Византийская иерархия государств и идея империи в Древней Руси XI-X1II вв.

Весьма важным вопросом в изучении истории идейного взаимодействия Византийской империи и Древней Руси является проблема отношения древнерусских идеологов к так называемой «византийской иерархии государств» и к теории супрематии византийского императора, его верховного суверенитета над всеми христианскими государями, составлявшей основу взгляда на окружающий населенный мир, разработанный греческими мыслителями.

Много внимания этой проблеме уделил в своей монографии, посвященной княжеской власти, А.П. Толочко. По его мнению, на Руси уже в XI в. не могли не знать византийской теории о верховенстве императора над всеми христианскими монархами. В качестве доказательства факта знакомства названный исследователь приводит наблюдение М.Д. Приселкова, согласно которому «имперские амбиции» Ярослава Мудрого воплотились в символах, заимствованных из Царьграда-Константинополя: названия Золотых ворот, Софийского собора и еще целый ряд важных символов, позаимствованных киевскими князьями для оформления своей власти: Богоматерь-Оранта, мозаика с изображением которой украшает конх центральной апсиды Софийского собора в Киеве, северный придел того же собора, посвященный св. Георгию, который воспринимался в Византии как покровитель царей, позиционирование Владимира I как «нового Константина»21. В то же время, А.П. Толочко пишет о том, что «в случае с Ярославом Мудрым трудно все же предполагать сознательное и последовательное стремление к «imitatio imperii» в сугубо византийском духе, как считают некоторые исследователи. Спорадические случаи демонстративного копирования константинопольских обычаев были в то время скорее своеобразной формой отторжения не вполне еще воспитанным в православной традиции русским обществом непонятной ему идеи вселенского характера власти императора»22. И только в последствии «отторжение» сменилось своей противоположностью - фабрикацией легенд «в византийском духе», что означает «принятие» имперской идеи.

Концепция А.П. Толочко была подвергнута критике со стороны А.В. Назаренко, уличившего А.П. Толочко в непоследовательности. По его мнению, вряд ли справедливо считать «широкую строительную программу Ярослава в Кише, явно ориентированную на византийскую столичную модель, к «спорадическим попыткам демонстративного копирования»»23, скорее, напротив, в действиях князя видится вполне продуманная и последовательная политика. Кроме того, по мнению А.В. Назаренко, нет никаких оснований видеть принципиальную разницу между отношением к идее империи в домоно- маховой Руси и в более позднее время: «Почему «копирование» византийских образцов при Ярославе-это «отторжение» идеи империи, а такое же копирование при Мономахе или Андрее Боголюбском (с. 122-123)-это принятие такой идеи?». Это замечание А.В. Назаренко нельзя не признать справедливым. Действительно никакой существенной разницы в копировании византийской имперской символики на протяжении всего древнерусского периода незаметно.

К замечаниям А.В. Назаренко следует добавить еще и то, что само по себе это «копирование» еще не может служить доказаде- тельсгвом признания Русью верховенства византийских императоров. Все могло быть совершенно наоборот (и при Ярославе Мудром и при Владимире Мономахе). Причиной того, что Русь примеряла византийские имперские одежды на себя могло стать в той или иной степени осознанное стремление самой стать вершиной самостоятельной иерархии. Возможность такого положения вещей предусматривает и А.В. Назаренко, когда говорит о необходимости сопоставить древнерусский материал с идеей «внеримской империи», («romfreies Kaisertum»), «которая стала одним из организующих элементов в процессе становления империи на Западе»24.

Кроме того, Русь могла использовать византийские символы для конструирования собственных политических концепций, весьма далеких как от идеи вселенской супрематии византийского императора, так, впрочем, и от идеи империи вообще.

Имеющиеся материалы заставляют думать, что именно такое предположение ближе всего к действительности. Следует обратить внимание на то, что наиболее актуальной необходимостью для Руси, особенно на раннем этапе, была необходимость сформировать представление о себе как о державе мирового масштаба. Именно так можно обозначить общий принцип, просматривающийся в идеологической деятельности русских князей первых столетий отечественной истории. Причем вряд ли правильно будет уравнять идею земли «ведомой и слышимой»25 с идеей империи не рискуя чрезмерным расширением лишить это последнее понятие смысла. Идея империи в данном случае не была сколько-нибудь существенной: размышляя в собственной системе координат, Ярослав искал именно средства придания Руси образа великой державы, а Киеву - великого города, сообразуясь со своим оригинальным, стихийно и случайно сложившимся пониманием этого величия. Строили этот образ древнерусские князья и книжники из символов, как местного славянского, так и инокультурного происхождения. Из «привозных» чаще всего пускались в дело те, что были известны лучше всего - византийские. В ход шли те элементы, о которые могли быть более или менее органично вписаны в местную систему коллективных представлений. Учитывая объем культурного влияния Ромейской державы на восточных славян, неудивительно, что у него и его последователей неизменно получалась почти «Вторая Византия», но лишь внешне.

Византия небыла абсолютным образцом, задававшим направле- ниеразвитию политической идеологии раз и навсегда. «Копировалось» далеко не все. Так, например, по верному наблюдению О.Н. Трубаче- ва, сфера использования христианских имен в княжеской среде была очень ограниченной26 - князья предпочитали долгое время именовать себя языческими «княжескими» именами, что свидетельствует об отсутствии культурной монополии византийского влияния в сфере политической идеологии. Назваться греческим именем было вроде бы проще, чем построить собор, но почему-то князья не спешат это делать, хотя христианское имя гораздо быстрее сделало бы их «похожими» на византийских императоров, чем изменение архитектурного убранства столицы.

Со времен Ярослава к супрематии византийских императоров отношение было вполне безразличным и неопределенным.

і іричина заключается в том, что сами византийцы не проявили должного старания и внимания к новокрещенной Руси, отведя ей слиш- <ом низкое положение в своем миропорядке, надолго тем самым отбив у северных варваров стремление «играть по их правилам», то есть мыслить в византийской системе координат. Хотя, быть может, в самом начале, сразу после крещения такое желание у русских князей и было. Ведь Византийский мир, завораживавший величием древней культуры, имел для славян безусловную привлекательность и вызывал стремление приобщиться к нему. Но у византийцев были выработаны меры для удержания на приличной дистанции соседей-варваров.

Не способствовала стремлению так или иначе усвоить имперскую идею и позиция греческих иерархов, присылавшихся константинопольской патриархией на русский митрополичий престол. По мнению В.М. Живова, на «миссионерское» по сути, служение в Кие; «отправлялись люди, для которых гуманистическая культура столицы не имела особой ценности». Это были приверженцы аскетической традиции, менее интеллектуально изысканной и. что самое нжнос, сохранившей «ряд моментов раннехристианского противостояния языческой империи»34.

В сложившейся обстановке развитие политической идеологии на Руси пошло в направлении, несовпадающем с линией, намеченной византийской традицией. Была выбрана ориентация на свои собственные, оригинальные образы и ценности. Набор византийских идей использовался лишь в качестве деталей конструктора, которые служили украшением самодельной идеологической системы.