VII. СТРОЙ КНЯЖОГО ВЛАДЕНИЯ В ОТДЕЛЬНЫХ ЗЕМЛЯХ

В них основные черты княжого владения и междукняжеских отношений по существу, конечно, те же, но в разнообразных комбинациях и изменениях, обусловленных особенностями местной исторической жизни.

«Процесс распада, — читаем у М.

Основным фактором такого дробления отдельных земель было начало отчинного раздела и владения в связи с стремлениями пригородов к независимости и обособлению.

Первой выделилась в особое владение Полоцкая земля. К сожалению, отношения между ее князьями отразились в наших летописных сводах столь отрывочными и случайными известиями, что сколько-нибудь обстоятельное их изучение прямо невозможно: сама генеалогия их представляет немало пунктов неясных и сомнительных ->,)". То немногое, что можно сказать с некоторой уверенностью, сводится к следующему. После Изяслава Владимировича и, вероятно, еще при жизни его отца полоцкая отчина перешла к его сыну Брячиславу 2)!, затем к Всеславу Брячиславичу. Смерть Всеслава (1101) принесла первый раздел Полоцкой земли, но восстановить его не представляется возможным 138.

Сходные явления мы встречали уже и на юге и еще встретим.

Черниговская отчина Святославичей 257 оказалась наиболее устойчивым из созданий Ярославова ряда. В 90-х годах XI в. закончилась кровавая борьба за отчинные права сыновей Святослава, и они осели в своих владениях. Не знаем подробнее, как они поделились. Но старший, Давыд, сел в Чернигов, Олег, по всей вероятности, — в Новгороде Север- ском, младший, Ярослав, — в волостях муромо-рязанских. Понимать это надо как раздел отцовского наследия на три отчины. Только Чернигов как старший стол и большее княжение во всей земле сразу занял особое положение в междукняжеских отношениях Святославичей. По смерти Олега и Давыда (1123) его "занял было Ярослав Святославич «по принципу родового старшинства», но не в наследовании отчин, а в преемстве старейшинства, связанного с черниговским столом. Изгнание его племянником, Всеволодом Ольговичем, в 1127 г. заставило Ярослава, лишенного поддержки со стороны Мстислава киевского, вернуться в Муром. С этих пор его муромо- рязанские волости составляют особое владение его потомков, оторванное от черниговской системы княжений.

Остались две линии, Давыдовичей и Ольговичей, со своими двумя отчинами 143. Политическое значение Чернигова, его несоизмеримость с другими волостями помешали окончательному распаду этих владений на два самостоятельных княжения. Всеволод Ольгович, отняв у дяди Чернигов, сумел путем сближения с сильным Мстиславом, а затем ловкой политикой во время раздоров между Мономашичами не только удержаться во главе Черниговской земли, но добиться, наконец, и княжения в Киеве. Чернигов он при этом уступает Давыдовичу Владимиру, удержав, однако, за собой одну из волостей черниговских — землю вятичей. По смерти его Давыдовичи пытаются использовать вражду между Изяславом Мстиславичем и Ольговичами, чтобы овладеть всеми волостями Ольговичей, и этой борьбой двух линий занята первая половина XII в. В непрерывной борьбе за Киев и черниговские волости погибли один за другим представители старшей линии, угасшей с последним из Давыдовичей Святославом Владимировичем, который умер в 1167 г.

Долгие годы борьбы сплотили Ольговичей. Как ранее они хранили единство отчины Олега, не доводя распределения владений в своей среде до окончательного раздела на ряд мелких отчин, так и после падения Давыдовичей они успешнее, чем какая-либо линия Рюрикова рода, сочетают раздельное пользование волостями с сохранением единства владения. Своеобразный порядок этот был подготовлен теми особенностями, какие вносило во владение черниговскими волостями постоянное стремление Святославичей к столу киевскому. Оно поддерживало в них потребность солидарности, совместных действий, соглашений относительно Чернигова, передававших его из одной линии в другую. Пример мы уже видели во времена Всеволода Ольговича. Далее, когда по смерти Изяслава и Вячеслава киевских мелькнула Изяславу Давыдовичу надежда на Киев, он сговаривается с Святославом Ольго- вичем, «яко же бы Изяславу у КиевЪ сЪдЪти, а Святославу у Чернигов^». Узнав, что в Киеве не удержаться (идет Юрий Владимирович), Святослав посылает сказать Изяславу: «пойди ис Киева, сеть идеть въ Киевъ Дюрги; а язъ ти Чернигова съступлю». Изяславу пришлось уступить Киев Юрию и вернуться в Чернигов, а Святослав «поиде Сновьску» 2Ы). В этом нет, конечно, никакого «порядка преемства»: перед нами только соглашение на данный случай, обусловленное для Давыдовича необходимостью заручиться поддержкой Ольговичей2"1. Необходимость эта, однако, красноречиво указывает на условия, затиравшие раздельность отчинного владения новыми комбинациями. Те же условия, побуждавшие черниговских князей держаться вкупе при почти непрерывной борьбе их с Мономаховым племенем, привели к более определенным и устойчивым явлениям в области междукняжеских отношений

Черниговской области, когда линия Давыдовичей сошла со сцены и все волости сосредоточились в руках потомков Олега. И то не сразу. По смерти Святослава Ольговича (1164) видим попытку его сына Олега занять Чернигов как отчину свою с исключением старшей, Всеволожей, линии Ольговичей.

Присмотримся к упомянутым компромиссам. Святослав Всеволодович, заняв киевский стол, на первое время Чернигов сохраняет за собой 2Ь\ потом сажает в нем брата Ярослава, но во главе общих дел Черниговщины стоит по-прежнему не Ярослав, а Святослав 2Ь'\ «Одиначество» Ольговичей носит при нем характер союза двух линий, остающихся раздельными. Так, собираясь походом на Всеволода суздальского, Святослав говорит брату: «Се азъ старЪе Ярослава, а ты, Игорю, старее Всеволода, а нынЪ я вамъ во отця мЪсто остался: а велю тебъ, Игорю, сдЪ остати съ Ярославомъ, блюсти Чернигова и всеЪ волости своей» 2bb. По его смерти брат его Ярослав остается в той же роли патриарха всех Ольговичей и действует, «собравъ братью свою и сдумавъ с ними» 144.

Установившаяся солидарность действий в среде Ольговичей, как бы осуществивших для себя завет старого Ярослава, привела к двум последствиям, характеризующим внутренние отношения Черниговщины за вторую половину XII и начало XIII в. Это, во-первых, особая практика преемства в старейшинстве и владении столом черниговским, а во-вторых, слабое проявление начал отчинного раздела в порядке владения отдельными волостями. Для характеристики первой достаточно перечислить князей, занимавших черниговский стол за указанное время: сперва, как мы видели, идут Святослав Всеволодович и брат его Ярослав; потом Игорь Святославич; за ним следует сын Святослава Всеволод Чермный и друг за другом его братья Глеб и Мстислав Святославичи.

Перед нами несомненный пример «очередного» порядка, «нераздельно-поочередного» владения. Нераздельно ли? Думаю, что Святослав Ольгович верно выразил черниговское воззрение, поручая старейшим после него представителям рода Олегова блюсти «всеЪ волости своей». Не один Чернигов переходил из рук одной княжеской линии к другой. Выделение муромо-рязанских волостей, падение Давыдовичей устранили представление об отчинах трех Святославичей: черниговские волости — общая дедина Ольговичей. И видим, как это мимоходом отметил Грушевский, что во вторую половину XII в. речь идет не об отчинах отдельных князей, не о разделе, а о наделении младших князей старейшиной черниговским. Мирясь с Олегом Святославичем, Святослав Всеволодич обещает ему: «А брата ти надЪлю Игоря и Всеволода». При господстве отчинных представлений князья рядились относительно определенных волостей, на какие предъявляли свои права: а тут Олег требует «въ правду надЪленья», считая несправедливым предпочтение, оказанное Святославом своим брату и сыну; спор идет о лучших и худших волостях, не об отчинах.

Не вижу, однако, возможности идти так далеко, как М. С. Грушевский, и признать для Черниговщины сложившуюся систему «лествичного восхождения»: оно — схема княжого происхождения, отчасти обобщившая факты жизни, подгоняя их под такую систематичность, какой они никогда не достигали, отчасти, по-видимому, осмыслившая их с точки зрения позднейшей мысли, воспитанной в практике местнических счетов 145.

Конечно, можно предположить, что «наделение въ правду» должно было естественно привести к тому, что лучший стол после черниговского доставался тому, кто был следующим по старшинству после черниговского князя. Но это только на первый взгляд. Подобное соображение на деле разбивается необходимостью считаться с тем, что черниговское княжое «одиначество» было по существу компромиссом между двумя линиями Ольговичей. Новгород Северский не стал ступенью к Чернигову, хотя иногда служил для удовлетворения старейшего во второй линии. Если по соглашению 1158 г.272 Святослав Ольгович получил Чернигов, а Новгород Северский достался Святославу Всеволодичу, который и занял после дяди Чернигов (благодаря устранению Давыдовичей), то в 1179 г. видим переход на черниговский стол Ярослава Всеволодича, в то время как Новгород по Олеге достался Игорю Святославичу . В чьих руках Новгород Северский во время старейшинства Игоря, не знаем, как и вообще не можем составить списка его князей. Тем более осторожно следует относиться к схематизации явлений, о которых сведения столь отрывочны 146.

Одиначество черниговских Ольговичей было обусловлено прежде всего их упорной борьбой с Мономаховым племенем, ставшей для них особенно тяжелой со времени усиления Ростовско-Суздальской земли. Господство Мономашичей на западе от Днепра, на севере и на юге от Черниговщины грозило большою опасностью черниговским князьям, и она становилась еще значительнее, когда Муромо-Рязанская волость попадала в сферу влияния Суздальщины, становилась орудием ее политики. Разбивать по мере сил эту мощь Мономашичей стало необходимой задачей черниговской политики. Отсюда борьба черниговских князей за Посемье, за Новгород, где во второй половине XII в. так часты князья-черниговцы, за Киев и киевские волости. Всякая консолидация владений, где оседали постепенно линии Мономахова племени, была враждебна черниговским интересам, грозя самому существованию их дедины. Отсюда постоянное участие их в раздорах Мономашичей, их роль сеятелей недовольства и союзников всех враждующих в Мономаховом племени. В этой борьбе выковалось одиначество черниговское, вылившееся в своеобразный уклад междукняжеских отношений. Не старина тут перед нами, а новое явление, хотя и связанное с развитием и расцветом, в особо благоприятных условиях, одной из характерных для древнерусского политического быта тенденций.

Реальные условия черниговской политики XII в., а не преданность их старой — точнее, книжной и позднейшей — теории, объясняют нам и их упорную борьбу против стремления Мономашичей обратить Киев в свою фамильную отчину. Впервые, кажется, поставили Мономашичи требование «раздела Днепром» в 1154 г., когда Ростислав Мстиславич послал сказать Изяславу Давыдовичу: «ЦЪлуй к нама хрестъ, ты въ отцинЪ своей Чернигов^ сЬди, а мы у КыевЪ будемъ» 147. Изяслав Давыдович, ответив на такое требование вызовом на борьбу, добивается Киева, вызывая отповедь Юрия Владимировича: «МнЪ отцина Киевъ, а не тебЪ». Через 20 лет новое столкновение на той же почве: Святослав Ольгович требует от Ярослава Изяславича, на котором Ростиславичи, дав ему Киев, положили старейшинство, надела в киевских волостях и получает ответ: «Чему тобЪ наша отчина? тобЪ си сторона не надобЪ». «Святославъ же поча ему молвити: „Я не Угринъ, ни Ляхъ, но единого дЬда есмы внуцы, а колко тобЪ до него, толко и мнЪ"» 148.

В еще более общей и отчетливой форме сохранила нам летопись то же требование Мономашичей под 1195 г., когда Рюрик Ростиславич с братом Давыдом и с Всеволодом суздальским «послаша мужи своя ко Ярославу и ко всем Олговичем, рекше ему: целуй к намъ крестъ къ всЪмъ со всею своею братьею, како вы не искати отцины нашея, Кыева и Смоленьска, подъ нами и подъ нашими дЪтми, и подо всимъ нашимъ Володимеримь племенемь: како насъ роздЪлилъ дЪдъ нашь Ярославъ по ДънЪпръ, а Кыевъ вы не надобЪ». Ольговичи ответили Всеволоду (как старейшему в Володимировом племени 149): «Ажь ны еси вмЪнилъ Кыевъ, тоже ны его блюсти подъ тобою и подъ сватомъ твоимъ Рюрикомъ, то в томъ стоимъ; ажь ны лишитися его велишь отъинудь, то мы есмы не Угре, ни Ляхове, но единого дЬда есмы внуци; при вашемъ животЪ не ищемъ его, ажь по васъ, кому й Богъ дасть». Всеволод «хотЪ оправити все племя Володимере» и идти на Ольговичей, но они сумели заключить с ним отдельный мир, разделив интересы противников 2'й. Признав наследственность владений Всеволода суздальского2/9, Ольговичи упорно отрицают исключительность отчинных прав на Киев потомков Мономаха. Киев — общая дедина Ярославлих внуков, и владеет им «кому Бог даст». Знаменательно, что представление это так настойчиво выдвигается как раз в эпоху упадка связанного с Киевом старейшинства во всей земле русской, когда оно раздробилось, уступая место старейшинству в том или ином княжеском «племени» или в произвольно возникшей группе князей-союзников. Различные мотивы влияли на такую поддержку традиционного взгляда на Киев и землю Киевскую. Но общий их корень в борьбе против стремления старших Мономашичей, потомков Мстислава, к обращению Киева в свое отчинное владение, в противовес которому как суздальские князья, так и Ольговичи настаивают на общем, родовом значении Киева и его «Русской» земли во веем ли племени Мономаха или во всем роде Ярославлем. Возвращаюсь к этому явлению по его связи с черниговской политикой, чтобы дополнить уже сказанное несколькими замечаниями о тех чертах в поздних судьбах Киевщины, которые аналогичны особенностям княжого быта в земле Черниговской. Поучительны тут и черты сходства и черты различия.

Подобно Черниговщине, и Киевская земля не распалась на ряд отдельных вотчин-княжений. И в ней наблюдаем образование мелких княжений, неустойчивых и переменных, путем не раздела, а надела 280. Но суть отношений была иная. «В Киевщине, — приведу слова М. С. Грушевского, — волости разным князьям раздавались довольно часто, особенно начиная с середины XII в., но эта практика имела тут свои отличия. Мотивы наделения были весьма разнородны. То это были волости для близких родственников, братьев или сыновей киевского князя, который хотел иметь их поближе, либо для помощи, либо для обеспечения им наследования киевского стола. Иногда это были волости для разных младших родственников, которые вовсе не имели волости в другой земле или утратили ее, и киевский князь как патриарх династии считал долгом позаботиться о них. То волости эти должны были удовлетворить или вознаградить тех, кто помог киевскому князю добыть стол, или имел на него какие-либо права или претензии, так что дело доходило до полюбовного дележа Киевщиной». Кроме того, «при частых сменах князей на киевском столе и при частых изменениях относительно второстепенных князей в Киевщине постоянно менялись и волости киевские: выкраивалась волость для какого-нибудь князя — возникало маленькое княжество; уходил он через некоторое время — это княжество теряло свою отдельность; являлся новый князь, которого надо было наделить, — для него выкраивали волость где-нибудь в другом месте. Каких-либо определенных волостей, которые постоянно играли бы роль особых княжений, можно сказать — не было» 28 .

Не было тут ни отчинных разделов, которые разбили бы землю на отдельные княжества, ни общего, нераздельного владения, которое покоилось бы на единстве владель- ческой группы. Первое обусловило внешнюю нераздельность Киевщины, второе — дробило ее внутри, разлагая ее внутреннюю силу и значение киевского князя не только в ряду других князей, но и в самой земле киевской

Иначе, чем в Черниговщине, сложилось княжое владение в отделившейся от нее земле Муромо-Рязанской Тут по смерти первого ее князя Ярослава (1129) видим все волости в руках его сыновей — Ростислава, Святослава и Юрия, и в 30-х годах рязанские, муромские и пронские князья выступают совместно в борьбе с половцами 28\ В Муроме сидел Юрий, а по его смерти (1148) видим в Муроме Святослава, умершего через два года. Тогда Ростислав соединяет все волости в своих руках: садится в Муроме, а в Рязань посылает сына Глеба 28,\ Эта попытка свести владение Ярославичей к единству в руках старейшего вызвала борьбу против дяди Владимира Святославича, вероятно оставленного без надела. Видим его на стороне Юрия Долгорукого и Ольговичей против Ростислава, союзника Изяслава и Давыдовичей. Не совсем ясные по отрывочности известия о перипетиях этой борьбы двух линий муромо-рязанских Ярославичей 280 позволяют отметить две черты: стремление Ростислава осуществить старейшинство в виде сперва единства владения, затем, по-видимому, гегемонии во всей земле 150 и исход в торжестве начала отчинного раздела.

Это последнее произошло по смерти Владимира Святославича, отчича муромского, но умершего князем на Рязани в 1162 v.166 Никоновская летопись, вероятно, правильно освещает его положение, назвав его по-позднейшему «великим князем рязанским» \ Но после него Муром и Рязань обособляются друг от друга: Муром — в линии Святославичей, Рязань — Ростиславичей 29(). Не буду подробнее следить за дальнейшей судьбой этих княжеских волостей. О внутренних делах Муромского княжества дошло слишком мало известий. А бурное и многоголовое гнездо князей рязанских наполняет два последних десятилетия XII в. почти неустанной борьбой за волости, осложняемой вмешательством Всеволода суздальского. Сыновья Глеба Ростиславича призывают к этому вмешательству, потому что брат их старейший Роман «уимаеть волости» у них, и Всеволод берет на себя роль справедливого старейшины, «порядъ створивъ всей братьи, роздавъ имъ волость ихъ комуждо по старейшинству»151, но умирил их ненадолго. Они сидят гнездом, делясь и переделяясь, и стремление пронского князя к выделу вызывает резкую вражду к нему братьев: «есмы воевали на своего брата, оже насъ не слушаеть», — оправдывались они перед Всеволодом суздальским 152. Но ни одиначества княжого, ни раздела отчинами так и не установилось в бурных смутах, едва ли не разжигаемых Всеволодом, который наконец лишает рязанских князей их владений, отдав Пронск муромскому князю, а в Рязани посадив сына Ярослава 2 . По возвращении рязанским князьям их отчины Юрием Всеволодичем борьба возобновляется с сугубым напряжением. В 1217 г. Глеб Владимирович изменнически избивает братью, а через два года отнявший у него с суздальской помощью Рязань Ингварь Игоревич покончил смуту, заняв рязанские волости для своей семьи; Владимировичам на долю осталось изгнание 153. Татарское нашествие застает семью Игоревичей, сидящей на рязанских волостях под старейшинством Ингварева брата Юрия, рязанского «великого князя». И хоть дальнейшее развитие княжеских отношений происходит в следующий период на тех же основах, общих всей древней Руси, но его касаться не буду: оно протекает в иных условиях, изучение которых выходит за границы моего изложения.

Что же находим в этой окраине земли русской? Мы не знаем положения младших князей при жизни первого поколения Ярославичей. Братья следуют друг за другом в старейшинстве, и переживший других Ростислав объединяет все волости. Тут в миниатюре повторилась история киевских Ярославичей. Повторяется она и в борьбе Владимира Святославича за отчину, и в победе отчинного раздела владений на Муромскую и Рязанскую волости. Раздел этот упразднил, по-видимому, и вопрос о старейшинстве: Муром уходит под влияние суздальского князя, как и Рязань сильно его чувствует. В Рязанской земле наблюдаем упорную борьбу, которая, хоть Всеволод и рассадил князей на волости по старшинству, не утолилась выработкой какого-нибудь устойчивого порядка; ни раздела на отчины, ни очередного владения мы не видим. Нет в Рязанской земле ни распада, ни внутреннего равновесия. Княжеские отношения, бурлившие под тяжелым давлением суздальской силы, не успели до катастрофы 1217—1219 гг. уложиться в какую-либо мирную систему.

Вернемся на юго-запад.

Галицкая земля, назовем ее удобным позднейшим выражением, обособилась в самостоятельное княжение Ростисла- вичей одновременно с Черниговщиной. И ее «особность» сразу определилась резче, чем какой-либо иной области. Связанная с киевской политикой лишь интересом к положению дел на Волыни, поглощаемая своими польскими, венгерскими, чешскими отношениями, Галичина зажила особой жизнью. Владеют ею по смерти Рюрика Ростиславича (1092) Володарь и Василько, причем Володарь держит Перемышль и Звенигород, а Василько—Галич и Теребовль с волостями.

Наши летописи молчат о судьбах княжого владения в

Галичине за это время. Единственный источник — те сведения, какие сохранила Хроника Длугоша /9*. Она сообщает, что по смерти Володаря его сыновья владеют: Ростислав — Перемышлем, а Владимир (Володимирко) — Звенигородом; она же называет двух Васильковичей: Григория (по Грушевскому, ошибочно вместо Юрия) и Ивана L9b. Наши летописи только последнего знают, сообщая о смерти его на галицком княжении29', да Володимирка. При таком состоянии наших сведений трудно получить какие-либо выводы. Длугош передает о борьбе в 20-х годах между Володаревичами; на стороне Ростислава стояли Васильковичи, за него вступился и Мстислав киевский. Володимирко, видно, с этих пор стал идти к цели объединить Галичину в своих руках. Под 1140 г. летопись упоминает Ивана Васильковича и Володимирка 154: остальных, по всей вероятности, уже не было в живых. Через год Иван умер, и Володимирко «сЪде во обою волостью, княжа въ Галичи». Обе волости по характеру записи надо тут, насколько разумею, понять как обе основные волости: Володареву, которой Володимирко владел со смерти брата Ростислава, и Василькову, объединенную в руках Ивана. Перед нами известие об объединении Галичины. М. С. Грушевскому мешает признать это указание на Ивана Ростиславича в Звенигороде. Но ничто не говорит о том, чтобы он там сидел как само-

у 24 Ч

стоятельныи князь, а не как подручный дяде племянник : вспомним, что летописец о вокняжении в Киеве Всеволода Ярославича сказал: «Переима власть Русскую всю», хотя на Волыни и в Новгороде сидели Изяславичи. В таких явлениях нет черт «очередного порядка», какой допускает М. С. Грушевский для Галичины на основании одного этого факта.

Как бы то ни было, попытка Ивана Ростиславича занять Галич по призыву населения привела к суровой расправе Володимирка с галичанами и к изгнанию Ивана, ставшего знаменитым князем-скитальцем под прозвищем Бер- ладника. Объединенная Галичина стала серьезной политической силой, влиятельной в южной Руси, с довольно сложными и самостоятельными международными отношениями. Это единство она сохранила и при единственном сыне Владимирка Ярославе. Ярослав «одинъ худою своею головою ходя, удержалъ всю Галичкую землю», а умирая, «приказалъ мЪсто свое Олгови, сынови своему меншему, а Володимиру далъ Перемышль». Олег — не только меньший, но и незаконный («Настасьчичь») — погиб в поднявшейся смуте, а с Владимиром кончилась династия Ростиславичей, своеобразные судьбы которой так далеко вышли за рамки всяких традиций.

Постоянное стремление киевских князей владеть и Волынью 155 привело после крушения Мономаховой системы к неожиданному результату. Та линия княжого рода, заветной целью которой было стать киевской династией, та семья, членов которой киевляне называли «своими» князьями, осела на Волыни, обособив ее в свое фамильное владение. Отношения между Киевом и Волынью обернулись: теперь из Волыни Мстиславичи добывают Киев; Волынь становится их опорным пунктом и убежищем в неудачные годины, а затем — единственным их владением.

Когда Изяслав Мстиславич в первый раз занял Киев (1146) и вывел с Волыни Святослава Ольговича, он, по-видимому, оставляет ее в своих руках, а через два года переводит во Владимир брата Святополка из Новгорода 156, а в Луцке видим Владимира Мстиславича. Но непрочность его положения в Киеве делает эту передачу Владимира брату весьма условной: сюда Изяслав возвращается каждый раз, как вынужден покинуть Киев, и возвращается не к брату, а в «свой» Владимир . Братья Изяслава не имели основания считать Владимир и Луцк своими личными владениями: они сидели под рукой Изяслава на общей, не разделенной впрок волости . По смерти Святополка Мстиславича Изяслав посылает второго своего сына Ярослава «Володимирю княжить» 157.

Изяслав Мстиславич умер в том же году, и Владимир Мстиславич занимает, видимо по старшинству своему среди волынских князей, Владимир. Ярослав и потерявший переяславское княжение Мстислав ютятся в Луцке 158. Но Изя- славичи не склонны признавать старшинства Владимира: по матери, он не родной им дядя, а «мачешичь», к тому же он, быть может не доверяя племянникам, ищет опоры у Юрия, идет на них по приказу нового киевского князя к Луцку159. И Мстислав «Ъха изъЪздомъ на стрыя своего на Володимера Володимерю», захватил его семью и добро 160, занял Волынь и сумел в ней удержаться.

В 1167 г. южные князья Мономашичи зовут Мстислава на киевское княжение, сговорившись при этом взять у него волости по своей воле: Ярослав требует Владимир Волынский 161. Такая «твердь» братьев встретила самый решительный отпор, и Ярослав остался в Луцке, а Мстислав и на киевском княжении удержал Владимир за собой. Взятие Киева Мстиславом Андреевичем, неудача попыток возобновить борьбу оправдали осторожность Мстислава. Волынь осталась единственным убежищем его семьи. Перед смертью он устанавливает окончательный раздел отней волости на два княжения: Владимирское и Луцкое.

В тяжкой болезни — это было в 1170 г. — Мстислав посылает к Ярославу и «урядився добрЪ съ братомъ и крестъ цЪловавъ, якоже ему не подозрЪти волости подъ дЪтми его» 162. Некоторое время след прежних отношений времен Изяслава, по-видимому, сохранялся в виде волынского старейшинства Ярослава Изяславича: искать себе Киева идет Ярослав «Лучьскый», но «со всею землею Волынь- скою» 3 . По смерти его и этот след исчезает. Две отчины — Владимирская и Луцкая — имеют каждая свою судьбу, дробясь далее между наследниками.

У Мстислава было четыре сына: Роман утверждается во Владимире, Всеволода видим в Бельзе, Святослава и Владимира — в Червне и Берестье 163. Но младшие в том же году сошли с житейской сцены, не оставив потомства. Владения поделились между двумя старшими. Дальнейшее развитие княжеских владений и отношений протекало в сложных условиях созидания галицко-волынской державы и борьбы в Юго-Западной Руси разноплеменных сил, крайне ими осложненное 3|2.

Ярослав Изяславич луцкий оставил также четырех сыновей. Известия об их владениях и отношениях крайне отрывочны и скудны 31 \ Присматриваясь к ним, М. С. Грушевский пришел к заключению, что среди потомков Ярослава луцкого наблюдается переход братьев со стола на стол 3,4. Дело в том, что на Луцком столе упоминаются после Ярослава его сыновья: сперва Всеволод, потом Ингварь, наконец Мстислав Немой 31°. Но это и все, что мы об этих отношениях знаем. Видя в ряде других известий братьев Ярославичей луцких действующими вместе, можем предположить, что они, охраняя свое наследие в крайне тревожных и напряженных обстоятельствах, держались «за одинъ братъ», сохраняя, быть может по завету отца, традицию луцкого старейшинства. Но дальнейшего развития этим княжеским отношениям получить не привелось. Мстислав Немой перед смертью «далъ свою отчину князю Данилови и сына своего поручивъ Ивана». Иван пережил отца ненадолго, а Луцк захватил было другой его отчич — Ярослав Ингва- ревич. Но у него Даниил отнял Луцкую волость, передав ее своему брату Васильку 164.

Своеобразны владельческие судьбы смоленских Ростиславичей 165. Ростислав Мстиславич, лет сорок княживший на столе, порученном ему от отца, сильно поднял значение Смоленска, сделав его центром северной политики старших

Мономашичей. Настойчиво и в общем успешно поддерживая свое влияние в Новгороде, Ростислав имеет большое значение в лелах Полоцкой земли (одно время в Витебске даже княжил сын его Давыд), служит главной опорой Изяслава в борьбе за Киев, заставляет считаться с собой чернш овских и суздальских ирої пвников. Он носитель общей политики Мстиславичей наравне с старшим братом, который с ним постоянно совещается о совместных действиях; именно Ростислав впервые формулировал притязание Мономахова племени на господство в западном Поднепровье. И в то же время этот осторожный политик сумел не принести интересы Смоленска в жертву своим более широким планам. Напротив, он-то и положил начало обособлению Смоленска как семейного владения своих потомков. При нем Смоленск вырастает в значительный торговый центр, при нем получает больше самостоятельности смоленское церковное управление с учреждением епископии, и сами столкновения смоленского веча с князьями, начавшиеся при его сыновьях, свидетельствуют о подъеме общественных сил, о развитии местной жизни Смоленска.

Заняв киевский стол, Ростислав сохраняет в своих руках и Смоленск, посадив в нем сына Романа 166. Других сыновей он устроил в Киевщине, где они держатся целым гнездом 167. Это обстоятельство избавило Смоленскую волость от раздробления 168 и упрочивало влиятельное положение Рости- славичей на юге: выбить их из занятой позиции и стало главной побудительной целью для других линий княжеского рода, когда их представители требуют себе «части в русской земле».

При таких условиях Смоленск стал не старшим столом среди территориальных владений данной княжеской семьи, а столом старейшего в их среде. Иной раз это вызывало возражения: «и рече Андрей Романови: не ходиши в моей воли съ братьею своею, а пойди с Киева, а Давыдъ исъ

Вы шегорода, а Мьстиелавъ из БЪлагорода: ато вы Смо- леискъ, а тЪмь ся поделите»169. Но Ростиславичи сумели долго держаться в своеобразном укладе своего владельческого и политического обеспечения.

Роман Ростиславич остался в Смоленске по смерти отца. Когда судьба по воле Андрея Боголюбского послала ему киевское княжение, он «вниде въ Кыевъ и сЪде на столЪ отца своего и дЪда», а «сынови Ярополку да Смо- ленескъ». Тут нет «очередного» владения. Роман держит Смоленск сыном, чтобы туда вернуться, раз Андрей снова «вывел» его из Киева 170.

Если раздел земли-волости легко вел к ее распаду, то рассеяние князей Ростиславичей ведет постепенно к ослаблению их солидарности и связи со Смоленском. Между братьями происходят политические разногласия. Младшие не согласны с уступчивостью Романа перед Андреем, и Рюрик занимает Киев по его уходу в Смоленск: «братья же даша Кыевъ Рюрикови». А Роман нехотя служит Андрею против строптивых братьев: «нужею пусти сынъ свой Сьмол- няны на братью, не хотяся обьявити, бяше бо тогда въ рукахъ его (Андрея)» 171. Далее видим столкновение между Романом и Мстиславом, встречая известие, что «смольняне выгнаша отъ себЪ Романовича Ярополка, а Ростиславича Мьстислава вьведоша Смоленьску княжить» 172. Это должно было произойти во время княжения Романа в Новгороде 173. Но через год или в том же году Романа в Новгороде сменил Мстислав, а старший брат вернулся в Смоленск, чтобы затем занять снова стол киевский 3 , и опять ненадолго: его, видимо, тяготит суетливая борьба на юге.

Смерть Романа привела к новой комбинации отношений между Ростиславичами. Давыд, пошедший к Смоленску в помощь брату ввиду ожидавшегося нападения Ольговичей, не застал его в живых — «сЪде на столЪ дЪда своего и отца своего» помимо старшего брата Рюрика, только что занявшего стол киевский . И Рюрик, не удержавшись в Киеве, не в Смоленск уходит, а в свой Белгород 174.

Но разрыв старого «одиначества» еще не полон. Правда, ни Давыд, видимо, не признает над собою старейшинства Рюрика, ни тем более Рюрик — Давыда. Их взаимоотношение так отражается в словах Рюрика: «Брате, — посылает он сказать Давыду, когда снова сел в Киеве, — се вЪ осталася старЪйши всЪхъ в Русьской землЪ, а поЪди ко мнЪ, Кыеву; что будеть на Руской землЪ думы и о братьи своей, о Володимеръ племени, и то все укончаевЪ» 175. Если вспомним, что в это время Ростиславичи признают старейшинство «въ своемъ племени во Володимеръ» за Всеволодом суздальским и действуют в общих спорах с Ольговичами с ним сообща 176, то перед нами хороший пример того дробления идеи старейшинства, которое делает возможными столь искусственные и условные сочетания отношений177.

«Одиначество» Ростиславичей, лишенное основы в общем территориальном владении и общих территориально-политических интересах, быстро разлагается по мере утраты надежд на осуществление «раздела Днепром», оставляя по себе лишь союзные отношения и соглашения, выражаемые в традиционных терминах, ставших условными. Оставляет оно свой след и в бытовых отношениях: старшие князья хранят еще представление об обязанности и праве опеки над младшими, сохраняют и традицию своеобразного преемства на смоленском княжении, хотя, как мы видели, и не выдерживают ее строго. Таков и последний пример этого преемства при жизни старших Ростиславичей.

Давыд смоленский умер раньше Рюрика, но этот князь, в третий раз княживший в Киеве, не предъявляет прав на Смоленск. «Давыдъ же столъ свой далъ сыновцю своему Мьстиславу Романовичю, а сына своего Константина в Русь посла брату своему Рюрикови на руцЪ» 178.

Что тут — в этом переходе стола от младшего дяди к старшему племяннику — родовой или очередной порядок или номинация предшественника с согласия веча? Происходит это при жизни второго Ростиславича, Рюрика, и, очевидно, с его согласия 179; Константин, вероятно, мало- летний; Рюрик занят на юге, но не присылает в Смоленск и сына. Случай столь сложный, что его можно легко подвести под любую «теорию».

Во всяком случае, смоленские князья кончают XII век, не водворив в своей волости начал отчинного раздела, не введя у себя частноправового семейного наследования. Преемство в старейшинстве, постепенно искажаясь, дожило у них до исхода рассматриваемого нами исторического периода.

Только несколько слов скажу о турово-пинском княжении.

Особым семейным владением оно стало в руках Юрия Ярославича, отпрыска старшей, Изяславлей, линии потомков старого Ярослава 180.

После двух неудавшихся попыток отнять у него Туров Мономашичи признали его владение: «створи миръ Ростиславъ съ Гюргемъ Ярославичемъ» 181.

Мало мы знаем о его потомстве. Из пяти его сыновей в Турове упоминаются сперва Святополк, потом Глеб, ранее сидевший в Дубровице, а в Пинске Ярослав ззь; о Ярополке и Иване нет указаний. В начале XIII в. на Турово- Пинской волости сидят Святополчичи 33/, причем во главе их, вероятно, стоит Владимир пинский 182. Весьма вероятно, что в пору этих известий туровские и пинские князья еще не раздробили своего владения на ряд обособленных отчин и что старейшинство не закрепилось за Туровом, уступившим свое значение Пинску. Но скудные известия оставляют нас в потемках.

«Изучая историю Суздальской земли с половины XII в. до смерти Всеволода III, мы на каждом шагу встречали все новые и неожиданные факты» — так заключает В. О. Ключевский свое изложение «политических следствий русской колонизации верхнего Поволжья»

Начало обособлению Ростовско-Суздальской земли из общей киевской системы земель-княжений положено Юрием

Владимировичем. С тех пор как Мономах послал его в Суздальскую землю 339 и до смерти своей в 1157 г. владеет Юрий этими волостями. При жизни отца и старшего брата о нем не слышно, кроме упоминания о его походе на камских болгар в 1120 г. В 30-х годах он выступил борцом против династических планов Мстиславичей, чтобы во время киевского княжения Всеволода Ольговича снова замкнуться на своем севере, пока борьба с Изяславом Мстиславичем не вовлекла его вновь в южные дела. Трижды княжит он в Киеве и умирает на золотом столе киевском. Но и во время этих княжений он держит в руке Ростово-Суздаль- скую землю, поручив ее тысяцкому — варягу Георгию Симоновичу. Известно, что Юрий свои северные волости предназначал младшим сыновьям, Михалку и Всеволоду, и что «на них» целовали ему крест ростовцы и суздальцы 183. К сожалению, не знаем, как думал он урядить старших сыновей; по-видимому, он имел в виду утвердить их на юге. Но Андрей ушел от отца без его воли «в свою волость Володимерю», как и раньше уходил184. По всей видимости, его присутствие на севере было необходимо, если он хотел, вопреки отцовскому ряду, удержать за собой Суздальщину. О том же свидетельствуют и дальнейшие отношения.

И по смерти Юрия, забыв крестное целование, «Ростовци и Суждалцы вси пояша Андрея, сына его старЪйшаго, и поса- диша й в РостовЪ на отни столЪ и Суждали» 185.

Двадцать лет владел Андрей Суздальщиной, не делясь ею с братьями. Их он держит на юге. Тут они должны быть орудием его политики, противовесом стремлению южных родичей утвердить власть в Киеве. Глеб Юрьевич, князь переяславский, затем киевский, исполняет это назначение, опираясь на всю силу Андрея в княжеской среде. На юге, на «частях» земли «русской» видим младших братьев, Михаила, Всеволода. Но братья оказались ненадежными союзниками и орудиями. В первые годы они, по-видимому, пытались «волоститься» с Андреем в самой Суздальщине, имея сторонников в земле, и он «братью свою погна Мьсти- слава и Василка и два Ростиславича, сыновца своя» вместе с епископом Леоном, и «мужи отца своего передни»186. Далее видим Михалка Юрьевича ведущим свою политику на юге, поддавшимся влиянию Ростиславичей 34 4 . Это объясняет нам попытку Андрея подчинить своей политике непосредственно Ростиславичей, что, как мы видели, удалось ему в значительной степени относительно Романа: Ростиславичи оказались разъединенными.

Последний результат приводит нас и к другой стороне той политической обстановки, в какой действовал Андрей Юрьевич. История борьбы Изяслава и Юрия вскрыла то значение, какое имело в руках старших Мономашичей их положение в Смоленске и влияние в Новгороде ,34°. И Андрей, по рассказу южного летописца, круто ставит вопрос о своих отношениях к Новгороду, послав сказать новгородцам: «вЪдомо буди, хочю искати Новагорода и добромъ и лихомъ; а хрестъ есте были цЪловали ко мнЪ на томъ, яко имЪти мене княземъ собЪ, и мнЪ вамъ добра хотЪти» иь. Вспомним, что эта настойчивость проявилась немедля по занятии Киева Мстиславом Изяславичем: дело шло о подрыве союзной силы Мстиславичей. На этот раз Мстислав уступил Киев в пользу Ростислава, с которым Андрей «уладися о Новгород^». Но борьба за Новгород, опираясь на партийные разногласия в самом Новгороде, проходит красной нитью в политике Андрея. И характерно, что он и тут, неохотно отпуская от себя сыновей, стремится подобно тому, как на юге, вести свою политику через братьев и племянников 34'.

В борьбе с Мстиславичами северные князья стремятся разбить их систему объединения основного ядра древней Киевской державы, занимая своими силами ее основные ПУНКТЫ: Киев и Новгород. Можно отметить и еще одну черту, аналогичную в политике противников: сохранение ядра фамильных владений в руках старейшего представителя семьи, держание Киевской земли и Новгорода младшими братьями. Ростиславичи и Андрей действуют в этом отношении, но существу, одинаково.

Аналогии эти могут показаться внешними перед основным отличием деятельности Андрея: он лично остается в своей отчине, отделив старейшинство от места. Но не будем терять из виду условия, в каких произошло это событие. Андрей занял ростовско-суздальское княжение вопреки ряду отца, вопреки, насколько можно заметить по скудным намекам источников, и партии влиятельных людей, «передних мужей»; удержать его он мог только личной силой. С другой стороны, изменились дела на юге. Вместо деятеля с широкими запросами в духе традиций Мономаха, каким представляется Изяслав Мстиславич, осторожный и сдержанный Ростислав, лишенный авторитета и ослабленный раздорами с южной братьей Мстислав. Опыт Юрия показал, что киевское старейшинство разбито, что вместо всей русской земли оно имеет некоторое значение лишь для Киевщины, что оттуда нельзя уже ждать подъема силы, действительно грозной для обособившихся княжений. Значительное влияние в среде княжеской не требовало владения Киевом: напротив, и то, и другое являлось результатом действия сил, накопленных в своем княжении князьями, которые имели такую опору. Сила Изяслава — в Волыни, как Володимирка — в Галичине, как Святославичей — в их Черниговщине, как Ростиславичей — в Смоленске, как самого Юрия — в его Суздальщине. И для политики княжеской владение Киевом получает скорее отрицательное значение — противодействия его переходу в исключительное владение какой-либо линии, особенно Мстиславичей, строивших на этом свое стремление к центральному положению на Руси. Так была подготовлена и обусловлена политика Андрея.

Андрей отделил старейшинство от места, и оно получило личное значение. Так, но оно и само изменилось по содержанию. Давая право на распоряжение киевским столом и волостями Киевской земли, оно потеряло общерусское значение. Фактически лишь во времена Мономаха и Мстислава осуществлялось это значение, затем постепенно и быстро падало.

Отказ от самой идеи, тенденции к такому осуществлению — трудно сказать, сознательный ли или в силу подчинения сложившимся условиям, — определенно видим на примере Юрия Долгорукого. Андрей сделал последний вывод из итогов этой эволюции.

Оценивая деятельность Андрея, В. О. Ключевский говорит, что в связи с новым отношением Андрея к Киеву «изменилось и положение суздальской области среди других областей русской земли, и ее князь стал в небывалое к ней отношение. До сих пор князь, который достигал старшинства и садился на киевском столе, обыкновенно покидал свою прежнюю волость, передавая ее по очереди другому владельцу. Каждая княжеская волость была временным, очередным владением известного князя, оставаясь родовым, не личным достоянием. Андрей, став великим князем, не покинул своей Суздальской области, которая вследствие того утратила родовое значение, получив характер личного, неотъемлемого достояния одного князя, и, таким образом, вышла из круга русских областей, владеемых по очереди старшинства» ш.

Мы не знаем «круга русских областей, владеемых по очереди старшинства», к которому когда-либо принадлежала Суздальская область, и не то нам в этой цитате важно. В ней ставятся два вопроса: о прекращении перехода на старейшинство в Киев с передачей прежней волости, другому князю и о возникновении нового отношения князя к волости как к своему личному владению. Это два разных вопроса, лишь косвенно связанных друг с другом.

Андрей первый из князей русских, добившись Киева и власти над ним, остался на прежней волости своей, не переехал в Киев. Но это само по себе не поставило его в новое отношение к волости-отчине. И старшие Ярославичи не отрешались от своих отчин, занимая Киев. В XII в. Всеволод Ольгович, Изяслав Давыдович, поступаясь Черниговом, сохраняют за собой черниговские волости; Святослав Ольгович, княжа в Киеве, оставался правителем- старейшиной черниговским и т. д. Ряд приведенных выше примеров переносит тяжесть вопроса об Андрее и Суздальщине с порядка на характер владения. И в этом отношении дело сводится не к нарушению «родового» или «очередного» порядка, а к вопросу: была ли Суздальщина для Андрея его личным владением или семейным? По отношению к братьям трудно усомниться, что Андрей не считал нужным делиться с ними суздальской отчиной, предоставляя им сидеть в Переяславле, Городце, Торческе, вообще на юге, либо искать стола новгородского под своим старейшинством. Возникало положение, сходное с тем, какое мы наблюдали среди смоленских Ростиславичей при Романе, особенно при Давыде. Андрей лишь более решительно и круто выделяет Суздальщину в личное свое распоряжение, стремясь в ней быть «самовластцем». Но достаточно ли всех данных, какие мы имеем относительно Андрея, чтобы приписать ему какой-либо определенный план относительно наследия в его волости? В. О. Ключевский

Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 394.

склонен признать чисто личный характер этого «самовластия», даже с элементами «самодурства», разбирая деятельность Андрея по управлению Суздальщиной. Не идя так далеко, можем сказать, что нам ничего не известно о «ряде» Андрея, погибшего неожиданно под ударами своей же дружины, а дальнейшие события не уясняют, подготовлял ли он какое-либо преемство по себе, например единственного пережившего его сына, или больше вероятия, что вопрос этот при жизни Андрея и не ставился. Во всяком случае, Суздальщина осталась семейным владением Юрьевичей, вступивших в раздоры при решительном и деятельном участии городского населения.

Борьба эта между дядьями Юрьевичами и племянниками Ростиславичами не представляет интереса для истории междукняжеских отношений, так как князья явились тут в значительной степени орудиями борьбы земских партий. Но в конце этой усобицы, точнее в последнем акте ее, находим ценную черту: влади- мирцы, стоявшие за Михалка и Всеволода Юрьевичей во имя верности ряду Юрия и крестоцелованию, после смерти первого «цЪловаша крестъ ко Всеволоду князю, брату Михалкову, и на дЪтяхъ его, посадиша й на отни и на дЪдни столЪ в Володи- мери» 187. «Значит, — замечает по этому поводу В. О. Ключевский, — установили у себя наследственность княжеской власти в нисходящей линии, вопреки очередному порядку и выросшему из него притязанию старших городов выбирать между князьями- совместниками» 188.

Владимирцы целовали крест не на старшем сыне Всеволода, а на детях его. Князья-совместники остаются: это сыновья Всеволода; остается и возможность избрания: «народ только ограничивает на будущее время свое право избрания средою потомства Всеволода»189. Княжой ряд такого рода не беспримерен: то же сделали, например, Ярослав и Мономах (Мстислав); новость тут лишь в том, что ряд этот обеспечен крестоцелованием населения города Владимира не только при жизни Всеволода, но и при самом начале его княжения. Всеволод не устанавливает этим актом никакого порядка преемства между своими сыновьями. Он только стремится обратить Владимир с согласия населения в семейное княжое владение своего потомства.

Определением будущности сыновей своих Всеволод занялся позднее. Лаврентьевская летопись под 1206 г. заставляет его в напутствии сыну Константину при отправлении на новгородское княжение говорить о его старейшинстве в братьи и во всей русской земле 190. Как ни сомнительно это известие, вероятно окрашенное позднейшей тенденцией, оно может иметь некоторое основание. Позднейшие своды сохранили известие о «ряде» Всеволода, как он послал «по сына своего Константина въ Ростовъ, дая ему по своемъ животЪ Володимерь, а Ростовъ Юрью дая». Что с владимирским столом Всеволод связывал старейшинство во всей братьи и во всей волости своей, видно из дальнейшего.

Константин не принял отцовского «ряда», не желая двумя важнейшими городами делиться с Юрием и, может быть, предпочитая связать свое старейшинство с ростовским столом: «хотяше Володимеря къ Ростову» 191. Тогда Всеволод передал и княжой стол владимирский, и старейшинство Юрию. К сожалению, известие о ряде Всеволода сохранилось лишь в позднейших летописных сводах, и притом в редакциях, вызывающих некоторые недоумения 192. Отмечу, что в обеих редакциях речь идет о передаче Юрию старейшинства во всей братьи, Всеволодичах 193. Далее обе редакции говорят, хотя и различно, об участии в акте Всеволода «бояр и всех людей» 194. Сопоставляя эти известия с ролью «бояр и всей дружины» в спорах о княжении по смерти Андрея Боголюбского, считаю характерной особенностью действий Всеволода стремление укрепить за Юрием старейшинство во всей Ростово-Суздальской земле на «ряде» со всеми влиятельными элементами главных ее городов. В ряде этом, очевидно, участвовали и ростовцы — одни ли бояре ростовские или и другие представители социальных верхов Ростова, трудно решить; поэтому на назначение Константину Ростова нельзя смотреть как на окончательный и полный выдел. Все содержание наших известий предполагает политическое единение князей и всей земли под старейшинством Юрия, а необходимость утверждать его на «ряде» с боярством, с социальными верхами не одного стольного города, а всей земли, в чем можно видеть результат объединительной работы Андрея, резче, чем когда-либо ранее, отделяет политическое старейшинство от владения того или иного князя теми или иными городами и волостями в Ростово-Суздальской земле. Старейшинство во всей земле приобретало новое основание, новую гарантию, независимую от соглашений между братьями. В этом можно видеть крупное политическое явление, крупную политическую мысль, не давшую, впрочем, прочных результатов в дальнейшем развитии исторических судеб Северо-Восточной Руси.

Через пять лет по смерти отца Всеволодичи изменили завещание Всеволода. Константин вернул себе старейшинство и сел во Владимире, а Юрий перешел в Суздаль. Ростов остался за Константином, как и Ярославль 357; эти два города входили в состав отчины его сыновей: перед кончиной Константин «посла старЪйша- го сына своего Василка Ростову на столъ, а Всеволода на Ярославль на столъ»; третий — Владимир сидит в Угличе 195. Отчинное раздельное владение тут развивается и дальше: по Васильке Ростов достается старшему его сыну Борису, а младший Глеб садится на Белозерской волости; по Всеволоде Ярославль переходит к его сыну Василию, а дядя их Владимир остается в Угличе. Юрий занял владимирское княжение, а после его гибели в татарское лихолетье во Владимире сидит третий Всеволодич — Ярослав. Выморочный Суздаль Ярослав отдал брату Святославу, как тоже выморочный — по Владимире Всеволодовиче — Стародуб Ивану, но Переяславль, полученный от отца 196, остался за ним.

Из явлений предыдущего времени «ряд» Всеволода, как видим, ближе всего напоминает «ряд» старого Ярослава: видим в нем то же сочетание отчинного раздела с сохранением единства в форме старейшинства, связанного с отним столом. Это владимирское единство пало по смерти Александра Ярославича, но легло в основу работы московских князей, которые на фундаменте все того же семейного владения создали здание новой государственности, осуществившей на иных началах завет единения всей земли, унаследованной от киевского старейшинства, и попыток Юрьевичей, Андрея и Всеволода, подвести под него земское основание.