1. ФЕОДАЛЬНАЯ РЕНТА И РЕМЕСЛО. ОСОБЕННОСТИ ОБМЕНА ПРИ ФЕОДАЛИЗМЕ.
Перейдём теперь к рассмотрению роли ремесла, развитие которого в феодальном обществе существенно усложняет картину воспроизводства и приводит к возникновению обращения в этом обществе. При господстве первых двух форм феодальной ренты, отработочной и продуктовой, ремесло не играет самостоятельной экономической роли. Соответственно и противоречия феодализма в этот период ещё менее развиты. Этот период называют ранним феодализмом. Отделение ремесла от сельского хозяйства было в известном смысле первым серьёзным поражением класса феодалов, от которого последний, однако, не только оправился, но и нашёл в нём источник новой силы, источник подъёма феодализма на высшую ступень. Поражением это было в том смысле, что часть крестьян нашла и развила такой вид деятельности, при котором она экономически уже не зависела от земельной собственности феодалов и поэтому могла бежать из деревни, сбрасывая вслед за земельной зависимостью также и личную. Но поражение это обернулось как выигрыш феодалов, поскольку возникновение городов, покупателей крестьянских продуктов, развитие товарных отношений дало феодалам возможность перевести оставшихся крестьян на денежную ренту, тем самым накидывая экономическую сеть, как мы сейчас увидим, и на бежавших. Со времени преобладания денежной ренты, связанной с развитием городов, начинается период зрелого или развитого феодализма. Мы уже видели, что вопрос о денежной ренте неотделим от вопроса о феодальном городе, об окончательном отделении ремесла от сельского хозяйства. Ещё при отработочной и продуктовой ренте развивалось ремесло как особый вид производства, требовавший специализации и работника и его орудий. Ремесло («рукомесло», «мастерство», «промысел», «умельство») сначала сочеталось с сельским хозяйством, носило сезонный и подсобный характер, затем всё более поглощало время работника, так что уже само сельское хозяйство приобретало для него лишь подсобное значение, и, наконец, при благоприятных условиях совсем или почти совсем отделялось от сельского хозяйства. Это отделение ремесла от сельского хозяйства было наглядным выражением роста производительных сил в недрах феодального общества. Вместе с тем оно было плодом борьбы части крестьянства против феодально-крепостнического. гнёта: те, кто овладел общественно полезным ремеслом, легче могли порвать со своим господином- землевладельцем, уйти от него, так как они не нуждались в земле в качестве средства производства. Одни станови лись бродячими ремесленниками, обслуживая своим трудом население деревень — часто лишь за право временно проживать и кормиться у крестьян (за «харчи»). Например, кузнецы сначала просто обслуживали то или иное время данную деревню, получая от общины .питание. Другие же ремесленники селились, нередко под защитой монастыря или замка, в таких местах, куда окрестные крестьяне приносили свои продукты на обмен или на продажу, куда заезжали странствующие купцы. Феодальные города и были поначалу не чем иным, как поселениями беглых крестьян. Конечно, они оказывались в некоторой зависимости от того феодала, который был верховным собственником данной местности. Но эта зависимость носила уже смягчённый характер; личная крепостная зависимость, как правило, уже не распространялась на горо- жан-ремесленников. Опираясь на общинные порядки, перенесённые из деревни и принявшие в городе характер «цехов», горожане-ремесленники оказывали сильный отпор притязаниям сеньера города, а так как они не находились в экономической, поземельной зависимости от него, то и могли одерживать победы над ним — достигать административной и юридической независимости города, самоуправления (в Западной Европе). Таким образом, важнейшим переломным моментом в экономическом развитии западноевропейского феодального общества было отделение города от деревни и широкое распространение феодальных городов. Собственно отделение города от деревни совершилось ещё на предшествующей ступени развития общества, в рабовладельческом обществе, но на Западе в начальный период феодализма экономическое значение городов почти сходит на нет и затем они как бы возникают заново. Напротив, в странах Востока мы не наблюдаем такого резкого разрыва в истории развития городов: здесь и в раннем средневековье города сохранились и играли заметную экономическую роль. Отделение города от деревни, ремесла от сельского хозяйства отражало рост производительных сил феодального общества. В то же время оно означало и известный кризис феодальных производственных отношений: как сказано, в города уходили от своих сеньеров, от своих феодалов, крестьяне-ремесленники, т. е. крестьяне, хорошо овладевшие тем или иным рукомеслом, следовательно имевшие возможность обойтись без той земли в ка честве средства производства, собственность на которую являлась экономической основой господства феодалов в обществе. Ремесленники для своего производства не нуждаются в земле как средстве производства, и феодальные города представляли собой поселения таких ремесленников. Поначалу это был ещё экономически более или менее однородный слой: мелкие непосредственные производители, имевшие в полной собственности свои орудия производства, своё личное хозяйство. По цитированному уже образному выражению Маркса, они были срощены со своими орудиями, «как улитка с раковиной». Их главным достоянием были не столько сами эти орудия, обычно технически ещё не сложные, сколько виртуозное владение ими, трудовые навыки, производственный опыт. Естественно, что рядом с ремесленниками мы видим «учеников», «подмастерьев» — овладение мастерством требовало длительного времени,— но сначала о них нельзя говорить как об эксплуатируемых. Лишь с дальнейшим развитием города экономическое положение их дифференцируется от положения ремесленников, и в позднем феодальном обществе положение подмастерьев начинает приближаться к положению эксплуатируемых рабочих. Но развитие феодальных городов и городского ремесла, хотя и было в известной мере поражением для феодалов, в конце концов оказалось для класса феодалов и выгодно, и необходимо. Недаром вскоре сами феодалы и феодальная монархия стали усиленно насаждать города, способствовать их развитию. Дело прежде всего в том, что без этой предпосылки невозможен был переход к денежной ренте и её рост. Невозможно взимать с крестьян денежные платежи, если крестьянам некуда продавать свои продукты, если нет населения, отделившегося от сельского хозяйства и покупающего за деньги продукты сельского хозяйства — продовольствие и сырьё. С крестьян невозможно взять денежных платежей на большую сумму, чем они могут выручить от продажи своих продуктов горожанам. Больше им взять денег неоткуда, а объём их выручки зависел от объёма спроса, от количества и от покупательной способности городского населения. Между городскими ремесленниками и окрестными крестьянами простое товарное обращение возникло незави симо от воли и интересов феодалов. Но в обществе, где действовал основной экономический закон феодализма, в конце концов всякий рост производительных сил, всякий прогресс производства подчинялся господствовавшей цели производства, становился источником прибавочного продукта, присваиваемого феодалами в целях паразитического потребления. Это выразилось прежде всего в том, что вскоре крестьяне уже неизмеримо больше продавали горожанам, чем покупали у них: почти всю денежную выручку от продажи своих продуктов крестьяне принуждены были отдавать феодалам в качестве феодальной денежной ренты, и покупать им было почти не на что. Большой теоретический интерес представляет проблема ценообразования в феодальном обществе, механизм сравнивания сначала отработочных и продуктовых повинностей, затем этих натуральных повинностей с денежными повинностями (так называемая коммутация), сравнивания цен (т. е. в конечном счёте трудовых затрат) на сельскохозяйственные продукты и ремесленные изделия. Энгельс отметил, что крестьяне и ремесленники от-' лично знали взаимные условия труда, могли подсчитать друг у друга издержки производства, но всё же лишь медленно, ощупью, на горьком опыте приближались к установлению величины трудовой стоимости обмениваемых продуктов *. Для того чтобы представить всю трудность установления эквивалентных отношений в товарообмене между городом и деревней, надо остановиться на вопросе о простом и сложном труде при феодализме. Сельскохозяйственный труд выступал в сравнении с ремесленным как простой труд. Даже если сельскохозяйственный работник и обладал в том или ином деле огромным личным опытом и искусством, в общем это был универсальный труд; высокая умелость в отдельной сфере сельского хозяйства, пока эта сфера не обособилась от остальных, пока она не стала требовать всего человека, как бы растворялась в простом, всякому доступном чёрном труде. Обособление же отдельной сельскохозяйственной профессии (пасечников, садоводов, рыбаков) и тем самым выделение сложного труда наблюдалось лишь в ничтожной мере, как исключение из общего правила. В среднем быть крестьянином — значило быть земледельцем «на все руки», иными словами — заниматься простым трудом. Напротив, быть ремесленником — значило быть работ - ником-профессионалом, 'квалифицированным, т. е. обученным мастером определённого конкретного вида труда. Это равносильно понятию сложного труда. Конечно, притом многие ремесленники вели вдобавок и своё сельское хозяйство,— в этой области, как и в разных подсобных производственных и бытовых действиях, их труд оставался простым, но он растворялся в доминирующей форме труда ремесленника — в сложном труде. Таким образом, объективно час работы ремесленника равнялся большему числу, скажем двум часам работы крестьянина. Но прежде чем это объективное соотношение могло проявиться в рыночной сфере, как отношение цен товаров крестьянина и ремесленника, оно проявлялось в разном отношении того и другого к феодалу. Непосредственным стимулом для превращения крестьян в ремесленников вначале была не меновая выгода, а большая степень личной свободы. Работник сложного труда оказывался неподходящим объектом для неполной собственности феодала. Факты показывают, что судьба работника сложного труда могла быть двоякой. Подчас, как, например, в России при крепостничестве, помещики переводили таких крестьян в «дворовые» (или обучали часть «дворовых» тем или иным профессиям), что на практике означало усиление собственности на работника производства: замену неполной собственности полной собственностью. Положение крепостного ремесленника в этом случае приближалось к положению раба. Это было попятное движение. При рабовладельческом строе, действительно, труд раба не являлся обычно таким универсальным, как труд средневекового крестьянина-земле- дельца. Рабы в античном обществе в большинстве случаев были привязаны к определённому, конкретному виду труда, даже если они работали в сельском хозяйстве, а тем более — в строительстве, ремесле, рудниках, транспорте. Но это не было ещё тем «сложным трудом» в экономическом смысле, каким был труд свободных ремесленников. Хотя этот труд рабов и требовал предварительного их (Щ ... обучения данной специальности, он экономически стоял не выше, а ниже простого универсального труда средневековых крестьян: труд рабов — это был только конкретный труд, тогда как труд средневековых крестьян — это уже и шаг на пути к категории абстрактного труда. Последняя невозможна без некоторой степени раскрепощения трудящегося, так как предпосылкой сравнивания разных конкретных видов человеческого труда является хоть некоторая свобода перемены одним и тем же человеком одного вида труда на другой. Феодальный строй, где непосредственный производитель имеет своё хозяйство, в пределах которого он располагает полной инициативой, даёт тем самым возможность непосредственному производителю переходить от одного конкретного труда к другому. Хотя бы в тенденции это означает свободу выбора видов труда и смены их. Поэтому политическая экономия феодализма вправе пользоваться категорией человеческого труда вообще, например, говорить, что собственность работников производства на своё хозяйство при феодализме основана просто на их «личном труде». Трудящийся здесь перестаёт быть «инструментом», подчас и весьма сложным,— его экономическое положение уже требует хоть в известной мере признавать его «человеком вообще», ибо его труд — это простой универсальный человеческий труд. И вот, когда этот простой труд с развитием производительных сил начинает усложняться, когда от него начинает отпочковываться сложный, специализированный ремесленный труд, феодалы прежде всего пытаются обращаться с последним по рабовладельческому образцу. Новую народившуюся производительную, силу они пробуют утилизировать отмершим старым способом. Не только Россия, весь средневековый мир знает упорные попытки феодальных землевладельцев и государей возродить полную собственность в отношении этой наиболее квалифицированной части работников производства: нарождающихся ремесленников берут «на двор», «ко двору». В некоторых исторических условиях дело заходило далеко — специализированные крепостные-рабы обслуживали и художественные потребности, и всяческие прихоти господина, и его производственные заведения, работавшие подчас на рынок. Но рано или поздно экономическое развитие вскрывало нелепость и нежизненность этого пути. Так, крепостные ремесленники, отпускаемые на оброк, частично не возвращались, так как их мастерство вполне могло их прокормить. Второй путь, рано или поздно прокладываемый экономическим развитием,— это превращение работника, носителя сложного труда, не в раба, а, наоборот, в свободного, т. е. не возрождение полной собственности, а расшатывание и устранение и неполной собственности на него. Таким образом, овладение сложным, квалифицированным трудом было в конечном счёте шансом на личную свободу, хотя бы тысячи попыток такого рода и оканчивались неудачей. Вместе с тем, лишь только приобретя возможность свободно выносить продукты своего труда на рынок, ремесленник получает и потенциальную возможность извлечь меновую выгоду из сопоставления своего сложного труда с простым трудом крестьянина. И тот и другой потратили на свой продукт по часу труда, но объективная стоимость продукта ремесленника, допустим, вдвое больше. Однако совсем не просто реализовать эту объективно существующую разницу. Напротив, именно потому, что крестьянин в своём хозяйстве производит самые различные работы, в том числе и ремесленные, он, исходя из своего повседневного опыта и экономического уровня, приравнивает друг к другу только разные виды простого труда. За час чужого труда он готов отдать час своего труда, и, чем он «хозяй- ственнее», тем точнее сосчитает взаимные затраты времени. Он согласится оплатить и расход ремесленника на закупку сырья. Но он никак не согласится оплачивать ещё и стоимость обучения ремесленника; время, затраченное на овладение специальностью, по его представлению, не может оплачиваться, да и ему самому ремесленник отнюдь не оплатит элементов сложного труда, возможно, присутствующих в его продукте. Для того чтобы в рыночных ценах реализовалось различие простого и сложного труда, требуется значительное и систематическое развитие товарного обращения, к тому же при условии более или менее свободного перехода рабочей силы из одной сферы в другую, в частности из сельского хозяйства в ремесло и обратно. Поскольку этого условия не было, постольку не было возможности чисто конкурентным рыночным путём реализовать разницу в стоимости продуктов сложного и простого труда. Сложный труд неизменно должен был оставаться в убытке: объективная стоимость обучения, квалификации не оплачивалась. А это значит, что при обмене между городом и деревней неизбежно капля за каплей происходила бы невидимая на первый взгляд перекачка трудовой стоимости из города в деревню. Однако на стороне горожан-ремесленников был другой фактор, обеспечивавший им в свою очередь нарушения эквивалентности в сношениях с деревней. Этот фактор — редкость, незаменимость их изделий, т. е. некоторая степень монополии на местном рынке. Борьба за удержание этой монополии была одной из глубочайших экономических причин для объединения средневековых ремесленников в цехи (союзы по профессиям). Если, с одной стороны, цехи породила, по словам Маркса и Энгельса, «необходимость объединения против объединённого разбойничьего дворянства», то, с другой стороны, их породили «рост конкуренции со стороны беглых крепостных, которые стекались в расцветавшие тогда города», «необходимость охраны с таким трудом усвоенного ремесла» 38. Эти органы, ограничивавшие конкуренцию, могли содействовать в некоторой мере отклонениям цен от трудовой стоимости в пользу горожан-ремесленников. Таким образом, установление строго эквивалентных отношений в торговле между городом и деревней представляло большие трудности. Практически оно было неосуществимо, даже если бы дело сводилось к простому обращению между непосредственными производителями, между крестьянами и ремесленниками. Однако дело ещё значительно усложняется именно из- за того, что крестьянин в развитом феодальном обществе, как правило, продавал горожанам свои продукты не для того, чтобы на вырученные деньги удовлетворить свои потребности в ремесленных изделиях, а для того, чтобы этими деньгами уплатить денежные ренты — оброки, подати и т. п. В. И. Ленин писал, что в дореформенной, феодально-крепостнической России денежные подати, требовавшиеся с крестьян, «были важным фактором развития обмена» 39. Далее возникает вопрос: что же, существование горожан-ремесленников в недрах феодального общества связано с законом феодальной ренты только в указанном смысле — как необходимое средство для «метаморфоза» крестьянского продукта в денежную форму? Оставалась ли при этом вся стоимость, созданная трудом ремесленников, в распоряжении самих ремесленников или же класс феодалов и у ремесленников отнимал прибавочный труд? В пользу первого, казалось бы, можно привести то соображение, что горожане-ремесленники стоят уже как бы вне системы феодальных производственных отношений, вне системы феодальной эксплуатации, поскольку экономическая основа феодализма, т. е. феодальная земельная собственность, может служить основанием для эксплуатации лишь сельскохозяйственных производителей, но не городских ремесленников. Но это соображение неверно. Во-первых, в качестве верховного господина той земли, на которой был расположен тот или иной город, феодальный сеньер взимал с горожан всевозможные прямые и косвенные поборы. Если горожане и откупались крупными единовременными взносами или покупали за большие суммы независимость города у короля, это не меняет экономической природы дела: все эти выкупные суммы были конденсированной феодальной рентой. Во-вторых, с домовладельцев, владельцев мастерских земельный сеньер и непосредственно взимал арендную плату. Исследователи, изучавшие процесс экономической дифференциации среди городских ремесленников, заметили гигантское различие (в десятки раз) в имущественном положении тех, кто не имел и кто имел собственный участок земли под домом и мастерской. Последних было ничтожное меньшинство, они выдвигались в ряды городского «патрициата». Подавляющее большинство, как видно, принуждено было значительную часть своих доходов в той или иной форме отдавать земельному собственнику, хотя для них земля и не была «средством производства» в узком смысле. В-третьих, класс феодалов взимал ренту с горожан и более косвенным, но весьма существенным образом. Поскольку феодал своими поборами с пригородных участков более или менее быстро доводил горожан до необходимости отказаться от ведения подсобного сельского хозяйства, горожане были принуждены покупать продукты у окрестных крестьян. Этим обстоятельством могли воспользоваться и пользовались опять-таки феодалы: анализ «про довольственного вопроса», игравшего гигантскую роль в политике, законодательстве и административных мерах средневековых городов, доказывает, что феодалы требовали со своих крестьян такую высокую сумму денежной ренты, которую те не могли бы выручить, если бы продавали свои продукты горожанам по стоимости, т. е. за эквивалент. Чтобы иметь возможность уплачивать все свои повинности, крестьяне чаще должны были продавать свои продукты ремесленникам (и вообще горожанам) выше стоимости, т. е. цена их продуктов состояла из стоимости плюс некоторой 'надбавки. Эта надбавка, таким образом, извлекалась из карманов покупателей-ремесленни- ков, но ничто из неё не застревало в карманах продавцов- крестьян — всё шло получателям феодальной ренты. Если бы в феодальном обществе существовали свободная конкуренция и развитые рыночные связи, это нарушение закона трудовой стоимости, конечно, было бы тотчас возмещено тем, что ремесленники со своей стороны подняли бы соответственно цены на свои товары и равенство было бы восстановлено. Но достаточно вспомнить, что ремесленники в основном изготовляли товары для совсем другого круга покупателей. Немалую долю ремесленных изделий покупали те же феодалы и их свита — почти всю продукцию оружейников, шорников, краснодеревщиков, позументщиков, золотых дел мастеров и т. д.; другие изделия покупали горожане друг у друга, и только самая меньшая часть сбывалась крестьянам. Нелегко было закону стоимости пробивать себе дорогу в этой цехово-ремесленной системе, где долго царил обычай работать только на заказ и где заказчик-феодал, разумеется, старался и имел возможность (ссылаясь на старину, «справедливую цену» и т. д.) поменьше тратить денежной ренты, которую он выжал из крестьян и из тех же ремесленников. История рыночных цен в странах Западной Европы в средние века, изученная в настоящее время довольно хорошо, показывает, что на протяжении столетий было много периодов, когда рыночные цены возрастали, причём всякий раз дело начиналось с возрастания цен на продукты сельского хозяйства, а цены на промышленные (ремесленные) товары поднимались позже, медленнее и не в такой степени. С наибольшей силой эта закономерность проступила в предистории так называемой «революции цен», ещё до притока благородных металлов из Америки, в конце XV — начале XVI века, когда цены на продукты сельского хозяйства росли быстро и интенсивно, а цены на городские изделия долго ещё оставались почти неизменными и начали подниматься значительно позже. Закон стоимости выступал в феодальном обществе не в чистом виде, а осложнённый законом феодальной ренты. Цена сельскохозяйственных продуктов складывалась из стоимости и надбавки к ней, которую оплачивали горожане. Цена же ремесленных изделий 'была ближе к стоимости, во всяком случае не компенсировала этой надбавки. Если одной рукой класс феодалов давил на цены сельскохозяйственных продуктов, вызывая их повышение своим домогательством денежной ренты с крестьян, то другой рукой он давил на цены ремесленных продуктов, вызывая их стабилизацию с помощью регламентации цен на городском рынке на правах сеньеров города или просто в качестве монопольных покупателей ряда товаров в каждом данном районе. В этом закономерно проявлялось то обстоятельство, что простое товарное производство развивалось тут не в абстрактном обществе равных непосредственных производителей, а в обществе, где царили классовые антагонистические производственные отношения феодализма. Сказанное выше можно выразить иными словами. В период господства денежной ренты всю сумму разнообразных повинностей и платежей крестьянства какой-либо страны, например Франции, можно рассматривать как единую величину, как совокупную массу феодальной денежной ренты. Как бы ни делилась эта сумма между разными претендентами — между сельскими феодалами, дворянским государством, феодальной церковью и ростовщиками,— в конце концов с крестьянства можно было взять деньгами не больше той суммы, которую оно выручало от продажи своих продуктов горожанам. Значит, вопрос о дальнейшем росте денежной ренты упирался в покупательную способность горожан. Если давление всех этих получателей ренты, например государства, взвинчивавшего налоги, заставляло крестьян, несмотря на всё противодействие горожан, понемногу в среднем по всей стране поднимать цены на свои продукты, ясно, что этот избыток ренты (но отнюдь не крестьянского дохода, ибо крестьяне оставались бедны, как и прежде) выражал экс плуатацию феодалами уже не только крестьян, а и ремес- ленников-горожан, которые вынуждены были платить за продукты сельского хозяйства выше стоимости. Следовательно, это было одним из способов отнимать их прибавочный продукт. Хотя ремесленники-горожане и не нуждались в принадлежавшей феодалам земле в качестве средства производства, но ведь они нуждались в продуктах земли (в съестных припасах и сырье) и поэтому всё- таки не могли укрыться от эксплуатации феодалов, раз оставались в стране, где вся земля была собственностью феодалов. Вместе с ценой на съестные припасы и сырьё им приходилось уплачивать нечто вроде акциза, косвенного налога в пользу феодального класса. Наблюдавшийся иногда значительный рост цен на сельские продукты в феодальном обществе как раз и означал усиление косвенной эксплуатации города получателями феодальной ренты. Таким образом, история денежной ренты неразрывно связана с историей феодального города — очага товарного производства. Возникновение и развитие такой новой производительной силы, как городское ремесло, не могло быть утилизировано классом феодалов иным путём, как путём денежной ренты. Развитие городов явилось могучим стимулом ко всё более широкому переходу на денежную ренту. В истории Франции и Западной Германии особенно заметно, что феодальный класс широко переходит на денежную ренту в ту эпоху, когда города наиболее успешно отбивают прямые притязания отдельных феодалов на господство над ними и на обложение их поборами. Разумеется, каждый отдельный феодал видел прежде всего не количественную выгоду от перевода крестьянских натуральных повинностей в форму денежной ренты (от «коммутирования» крестьянских повинностей). Феодала интересовала потребительная сторона дела: он видел, что денежная рента давала ему возможность разнообразить своё (и своих ближних) потребление. Но ведь одновременно он не сокращал сколько-нибудь значительно объём потребления тех продуктов, которые прежде получал в натуре. Исторические источники не свидетельствуют о том, чтобы при переходе к денежной ренте трапезы и .пиры феодалов стали скуднее или сократилось число прожорливой челяди, прихлебателей, свиты. Но к прежним продуктам питания прибавились новые, к прежним платьям — парад- ные из покупных тканей, к прежним видам вооружения —* турнирное — заказное или заморское. Следовательно, раз* нообразие потребления пошло в основном за счёт добавки ренты, т. е. увеличения объёма ренты при переходе от натуральной формы к денежной. Иначе говоря, объективным экономическим стимулом для феодалов к переводу крестьян на денежные повинности была количественная выгода: возможность таким путём уловить наличные в обществе, но ускользающие трудовые ресурсы для своего паразитического потребления. Таким ресурсом был, в частности, высокопроизводительный труд городских ремесленников. ! Конечно, город не оставался безучастным и предпринимал встречные меры. Развитие противоположности между городом и деревней в феодальном обществе представляло сложную картину. С одной стороны, город сам стремился эксплуатировать деревню, выступать по отношению к ней в роли феодала — то город как целое, скажем, город, который имеет своих крепостных крестьян, то отдельные зажиточные горожане, ростовщики, которые экономически эксплуатируют окрестное крестьянство. С другой стороны, как сказано, феодалы стремились эксплуатировать города, и не только прямо, путём их обложения поборами, но и посредством непомерного повышения крестьянских «оброков», т. е. путём стимулирования неэквивалентного обмена. Но горожане со своей стороны активно боролись за удержание, как говорили в средние века, «справедливых цен» на съестные припасы, т. е. за покупку их не выше стоимости. В политике средневековых городов так называемая «продовольственная политика» играла не менее важную роль, чем борьба за освобождение от сеньер а города и от его вымогательств. «Продовольственная политика» — это и есть сумма мероприятий, направленных к тому, чтобы привлечь на городской рынок для населения города съестные припасы не только в достаточном количестве, но и по ценам, по возможности не превышающим стоимость (например, попытки закупать продовольствие в отдалённых районах, регламентирование цен на продовольствие и т. д.). Проводились аналогичные мероприятия и в отношении сельскохозяйственного сырья для ремесленного производства. Однако все эти контрмеры могли лишь несколько парализовать давление феодальной ренты на уровень цен, но «справедливая цена», т. е. торговля по стоимости (обмен трудовых эквивалентов), оставалась идеалом, недостижимым на практике. Поэтому ремесленники прибегали к другому средству: они старались сами нарушать «справедливую цену» на свои изделия, чтобы возмещать этот убыток, т. е. чтобы получать некоторую надбавку свыше стоимости к своим собственным денежным доходам. Цехи, в которые были организованы городские ремесленники по профессиям, имели целью не только взаимопомощь, но и удержание монопольно высоких (выше стоимости) цен на ремесленные изделия на крайне ограниченном местном рынке (как уже было сказано, покупателями изделий ремесленников являлись феодалы и их челядь, горожане и в небольшой мере — крестьяне). Благодаря своей борьбе с феодальными притязаниями и своей организованности, что в свою очередь отражало их более высокий производственный уровень сравнительно с крестьянами, ремесленники добились и несколько лучших жизненных условий. Если, с одной стороны, следует подчеркнуть ошибочность мнения, будто городские ремесленники были «свободны от феодальной эксплуатации», то, с другой стороны, правильно будет подчеркнуть, что норма феодальной эксплуатации в итоге сложилась для города более низкая, чем для деревни, что в феодальном городе в связи с этим происходили процессы накопления и имущественной дифференциации быстрее, чем в деревне. Город не только отделился от деревни на базе роста производительных сил, но и стал очагом дальнейшего роста производительных сил. Это проявлялось в том, что именно в городах (или, как говорили на Руси, посадах) шло непрерывно прогрессировавшее специализирование и отпочкование друг от друга ремесленных профессий, что в свою очередь являлось базой для расширения рыночных отношений, товарного производства. Цеховое городское ремесленное производство было такой хозяйственной формой, которая до поры до времени содействовала росту производительных сил феодального общества, служила двигателем развития производительных сил. Однако город оставался органической частью феодальной экономической системы, к тому же частью, игравшей лишь подчинённую роль. Было бы совершенно неправильно включать деревню и город на равных правах в характеристику производственных отношений феодализма. Даже применительно к концу феодальной эпохи, характеризуя зависимость «плебейской оппозиции» XVI века от крестьянских движений, Энгельс видел в этом «замечательное доказательство того, насколько город тогда зависел еще от деревни» К Основным видом производства при феодализме было сельскохозяйственное производство; экономической основой феодализма была феодальная собственность на землю. Сложность феодальной экономики не должна мешать нам выделить главное и основное. Средневековые городские ремесленники были долгое время такими же непосредственными производителями, тружениками, владевшими своими орудиями производства и своим хозяйством, как и крестьяне. Феодалы эксплуатировали их то прямо, то, как показано выше, средствами более косвенными, чем крестьян. Но всё же часть прибавочного продукта оседала в городе в виде накоплений верхушки самих горожан — патрициата, купечества. В связи с этим понемногу наблюдается экономическая дифференциация средневекового ремесла: одни цехи эксплуатируют другие; в пределах цеха —богатеющие мастера—разоряющихся; в пределах мастерских — мастера — подмастерьев и учеников. Однако и это — не более чем почва для зарождения капитализма или та средневековая форма, которая может наполниться новым содержанием. Здесь остаётся ещё отметить, что, когда город феодализма, когда в его недрах зарождается мануфактура, старые экономические формы, в том числе сама денежная рента, начинают наполняться новым содержанием и в то же время нарастают несоответствие и конфликт между новыми производительными силами и феодальными производственными отношениями. Но каковы бы ни были формы проявления основного экономического закона феодализма, его суть неизменно останется той же — раскрытие специфической для данной эпохи формы эксплуатации. Как писал Маркс в «Нищете философии», для того чтобы «правильно судить о феодальном производстве, нужно рассматривать его как способ производства, основанный на антагонизме» Речь здесь идёт об антагонизме классов. «Нужно показать,— продолжает Маркс,— как в рамках этого антагонизма создавалось богатство, как одновременно с антагонизмом классов развивались производительные силы, как один из классов, представлявший собой дурную, отрицательную сторону общества, неуклонно рос до тех пор, пока не созрели, наконец, материальные условия его освобождения» К Экономические законы существуют не в стороне от конкретных жизненных проявлений антагонизма классов. Напротив, использование экономических законов всегда и везде при классовом антагонистическом обществе подразумевает классовый интерес: любое действие экономического закона, любое изменение в экономической действительности, выгодное одной части общества, невыгодно здесь другой, и не может быть выгодно всем людям. Поэтому любое экономическое изменение вызывает сопротивление и противодействие тех людей, интересы которых оно задевает, и не может быть осуществлено иначе, как в борьбе. Поэтому-то закон феодальной ренты и смены её форм ведёт к пониманию «фактических социальных проявлений присущего производственным отношениям антагонизма классов», к пониманию- борьбы классов, наполняющей феодальную эпоху, феодальной политической надстройки, феодальных взглядов, бытовых и семейных отношений и т. д., словом, в конце концов показывает, как говорил Ленин, всю данную общественную формацию «как живую». В частности, на фоне основного классового антагонизма феодального общества может быть понята и борьба, происходившая в «верхах». С точки зрения политической экономии, она выступает перед нами как борьба за раздел феодальной ренты. Конфликты внутри господствовавшего класса и между разными его слоями, носившие политический, династический, религиозный характер, в то же время всегда являлись борьбой за ту или иную долю совокупной феодальной ренты. В раннефеодальном обществе вопрос мог стоять преимущественно о перераспределении ежегодной совокупной массы феодальной ренты; небольшой её прирост, проистекавший тогда главным образом из прироста населения, не играл ещё заметной роли. Перед отдельным феодалом открывалось два пути, чтобы добиться этого перераспределения в свою пользу: 1) подняться выше по феодальной лестнице, 2) распространить вширь свои владения. Борьба за место в иерархии и за закрепление достигнутого места была важнейшим вопросом в жизни феодалов. Более высокому месту соответствовало и большее число подданных, а это означало либо прямо большую массу феодальной ренты, либо по крайней мере большие потенциальные возможности для осуществления с помощью своих вассалов территориальных захватов. Частные войны составляли характерную черту раннего феодализма. Но взаимопомощь феодалов в этой борьбе за перераспределение ренты сплачивала их подчас в обширные агрессивные или оборонительные группы. Мы видим в раннем средневековье их сплочение даже в масштабе народности или нескольких народностей для покорения соседних территорий или для обороны. Мы видим сложную борьбу между светскими и духовными феодалами, пронизывающую феодальный мир и принимающую даже интернациональный характер борьбы империи и папства. Боровшиеся фракции господствовавшего класса одновременно подчас и нуждались друг в друге в той или иной мере и поэтому должны были уступать друг другу часть феодальной ренты. По мере развития феодализма раздел феодальной ренты становится всё более сложной проблемой. В феодальном обществе, как выше сказано, и государственные налоги, и церковные поборы (десятина и пр.) являлись не чем иным, как видоизменениями феодальной ренты. Советские историки называют феодальные налоги «централизованной феодальной рентой». В позднее средневековье её удельный вес в общей массе феодальной ренты сильно возрастает. Немалая часть её становится доходом придворного и военного дворянства, живущего «королевскими милостями». Что касается феодального духовенства, то оно получало свои доходы либо в качестве сеньеров церковных и монастырских земель, либо путём различных поборов с населения, которые надо рассматривать как ту часть совокупной ренты, которую класс феодалов как бы уступал духовенству — слою весьма необходимому для устойчивости феодального строя. В следующей главе мы увидим, что доходы ростовщиков и купцов-посредников в условиях господства феодализма также представляли собой присвоенную ими часть совокупной феодальной ренты. Здесь достаточно подчер кнуть, что нередко сами феодалы — помещики, мелкие вотчинники, монахи выступали в роли ростовщиков по отношению к крестьянам, предоставляя им кабальные ссуды в натуре и в деньгах. Из основного экономического закона феодализма вытекает возрастание нормы феодальной ренты, происходившее па протяжении феодальной эпохи. Возрастание это особенно наглядно происходит при господстве денежной ренты, поскольку она открывает простор для «неутолимой жажды прибавочного труда». При малейших благоприятных условиях феодалы, феодальное государство, ростовщики могут теперь, в условиях денежной ренты, повышать и действительно повышают эксплуатацию непосредственных производителей. Феодальная рента выступает не в виде одной только суммы платежа земельному собственнику за «держание», но в огромном многообразии платежей, ложившихся на крестьянское хозяйство: судебные поборы феодала, уплаты ему за «баналитеты» (мельничный и др.), штрафы, подношения, сборы при продаже продуктов на рынке, церковные поборы и платежи, «сверхрента» в пользу ростовщика, прямые и косвенные налоги (подати) феодальному государству (централизованная рента) и т. д. Встречается самое различное распределение совокупной феодальной ренты между разными получателями. Однако важно, что, только учитывая всю её совокупность, всю сумму крестьянских платежей и повинностей, мы ясно увидим возрастание объёма ренты и нормы эксплуатации. Но и здесь возрастание происходит не постоянно, а скачкообразно: оно совершается время от времени в виде установления какой-либо повинности, какого-либо налога или в виде волны «сеньериальной реакции» с целой группой фальсифицированных, якобы «старинных» повинностей. Так или иначе это нарастание совокупного феодального бремени неизбежно ведёт ко всё большему углублению антагонизма эксплуатируемых и эксплуататоров и классовой борьбы между ними. В то же время оно попутно обостряет и борьбу среди эксплуататоров за присвоение большей.или меньшей доли совокупной феодальной ренты. На протяжении XI—XV веков в Англии, Франции и других странах соперничество между разными типами феодальных хозяйств выявляло на практике тот тип, который даёт наибольшую ренту. А это предопределяло на будущее преобладание того или иного конкретного варианта хозяйственной эволюции и, следовательно, преобладание того или иного типа дворянства в жизни страны. Распределение ренты между отдельными группами дворянства отражало, таким образом, конкретный путь феодального развития каждой данной страны и в свою очередь влияло на её экономическое развитие. Большое значение для характеристики конкретного' пути феодального экономического' развития имеет также доля совокупной феодальной ренты, достававшаяся верхушке городов — патрициату; последний использовал в этой борьбе за ренту всю силу антифеодального освободительного движения городов. В зависимости от типа хозяйственного развития и купечеству удавалось подчас, хотя и в упорных усилиях, оттягать в свою пользу основательную частицу феодальной ренты. Отрывали от неё при благоприятных условиях свой кусок также откупщики различных феодальных доходов, кредиторы класса феодалов. Но больше всего феодальному классу в целом приходилось уступать при разделе совокупной ренты двум великим силам феодального общества: государству и церкви. Чем более обострялся антагонизм между народными, трудящимися массами и феодалами, тем более нуждались последние в мощи государства и церкви для удержания своего господства. А государство и церковь пользовались этим, чтобы захватывать всё возраставшую, и абсолютно и относительно, долю совокупной феодальной ренты, правда, не без острых конфликтов и между собой и с отдельными группами феодалов. Таким образом, распределение совокупной феодальной ренты происходило отнюдь не автоматически, скажем, пропорционально площади земли, находившейся в собственности каждого феодала. Распределение это в каждый данный момент отражало удельный вес: 1) разных группировок феодального класса, 2) экономически обслуживавших его социальных групп и 3) необходимых ему надстроечных организаций.