Лекция X ВОЛОСТЬ, ВЕРВЬ И ВЕЧЕ

Основной элемент древнерусской государственности — городская волость.

На вопрос о происхождении и внутренней основе этих территориальных союзов мы имеем в литературе сравнительного правоведения два различных ответа. Один выдвигает указания на то, что такой основой были первично кровные связи, более широкие, чем те, на каких покоилась задруга, причем новые потребности, ведшие к возникновению территориальных союзов, построенных на политическом и социально-экономическом начале, пользовались группировкой задруг по более широким кровно-пле- менным связям как готовой основой для этих новообразований, перерабатывали их постепенно в союзы, потерявшие архаические черты кровной основы. Другой предполагает образование территориальных союзов от той группировки членов племени в отряды, какая существовала в организации народного ополчения в период расселения и захвата новых территорий: по сотням и тысячам селились согласно этой гипотезе славяне, как и воевали.

Наконец, обе теории можно примирить естественным предположением, что в основе военной организации племени лежала группировка его членов в меньшие союзы, связанные бытовыми связями общего происхождения, общего культа, как югосла- вянские братства, врвные братства, греческие филы и фратрии и т.

Как бы мы ни смотрели на эти вопросы, перед нами с древнейшего времени, о каком мы только можем составить себе хоть кое-какое представление, ряд территориальных союзов, частей племени, которые, захватывая под свое поселение и под хозяйство входивших в их состав семейных общин определенную территорию, тем самым образовали ряд соседских общин, функция которых — осуществлять территориальное господство племени не только защитой его вовне, но и поддержкой мирного его распределения внутри.

Как такие соседские территориальные общины над дворищем- задругой в древней Руси стоят верви. Я в свое время указывал на то, что термин этот, по этимологическому своему происхождению, поддерживает теорию о значении в первичном образовании древнейших территориальных союзов традиции кровной связи. Но теперь нам незачем и вспоминать об этом. В историческое время нет уже следов ее происхождения из кровного союза, и слово это означает чисто территориальную единицу, соседскую общину, личный состав которой называется просто «людие». Вервь — носительница того, что можно назвать общинным самоуправлением. С этой точки зрения можно ее рассматривать как союз внутреннего соседского мира и как единицу, входящую в состав более широкой организации — волости-земли, для которой вервь одно из орудий, и притом главное, поддержания правового порядка и внутреннего мира всей волости. Как союз мира соседская община представляется и основной носительницей обычноправового уклада отношений.

Чтобы разъяснить и обосновать эти определения, напомню некоторые черты древнего землепользования. Основной хозяйственной единицей древнего быта в предыдущем изложении было признано поселение семейной общины (задруги) — дворище, которое, захватывая путем запашки, закоса, зарубок в лесу свой эксплуатационный участок, создавало село в древнейшем смысле слова — хутора или заимки со всем, что к нему потягло, а тянуло все, куда топор и соха ходили. По свойствам первобытного хозяйства, о которых речь уже была выше, состав этих заимок не мог быть устойчивым.

В условиях крепнувшей оседлости эти черты древнего экономического быта вели к усложнению соседских отношений внутри территориальной общины. Нарастала потребность охраны внутреннего мира путем развития начала союзности и самоуправления, например, в столкновениях, вытекавших из захватного пользования природными богатствами. Союз соседства выступает тут с характером не столько экономической, сколько административно- распорядительной и судебной организации, даже когда распоряжается распределением земельных угодий: над захватным пользованием возвышается общинное владение и право распоряжения ими. Общинное владение не создает общего хозяйства, а только общинный контроль над взаимоотношениями отдельных хозяйств.

Только при таком определении характера древней общины понятны для меня некоторые черты древнего права. Прежде всего судьба выморочного участка. Заимка отдельного дворища при исчезновении владевшей «селом» семьи не становится ничьей, так как входит в состав общинной территории. И недаром славянский перевод византийской «Эклоги» — текст о выморочном имуществе, который в оригинале говорит о том, что при отсутствии наследников имущество идет в казну, передан так: «Аще ли ни жены будеть умершему, и тогда все имение его или апостольская церковь, или царьское сокровище, или людский сонм да приимет». Такое наследование соседской общины в выморочных имуществах знало и франкское право и право византийское (особого типа) 9|. Западное, германское право выработало и другие ограничения личных прав в пользу соседской общины как контроль ее над правом отчуждения и над иммиграцией, т.

Другая характерная черта верви — ее судебно-административ- ные обязанности и связанная с ними ответственность. Она особенно ярко выступает в так называемом гонении следа и в уплате виры.

Население обязано содействовать разысканию преступника. Если на месте преступления есть след, по которому можно гнаться за вором, то потерпевший или заинтересованный криком сзывает людей (послухов) и «гонит след». Приведет ли след к селу или товару (обозная или торговая стоянка), то они должны отсочить от себя след и гнать по нему (идти на след); если же этого не сделают или даже отобьются, то платят и татьбу, т. е. вознаграждение потерпевшему, и продажу, т. е. уголовный штраф (погоня же ведется с чужими людьми и послухи) 92.

Так ведется розыск внутри верви: это называется «по верви искать татя». Приведенный выше текст требует уплаты и татьбы и продажи той группой, к какой приведет след, если она не отведет следа и не поможет гнать его дальше. Другая статья Русской Правды 93 указывает общее правило, что при наличности следов татьбы обязательно «. . .то верви искать (к себе) татя или платить продажу». Владимирский-Буданов толкует так, что тут платит продажу вервь, к которой привел след, за неотыскание вора, за неисполнение своей полицейской обязанности; поэтому она платит только продажу и не платит татьбы 198*. Едва ли так: след не может привести «к верви», а разве [что] на территорию верви, к одному из ее сел или на пустое место. В первом случае платит село и продажу и татьбу, во втором — по той же 102-й ст., если потеряют след на большой дороге, а села не будет, или на пусте, где не будет ни села, ни людей (товара), то никто не платит ни продажи, ни татьбы. Обе статьи (102-я и 95-я) равносильны и если в 95-й названа продажа и не названа татьба, то это обычная манера Русской Правды всегда упоминать княжой доход и лишь случайно — частное вознаграждение.

Иное дело при убийстве.

Кроме случая необнаружения убийцы, вервь участвует в платеже виры, если убийство произошло открыто, в ссоре или на пиру. Тогда головничество, т. е. вознаграждение родственникам убитого, платит сам убийца, а виру в 40 гривен (не полувирье ли, как думает Ланге?) 1)0 уплачивает вервь, причем и убийца вносит свою долю в эти 40 гривен. Такое соучастие или помощь убийце имеет место, если головник — участник и в дикой вире, «аще ли кто не вложиться в дикую виру, тому людье (вервь) не помотають, но сам платит».

Последнее правило обычно, как например, Владимирский- Буданов, понимают в том смысле, что платеж дикой виры, «круговая порука», «не установленная князьями с целями полицейскими и фискальными», а возникает путем договорного соглашения 199*. Это, однако, противоречит категорическому требованию статьи о дикой вире за огнищанина. Вервь освобождается от помощи преступнику, если убийца не вложился при случае в платеж дикой виры, «если он раньше в подобном случае отказался от участия в платеже по раскладке»96, а помогает, если он прикладывался к ним вирою. Другой случай, когда вервь не платит, если убийца — ведомый разбойник; за такого люди не платят, а вервь выдает его всего, с женой и детьми, на поток и на разграбление.

Корень всех этих правил, формулированных в Русской Правде по поводу требований князя при случае убийства княжих людей, лежит в праве и обязанности верви искать и отыскать убийцу и либо выдать его, либо выкупить его своей помощью в уплате виры, либо платить за неисполнение своей судебно-административ- ной функции. Владимирский-Буданов справедливо указывает, что в этих данных нельзя не видеть права общины, которым она обязана пользоваться, — преследовать преступления и карать за них, право, которое в дальнейшем развитии создало копные общинные суды Западной Руси9'.

Княжая власть имеет дело не с убийцей, а с вервью, которая его ищет, за него платит (если убит княжой муж), его выдает. Важно при этом отметить, что древнейшая редакция Русской Правды ничего не знает еще о вирах, поступающих к князю, а только плату за голову 40 гривен одинаково за гридя, дружинника, вообще за княжих людей и за любого людина, «аще не будеть кто мьстя».

Жизнь древнерусских общин лишь случайно и косвенно отражается в наших источниках, которые, как летописи, так и грамоты и Русская Правда, отражают полнее лишь княжескую деятельность и княжеские интересы.

Самоуправляющийся территориальный союз верви — элемен- тарная ячейка волости, которая, однако, скорее, как увидим, суммирует их более или менее механически, чем сливает в высшей государственно-административной организации. Черта, указанная в этих словах, весьма существенна, чтобы оттенить примитивный характер той государственности, которой основным элементом история русского права признает именно волость. Волость в историческое время — это территория, тянувшая к определенному стольному городу. Оставляя в стороне вопрос о положении князя в волости, сосредоточим внимание на главном земском органе волостной государственности — вече, прежде всего чтобы дать себе отчет, в чем состояло объединение более мелких территориальных союзов данной земли в высшем единстве — волости.

Слово «вече» (совещание) употреблялось и в более широком значении, чем то, какое технически с ним связалось, — собрания жителей города. Вечем называли всякое сборище, а так как вечем западнорусские источники позднее называют копу, т.е. собрание для судебного дела жителей соседних деревень, «wiec» назывались и у поляков судебные собрания, то надо полагать, что вечами назывались и у нас собрания верви.

Но в летописи и в нашем представлении термин «вече» укоренился за народным собранием городского населения, именно жителей главного города земли (хотя существовали и пригородные веча).

Доисторическим предком этого веча 98 были племенные собрания, существовавшие у славян на ранней заре их истории, по свидетельству VI в. у Прокопия (славяне «с древнейших времен живут в народоправстве; счастливые и несчастные случаи созывают их в общее собрание») и Маврикия, продержавшиеся у вятичей, где слабо развился городской быт, до XII в. (Ипат., 1146 г.: Давыдо- вичи «съзвавша ВятичЪ и рЪша имъ»).

Процесс развития веча из племенного собрания в городское Владимирский-Буданов представляет себе так, что в IX—X вв. «для решения дел сходятся в старший город лучшие люди всей земли и обсуждают земские вопросы в присутствии граждан этого города», называя такое переходное явление «общеземской думой, совмещающей в себе два будущих учреждения — боярскую думу и вече» 2()()*. Примеры Владимирский-Буданов находит в рассказах летописи: 1) под 987 г., как Владимир, «созва боляры своя и старцы градьские» для обсуждения вопроса о вере, а «бояре и старци» предложили отправить послов для испытания вер, причем речь их «бысть люба князю и всем людем»; затем перед болярами своими и старцами Владимир выслушивает отчет послов; 2) под 997 г., как осажденные печенегами белогородцы «сотвориша вече в городе» и «совет створиша» сдать город; но один старец, не бывший на вече том, узнав, что «людье хотят ся предати печенегам», послал «по старейшины градьския» и предложил им избавить город от печенегов хитростью.

И в этих примерах, и в рассказе 983 г. о том, как старцы и боляре предложили принести Перуну жертву — отрока и девицу, а когда варяг не дал сына, то «они же шедше поведаша людям», и те бросились на хулителя богов, — видна руководящая и явно официальная роль старцев или старейшин градских, которые всегда поминаются рядом с княжими боярами. Вариант Лав- рентьевской летописи дает еще наименование — «старци люд- стии». Те же старцы вместе с епископами советуют Владимиру обратить виры на военные расходы. Их же можно видеть в тех «нарочитых мужах, лучших мужах, иже держаху Деревску землю», которых древляне посылают к Ольге: взявши Искоро- стень, Ольга «старейшины града изыма», а прочих людей «овых изби, а других работе предасть мужем своим» (Лавр. С. 58).

Кто же они такие? Владимирский-Буданов и Ключевский склонны признать их социальным слоем, древнейшей аристократией. Представление текстов уже: оно связывает старцев или старейшин градских с определенной ролью, притом постоянной, правительственного характера. Это всегда определенная группа лиц, которую можно созвать, которая распоряжается, которая «держит землю».

Некоторый свет на вопрос о них бросает рассказ о пирах, на которые Владимир приглашает вместе с боярами и гридями группу гостей, называемую то «старцы градские», то «старейшины» ", то «сотские и десятские». Отождествление «старцев» с сотскими поддерживается, по-видимому, и рассказом летописи о новгородских событиях 1015 г., где руководители новгородского общества и военные вожди их ополчения называются то «нарочитые мужи», то «вой славны тысяща», то «старосты», а князь зовет их «честная и любимая дружина».

Эти соображения позволяют сопоставить с мнением Владимир- ского-Буданова указание Никитского: «До тех пор пока народный элемент в Новгороде еще не получил полной организации, сотские пользовались большим значением не только в своей собственной сфере, но даже и в политических делах как Пскова, так и Новгорода» 10°, а специальной их сферой была судебно-администра- тивная деятельность в сотнях.

Наблюдения эти существенны потому, что указывают, хотя и в чертах не совсем ясных, на существование внутренней организации населения тех городов, которые стали в древней Руси во главе волостей-земель. Они раскрывают нам характер древнейших городов в их внутреннем строе как союзов ряда меньших общин, соединенных в одной общине городской, —явление, напоминающее греческий синойкизм и особенно ярко выступающее в строе Великого Новгорода. Устройство территориальных волостей, тянущих к определенному городскому центру, характеризуется в третий (по счету Владимирского-Буданова) период развития вечевого строя — XI—XIII вв. — установлением гегемонии старшего города над землей-волостью, какая выражена в известном тексте Лаврентьевской летописи (под 1176 г.): «Новгородци бо изначала, и Смолняне, и Кыяне, и Полочане, и вся власти, якоже на думу, на вЪча сходятся: на что же старЪйшии сдумають, на томъ же пригороди стануть»201*.

В то же время и вече принимает окончательно форму народного собрания граждан главного города. О «старцах градских» мы более не слышим. Ключевский правильно отметил, что их участие в княжом совете «не началось, а кончилось при Владимире». Не видим их и во главе веча, во главе жизни города. Значит ли это, что вожаками вечевой общины перестали быть наиболее зажиточные и влиятельные ее члены как социальная сила? Конечно, нет. Это означает только, что отодвинулась в сторону руководящая роль выборной городской старейшины, должностной. Сотских мы и далее видим существенным органом, но уже княжеской администрации, с назначаемым от князя тысяцким во главе (до 1089 г. нет упоминаний о тысяцком): недовольные княжеским управлением киевляне в 1113 г. громят дворы тысяцкого и сотских 202*.

Главный город стал представителем земли; его вече — верховной властью волости. В идее — это народное собрание всей волости; и пригорожане, на что имеются прямые указания, и, вероятно, хотя указаний нет, вообще свободные жители земли могли участвовать на вече: под «кыянами» надо разуметь часто не жителей только Киева, а Киевской земли. Этот общеземский в принципе характер веча подчеркивается случаями, когда по обстоятельствам именно верховное вече волости собиралось в пригороде: тут с пригородным вечем действуют представители веча главного города. Так можно толковать случаи, когда в 1159 г. в Друцке дрючане и полочане принимают нового князя или когда в 1166 г. князь вызывает новгородцев на поряд в Луки. Но обыкновенно в таких случаях (ср. еще 1136 г. — новгородско-псковские дела) 101 перед нами раскол между вечевыми партиями.

В чем же выражалась роль веча как органа верховной власти государства-волости?

Весьма любопытна попытка (Сыромятникова) 20Э* установить два момента в развитии компетенции веча. Первоначально-де функции веча обнимали всю сферу государственного правления: правообразование, суд, управление, роль веча как послуха, удостоверяющего фактические вопросы спора о праве, и т. п. Позднее постепенно за вечем остаются функции высшего управления: призвание и изгнание князей, ряд с ними, контроль над управлением, высший суд, вопросы войны и мира, международные договоры, законодательство.

Эту мысль можно признать правильной, если под первой стадией веча разуметь народные собрания древнейших территориальных союзов — верви, сотен и т. д. Но исторически известное

26 А. Е. Пресняков

городское вече как орган верховной власти волости может быть характеризовано только «функциями высшего управления».

С этим связан и вопрос о «периодичности» собраний веча. Владимирский-Буданов считает ее вероятной, полагая, что «летописи, рассказывая весьма часто о народных собраниях, соединенных с каким-либо переворотом, пропускают обыкновенные мирные собрания для решения текущих дел» 204*. Ему нужно допустить периодичность собраний веча, потому что он утверждает, что «вече занималось текущими делами суда», для подтверждения чего он приводит только текст из толкования Упыря 102 на библейский текст пророка Амоса, а также из позднейшей практики Новгорода и Пскова — суда княжого и посаднического на вече. Вывод весьма искусственный и необоснованный.

Напротив, нельзя не согласиться с отрицанием у Сергеевича «самой мысли о периодичности вечевых собраний» 10,3 и с его объяснением, что «для периодических собраний не было повода, так как вече не занималось никакими текущими вопросами законодательства, суда и управления», как относительно законодательства и управления признает это и Владимирский-Буданов (конечно, кроме Новгорода и Пскова). Недавно Сергеевич в статье «Первичные народные собрания у германцев и греков» 104 особенно выдвинул различие непериодических русских и периодических германских народных собраний, объясняя это различие именно тем, что германское собрание было судебным, а наше вече нет.

Это отсутствие постоянного и органического участия веча в текущих делах суда и управления, а стало быть, и правообразова- ния надо признать характерным и существенным его признаком.

Текущее управление (в составе которого нераздельно надо мыслить и суд и обычное правообразование) оставалось делом городских и местных общин, сотен и вервей и постепенно разраставшейся княжеской администрации. Об этой последней и об ее отношении к общинному самоуправлению речь пойдет особо.

Итак, вече не централизовало управления волости, не имея вне княжеской администрации и органов для какой-либо своей администрации. Созывается оно князем или тысяцким, сходится само или по зову сограждан лишь в особо важных случаях. Среди дел, ради которых созывалось вече, можно различать такие, которые без веча не могли быть решены, и такие, где участие веча проявлялось лишь в случаях экстраординарных. Различие это, как увидим, относительно и условно.

К первому разряду следует отнести призвание и изгнание князей и вопросы войны. Не буду приводить многочисленных примеров призвания князей, например, киевлянами «на столъ отецъ и дЪденъ». Мне уже приходилось отмечать, что тут перед нами комбинация гипотетического права наследования князей-отчичей и народного решения, кто из возможных наследников в данном случае получит княжение. С этой точки зрения следует понимать если не намерения, то реальное значение попыток князей Ярослава I, Владимира Мономаха ограничить круг возможных наследников на Киев своей линией Рюрикова дома, как и возражение черниговских Ольговичей против такой попытки Мономаховичей исключить их из круга возможных наследников: «Мы не Угры и не Ляхи, а единого дЪда внуки». Если князья пытались установить по своей воле наследство (как те же Ярослав и Мономах, как Игорь Ольгович), то это не соответствовало настроению населения: «Не хотимъ, — говорили киевляне, — быти аки в задничи». С другой стороны, тенденция к ограничению разросшегося круга Ярославовых внуков часто соответствовала и воле веча. Киевляне предпочитают старшую линию Мономаховичей, хотя, охотно воюя с Ольго- вичами, не хотят поднять руку на Володимирово племя, на Мономаховичей суздальских. Или другой пример: в 1177 г. владимирцы посадили «на отни и на дЪдни столЪ» Всеволода Большое Гнездо, целовав ему крест «и на дЪтехъ его», ограничивая, как правильно толкует Сергеевич, на будущее время свое право избрания средой потомства Всеволода 10 И действительно, в 1211 г. они еще при жизни Всеволода целовали ему крест «на Юрии». Такие случаи признания князем преемника, им предложенного еще при жизни предшественника, встречаем в XII в. в Киеве (1146), Ростове (1157), Галиче (1 187) 205*.

Признание князя вечем необходимо сопровождалось «рядом» между ними и взаимным крестоцелованием. Князья занимали стол, «весь порядъ положьше», «створивъ людемъ весь порядъ», урядившись с ними и утвердившись крестным целованием. Содержанием ряда было то, как князь будет волость «держать и рядить». Так, в 1146 г., принимая на княжение Игоря Ольговича, киевляне жалуются ему и брату его Святославу на тиунов — киевского Ратшу и вышгородского Тудора: «Ратша ны погуби Киевъ, а Тудоръ — Вышегородъ; а нынЪ, княже Святославе, цЪлуй намъ хресть и зъ братомъ своимъ: аще кому насъ будеть обида, то ты прави». И Святослав ответил: «Язъ цЪлую крестъ за братомъ своимъ, яко не будеть вы насилья никоторогоже, а се вамъ и ти- вунъ, а по вашей воли». Потом и Игорь подтверждает это соглашение, целуя киевлянам крест: «На всей ихъ воли и на братьни» 2(,ь*.

Наряду с этой основной функцией веча стоит его власть над народным ополчением. Оно мобилизовалось не иначе, как по решению веча. И случаи обращения к вечу, и случаи его согласия или отказа нередки в летописи. Иногда вече заставляет князя заключить мир или говорит: «Аще ты миръ даси ему, но мы ему не дамы». Только войны против половцев организуются, по-видимому, иногда без предварительного обсуждения на вече: им население всегда сочувствовало.

С другой стороны, в рассматриваемый нами период необходимо для мобилизации народного войска организующее участие князя. После поражения киевского войска половцами в 1068 г. люди киевские «прибегоша Киеву и створиша вече на торговищи и реша, пославшеся к князю: ,,Се Половци росулися по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними"» 2и7*. На такую экипировку воев всего нужнее князю средства. Епископы и старцы говорили Владимиру Святому: «Рать многа; оже вира, то на оружьи и на конихъ буди» 20 . Для этой цели князья держали большие табуны коней. В Русской Правде упоминается «конюхъ старый у стада» князя Изяслава Ярославича, под 1145 г. упоминается табун в 4000 голов, принадлежащий черниговским Ольго- вичам. Но одних табунов не хватало: они, вероятно, шли больше под дружину, а под воев приходилось брать коней смердов, живших на княжой земле. На съезде 1103 г. дружина Святополка киевского возражала против похода на половцев весной, чтобы не погубить смердов, лишив их пахоты. А Мономах отвечал: «Дивно ми, дружино, оже лошадий жалуете, ею же кто ореть; а сего чему не промыслите, оже то начнеть орати смердъ, и при- Ъхавъ Половчинъ, ударить и стрелою. . . то лошади жаль, а самого не жаль ли?» . Из слов Мономаха видно, что война отрывала от рольи (пашни) — не смерда, а его лошадь. Когда же князь из похода наспех зовет киевлян на помощь, то говорит: «Братье-кияне, доспевайте от мала и до велика, кто имЪеть конь, кто ли не имЪеть коня, а в лодьи» 21и*. Сам полк народный шел в поход всегда под тысяцким, который держал воеводство данной тысячи.

Уже в этих чертах видна как зависимость князя от веча, так и малая дееспособность веча без князя.

Остальные известные нам проявления силы и значения веча носят всецело характер выступлений его в чрезвычайных случаях. Властно вмешивается оно своими требованиями и протестами в княжое управление, но не берет его в свои руки. Оно судит и карает неугодных ему людей, вмешивается иногда по своему почину, иногда вследствие обращения князя в междукняжеские отношения и в политику князей, но все эти проявления вечевой жизни не выработались нигде, кроме Новгорода и Пскова, в постоянную и систематическую организованную правительственную деятельность.

Лишь в делах высшей политики стояло вече во главе волости. Управление ею было в руках либо дробных местных общин, либо — увидим, в какой мере — княжой администрации. Поэтому деятельность веча не могла создать прочной и внутренне объединенной организации волости.

Посмотрим теперь, какое значение в этом отношении имела правительственная деятельность князей.