие до отчаяния, до мук душевных — и внезапно услышанный, во время очередного приступа душевных переживаний: «Что делать?» — детский голос: «Возьми и читай».
«Я встал, поняв эти слова как божественное повеление: открыть первую же книгу, которая мне попадется, и прочесть ту главу, на которой ее раскрою. Я слышал об Антонии, что его вразумили евангельские стихи, на которые он случайно наткнулся: "Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною" (Мф. 19: 21); эти слова сразу же обратили его к Тебе. Взволнованный, я поспешил на то место, где мы сидели с Алипием. Там я нашел апостольские послания, открыл их и прочел первую попавшуюся главу: "Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа (нашего) Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти" (Рим. 13:13,14). Читать далее уже не было нужды; сердце мое озарил спокойный свет, и мрак моих сомнений истаял»330.
Так совершилось обращение Августина, решение о крещении было принято. Вскоре он оставил школу риторов, а через полгода, в пасхальные дни 387 г. был крещен Амвросием вместе с Алипием и Адеодатом. «Мы проводили все время вместе и вместе же решили продолжить наше служение. После долгих раздумий мы решили отправиться в Аф- рику»331. Однако во время ожидания отплытия в Остии мать Августина Моника заболела и умерла. Похоронив ее, все остальные вернулись в Рим и только через год добрались до Тагаста. Там, поступив, как Антоний, — продав имение и раздав все нуждающимся, Августин с помощью друзей основал небольшую христианскую обитель, где еще не вполне ушедшие от мира, но решившиеся на уход могли жить, «имея все общее и ничего не называя своим». Года через три такую же обитель Августин основал и в Гиппоне;
по словам его ученика, друга, а позже — жизнеописателя Поссидия, никакого особого устава в обители не было, не было и крайностей аскетизма: «Мера соблюдалась во всем... середина между обилием и скудостью... для гостей и немощных — мясо за трапезой; вся посуда глиняная, каменная или деревянная, а ложки — серебряные». Женщин, приходивших в обитель, даже сестру, престарелую игуменью, до самого конца жизни Августин никогда не принимал наедине, всегда в чьем-либо присутствии332.
В 391 г., после смерти Адеодата, приехав в Гиппон, Августин «так полюбился тамошней пастве, что однажды в церкви буйная толпа окружила его, схватила и по тогдашнему обычаю повлекла насильно к епископу, «с великим криком» «Посвяти! Посвяти!» И епископ Валерий рукоположил его в священники. «Он же горько плакал», — вспоминает Поссидий.
«Полно, не плачь, скоро будешь и епископом!» — утешал его народ, думая, что плачет он от обиды, что рукоположен только в священники. «Плакал же он потому, что страшился великого бремени священства».
«Нет ничего страшнее духовного сана, все равно большой он или малый, — вспоминает сам Августин. — Только что начал я тогда учиться править ладьей Господней, как принудили меня, еще не умеющего держать весла в руке, — стать у кормила». «Не за то ли, — думал я, — что порицал я ошибки других пловцов... желает посрамить меня Господь? — Вот отчего плакал я тогда».
И через пять лет, в 396 г., когда, по смерти Валерия, будет посвящен, также насильно, в епископы Гиппонс- кие, — опять будет плакать, как маленькие дети плачут от страха. «"Я все еще только младенец перед лицом Твоим, Господи, parvulus sum. — Но даруй мне, что повелишь, и повели, что хочешь", — с этим он и принял тяжкий дар священства»333.
Приняв сан епископа, Августин со всей присущей ему страстью отдался учительской, литературной и организаторской деятельности.
В книге современного исследователя истории Северной Африки Ш.-А. Жюльена дана сжатая и яркая характеристика Августина: «Августин обладал исключительными качествами: душой страстной и утонченной, волей и темпераментом вождя, которые он поставил на службу церкви, ловкостью дипломата и острым глазом организатора. Благодаря своему интеллекту, поражающему своим многообразием, Августин стал выдающимся оратором и писателем. Никогда до этого христианство не имело столь богато одаренного поборника»334.
Августин, как и другие отцы церкви, утверждал подчинение христиан императорской власти: «Церковь, составленная из мирян небесного Иерусалима, должна быть подчинена земным властителям. Ибо учение апостолов гласит: "Вся душа моя находится в подчинении"»335. В своих сочинениях Августин обосновывал и защищал общественное неравенство. Рабство не создано богом — оно появилось, как и все беды человечества, вследствие греховности человека: «Первейшая и повседневная власть человека над человеком — это власть господина над рабом... Рабы, повинуйтесь своим господам. Церковь должна заботиться не о том, чтобы сделать рабов свободными, но чтобы сделать их добрыми... Бесконечно многим обязаны Христу богачи, потому что он вносит добрый порядок в их дома и хозяйства. Христос дурных рабов делает хорошими. Если был неверный раб, Христос просвещает его!»336
Четко определив свою позицию поддержки власть имущих и дав ей религиозное обоснование, Августин обратился к спорам, касавшимся догм и сущности христианства, и рассмотрел три проблемы: теологическую — вопрос о единстве и троичности бога, христологическую — спор о сочетании в Христе божественного начала и человеческой природы и антропологическую — о происхождении и сущности человека.
В «Исповеди» Августин на примере собственной жизни со всей страстностью доказывал, что по собственной воле человек неизбежно лишь усугубляет свои грехи и свои страдания и только обращение к богу может наставить на путь истины. «Это далеко не первая автобиографическая работа в мирской или духовной литературе Рима, но никто до Августина не создал столь пламенных и столь безыскусственных строк. Только Жан-Жак пошел дальше в признании своих недостатков. Но если женевец хотел показать себе подобным человека во всей его наготе, то святой целил выше. Он смиренно сознавался в своем падении с целью показать, что человек, предоставленный собственным силам, не может освободиться от греха»337.
В трактате «О граде Божьем» Августин создал свою концепцию мировой истории как истории непрерывного регресса человечества. Августин утверждал, что, начиная от Адама и Евы, самым великим грехом был первородный грех прародителей человечества, за что бог изгнал их из рая. Проклятие бога с тех пор тяготеет над людьми, вплоть до предстоящего Страшного суда. Он разделил всю историю на шесть периодов: первые пять — в соответствии с Ветхим Заветом, а современный, последний — от рождения Христа до Страшного суда. На протяжении всей этой истории попытки людей в создании земного града лишь уводили их все дальше от бога. «Итак, два града созданы двумя родами любви: земной, любовью к себе, дошедшею до презрения к Богу, небесной — любовью к Богу, дошедшей до презрения к себе. Первый полагает славу свою в самом себе, второй — в Господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава — Бог, свидетель совести. Тот в славе своей возносит главу, а этот говорит Богу своему: "Ты, Господи, слава моя и Ты возносишь голову мою" (Пс. 3: 4). Тем правит похоть господствова- ния, в этом служат друг другу но любви»338.
Августин последовательно отрицал ценности античной этики и утверждал как истинно добродетельное поведение безусловную покорность воле бога и авторитету церкви. Учение Августина о спасении с помощью божественной благодати в религиозно-этической доктрине средневекового католицизма было дополнено положением о «сверхдолжной благодати», которой обладает церковь. Этот «колоссальный банк, способный кредитовать верующих духовными ценностями» , спасающими их от наказания за грехи, создан мучениями Христа и святых, удостоившихся мученического венца. В XIII в. на этой основе началась торговля индуль- генциями339. Закрепилась в этой доктрине и характеристика семи добродетелей, описанных Августином. Три истинных, теологических влиты в душу богом: вера, надежда и милосердие. Низшие, приобретенные — справедливость (лат. justitio), мужество (лат. fortitude), умеренность (лат. temperantia) и благоразумие (лат. prudentia), — лишь по названию сходны с античными добродетелями. Августин истолковывал каждую из них как определенную форму проявления любви к богу340. Принцип предопределенности, отстаиваемый Августином, несовместим со свободным волеизъявлением человека. Разрешение этого противоречия у Августина имеет иррационально-мифологический характер: первоначально Адам обладал доброй волей, которая целиком заключалась в следовании предначертаниям бога. Первородный грех — это грех своеволия, нарушение божественного запрета. «...Бог, как говорит Писание, сотворил человека правым и, следовательно, с доброю волей... Поэтому добрая воля есть дело Божие, и именно с нею сотворил Бог человека. Первая же злая воля, предшествовавшая в человеке всем злым делам, была, скорее, отпадением от дела Божия к своим делам... Поэтому эти дела и злые, что творятся не по Богу; так что для этих дел, как бы для некоторых плодов, деревом своего рода была сама воля или сам человек, насколько он имел злую волю»341.
И далее Августин подчеркнул всю тяжесть первородного греха: заповедь, запрещавшая вкушать плоды от дерева познания «...была легка для исполнения, тем более что еще не было наказания за неповиновение и потому вожделение не противодействовало воле, и именно поэтому нарушение ее было величайшей несправедливостью... Но начали они [Адам и Ева] быть злыми втайне, чтобы затем уже впасть в неповиновение открыто. Не дошли бы они до злого дела, если бы этому не предшествовала злая воля. Начало же злой воли — гордость. А что такое гордость, как не стремление к превратному возвышению? Превратное же возвышение состоит в том, что душа, оставив Начало, к которому должна прилепляться, пытается стать таким началом для себя сама... Хорошо иметь в сердце любовь, но не к самому себе, что является верным признаком гордости, а к Господу, что есть признак повиновения, принадлежащего только смиренным. Таким образом, смирение возвышает, а превозношение тянет вниз...
Итак, человек пренебрег повелением Бога... За этим последовало справедливое осуждение... Возлюбивший в гордыне самого себя, он и был правдою Божией предоставлен самому себе... Умерший духом по воле, должен был умереть и телом по неволе; пренебрегший жизнью вечною, был осужден на вечную смерть, когда бы не спасала его от нее благодать »342.
С тех пор люди «по своей свободной воле» только умножают зло. Поэтому Августин считал, что долг доброго христианина — истребить в себе всякое своеволие. На этом утверждении основано отрицание языческих добродетелей: «Добродетели, которые душа себе приписывает, суть не добродетели, а пороки, если они не могут быть отнесены к Богу, если они самих же себя поставляют своей це- лью»343. Человек, полагающий, что достигает их сам, по собственной воле, впадает в смертный грех гордыни: «...когда человек живет по человеку, а не по богу, он подобен дьяволу»344.
Из безусловной покорности воле бога Августин выводил и безусловную покорность авторитету церкви: именно церковь, которая воплощает волю бога на земле, выше светской власти, а слово пастыря — непререкаемо. Светская власть должна содействовать церкви в ее борьбе с еретиками. Августин был наиболее ранним предшественником инквизиции средневековья. Он требовал принудительного возвращения еретиков в лоно церкви. Одновременно Августин подчеркивал неотвратимость адских мук для упорствующих в своих заблуждениях.
О борьбе Августина с ересями приведу два суждения.
«Столько в те дни было ересей в Церкви, как еще никогда. Стая лютых волков окружает овечий двор Гос- поден: манихеяне, донатисты, пелагиане, ариане, при- сциллиане и множество других. А пастух, тогда почти единственный, в Африке — он, Августин.
Восемьдесят восемь ересей — ран, зияющих на теле Христовом — Церкви, а врач, почти единственный,— он же, Августин.
Ереси — внутри Церкви, а извне — язычество, все еще и в предсмертных судорогах хватающее Церковь за горло, чтоб задушить. "Быть или не быть христианству?" На этот вопрос все еще не ответила История; вынудит ответ бесповоротный "быть"— только Августин.
Сорок лет простоит на сторожевой вышке Церкви, так пристально следя за бесчисленными врагами ее, что все глаза проглядит. "Страж Господен" — наверху, в созерцании, а внизу, в действии — боец.
...Первый великий "схизматик-раскольник"... Донат.
Циркумцеллионы (донатистский толк и боевая дружина) ходят шайками "Божьих разбойников" по большим дорогам Нумидии; целыми полками врываются, как бесноватые, в города и селения, с крутящимися над головами "святыми дубинами" и с боевым кличем: "Господу хвала! Бей, разбивай!" — бьют и разбивают все, что встречается им на пути, грабят и жгут православные церкви; мучают и убивают священников, „втирают им в глаза негашеную известь с уксусом".
Злейший враг их — Августин. "Кто убьет его — спасется", — обещают им донатистские пастыри.
Чем же он ответит на такую ненависть? ...Силой никого нельзя принуждать к вере... К Церкви надо приводить... словом и разумом".
...Только пройдя как бы сквозь строй циркумцеллион- ских дубин и уже почувствовав в глазах своих негашеную известь, он поймет, что "голубиный зов" Церкви не всегда слышат разбойники, призовет на дубину меч, и хорошо сделает: душу свою может отдавать пастырь за овец, но не душу паствы — не душу Церкви.
Через много веков умные враги и неумные друзья Августина скажут, что Лпервый догматик Светлейшей Инквизиции" — он в слишком неосторожном слове своем, родившем такие страшные отзвуки в Римской Церкви: "compelle intrare, принудь войти".
...Множество малых боев, а великих три: с манихея- ми, донатистами и пелагианами. Выйдет из всех трех победителем. Но третий, последний бой будет для него смертельным, хотя и с бессмертным венцом победы — святостью»345.
Иначе говорит уже упомянутый исследователь истории Северной Африки III.-А. Жюльен. Он приводит данные о том, что, по настоянию Августина, светские власти Рима разрешили преследование еретиков «по закону»; о том, что Августин, опираясь на слова из Евангельской проповеди Иисуса о «лжепророках», которые «приходят в овечьих шкурах, а по сути — волки хищные», коих следует бояться; а также о том, что хороший садовник, увидев на дереве гниющую ветвь, срубает ее и бросает в огонь, — обосновал жестокие преследования еретиков, ссылаясь также и на заповедь любви к ближнему: Августин был убежден, что даже Бог не будет спасать еретиков от адского пламени, потому что они отступили от Бога. Однако есть способ спасти даже заблудшую душу еретика от вечного адского пламени — «если еще на земле провести ее через очистительный огонь костра». И Ш.-А. Жюльен утверждает, что первые костры, на которых сжигали еретиков, загорелись в Северной Африке во времена Августина. Расправлялись с еретиками с такой жестокостью, что многие предпочитали покончить с собой самосожжением, лишь бы не попасть в руки клевретов Августина.
Не отрицает этого и Д. С. Мережковский, хотя считает это «ответной мерой» и не уточняет, каков был тот «меч», за который взялся епископ Гиппона. В области этики главным противником Августина был монах Пелагий (ок. 360 — ок. 418)1. Полемика Августина и Пелагия явилась своего рода прологом той борьбы, которую представители средневекового свободомыслия вели с религиозно-этической ортодоксией. Пелагий выступил против учения Августина о предопределении, об отрицании доброй воли человека. Он считал, что Августин «утверждает фатализм под именем благодати». Рассуждениям Августина о слабости и греховности людей Пелагий противопоставлял высокую оценку свободы воли: «Вся высота нашей природы, ее достоинство состоят в свободе воли... Твердость в добре ни для кого не была бы добродетельна, если бы человек не мог перейти ко злу»2. Убежденность Пелагия в том, что человек по собственной воле способен принимать нравственные решения, выразилась в исполненных гордости и человеческого достоинства словах, адресованных Богу: «Ты сделал нас людьми, но праведниками мы сделаем себя сами»3.
Д. С. Мережковский приводит еще ряд рассуждений Пелагия: «В "Изложениях", Expositiones, Пелагия... человек у Бога «не раб, а свободный». «Богом самим освобож- дел человек, получив дар свободной воли». «Люди все рождаются такими же невинными, как первый человек в раю». Что же такое «первородный грех», наследие Адама? Только «измышление» Августина-Манеса.
«Всякий грех частей и личен; относится лишь к человеку, а не к человечеству». Всякий человек может сделаться «безгрешным», «святым», сам, один, одною «свободою воли»» Что же такое Благодать? Только «познание Христа, подражание Христу, в нравственной жизни, в добрых
4
делах» .
Рассуждения Пелагия, сочетавшего в своих взглядах раннехристианские идеалы и достижения римской 1
Пелагий был монахом. Он считал, что христианин может вести безгрешную жизнь без помощи Бога, опираясь только на его учение и пример Иисуса Христа. Он считал, что падение Адама только привнесло смерть и образец греха, то есть не сделало грех неизбежным. (Лейн Т. Христианские мыслители. С. 55). 2
Цит. по: Проблемы социальной культуры и идеологии средневекового общества. С. 108. 3
Там же. С. 107. 4
Мережковский Д. С. Лица святых. От Иисуса к нам. С.. 111.
- 2 0 3 - этической мысли, в корне подрывали идею примирения с существующим злом, развенчивали идеал покорности и непротивления. Августин понимал, что «яд» пелагиан- ства состоял, по сути дела, в отрицании роли церкви как посредника между богом и людьми, и не мог не сражаться с подобной крамолой.
Смысл этики Августина — в безусловном подчинении человека воле Бога и авторитету церкви. Обращенная к потустороннему миру, отдавшая все лучшее Богу, исключавшая какой бы то ни было земной нравственный идеал, она исполнена презрения к человеку, лишает его всякой активности. Эта система воинствующего аскетизма стала на века официальной этической доктриной католицизма346.
Еще по теме Классическая латинская патристика.:
- 1. ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА ДО АВГУСТИНА 1.1. Минуций Феликс и первое сочинение христианско-латинской апологетики
- ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА
- ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА
- Глава третья ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА И СВЯТОЙ АВГУСТИН
- ЛАТИНСКАЯ ПАТРИСТИКА
- 5. ЗОЛОТОЙ ВЕК ПАТРИСТИКИ (IV— первая половина V в.) 5.1. Наиболее значительные персонажи золотого века патристики и Никейский символ веры
- Витторио Томеллери Латинский язык в Геннадиевском кружке (о латинском произношении: предварительные данные и постановка вопроса)*
- Глава 2 Латинское Владычество на Востоке. Эпоха Никейской и Латинской империи. Никейская Империя (1204–1261)
- РАЗДЕЛ I Патристика
- 2. Патристика
- Глава 2. РАННЯЯ ПАТРИСТИКА (II—III вв.)
- Глава четвертая ОТ ПАТРИСТИКИ К СХОЛАСТИКЕ
- Глава IV. ПОЗДНЯЯ ПАТРИСТИКА (конец V-VIII вв.)
- ЗРЕЛАЯ ПАТРИСТИКА (IV-V вв.)
- §5. АПОЛОГЕТИКА И ПАТРИСТИКА
- ГРЕЧЕСКАЯ ПАТРИСТИКА
- ГРЕЧЕСКАЯ ПАТРИСТИКА