ИССЛЕДОВАНИЯ КОРМЧИХ КНИГ
Среди исторических источников, которыми располагает исследователь, изучающий историю феодальной России, особое место занимают кормчие книги.
По происхождению кормчие, или номоканоны, являются византийскими тематическими сборниками, необходимыми церковным феодалам — епископам и их чиновникам для церковного управления и суда.
Они включали в себя целиком или в отрывках постановления церковных соборов, сочинения христианских идеологов, создателей церковной православной догмы, законодательные акты византийских императоров, юридические своды и справочники, памятники ближневосточного права и апокрифические «апостольские» правила, монастырские уставы и епитимийныо правила, а также многие произведения неправового характера — толкования слов и символов, календарные и хронологические сочинения.После того как в качестве «святых книг», на основе которых строилось управление церковью, кормчие проникли на Русь, здесь началась новая жизнь этих сложных памятников.
Изучение литературы XIX—XX вв., посвященной кормчим книгам, показывает, что внимание исследователей было обращено на разрешение нескольких крупных проблем, возникавших постепенно в зависимости прежде всего от задач, которые ставила перед исторической наукой общественная жизнь, а также от обнаружения новых, не известных ранее списков и редакций.Таких проблем можно выделить четыре. Во-первых, вопрос о значении кормчих в русском праве и в более широком смысле — вообще Б истории древней Руси — встал впервые уже при первом знакомстве с этими памятниками. От правильного его решения зависело, следует ли обращать внимание на кормчие книги как на памятники, важные в истории русского права, подвергать их изучению или роль кормчих ограничивается только сохранением в славянских переводах византийских правил и законов. Во-вторых, вопрос о происхождении кормчих на Руси, их ранней истории — переводах, возникновении редакций.
В-третьих, история корм- чих на Руси с XIII в. как памятников, отразивших социально- экономическое и политическое развитие Руси. И, наконец, в-четвертых, вопросы археографического изучения кормчих, классификации их текстов, являющиеся основой их источниковедческого исследования. Знакомство с историографией показывает, что успехи и пробелы в последней теме нередко существенно влияли на разработку других вопросов.Нужно отметить, что указанные проблемы являются наиболее актуальными для истории кормчей в раннее время, в XI—XIII вв. В дальнейшей истории страны, в XIV—XVI вв., значение кормчих книг изменялось, но в общем, очевидно, не уменьшалось, а увеличивалось, и для XV—XVI вв. актуальной становится проблема их роли в идеологической борьбе внутри русского общества как оружия и реформационного, и консервативного направлений (работы Ивана Волка Курицына, Вассиана Патрикеева, Нифонта Кормилицына, митрополита Даниила). Хотя часть этой проблемы в связи с сохранением значения ранних кормчих на Руси в XV—XVI вв. затрагивается в настоящей работе, специально ни они, ни их историография здесь не рассматриваются.
Кормчая книга в печатном издании 1650—1653 гг. была известна еще первым русским историкам XVIII в., однако церковно- догматическое содержание этого памятника уже тогда отпугивало их от его изучения. Поверхностное знакомство В. Н. Татищева с печатной кормчей привело его к неправильному заключению о неценности этого памятника для ранней истории России, поскольку, как он считал, составил ее Никон, который «книгу законов церковных сочиня, назвал Кормчая», а его сотрудники сами канонов «не видали, а писали наизусть» и добавили к ним посторонние материалы
Заслуженное внимание кормчие получили лишь в результате открытия первых рукописей этого памятника, которые сразу заставили отказаться от прежнего мнения. Честь открытия для науки ценнейших списков — Синодального и Рязанского — принадлежит Н. М. Карамзину и К. Ф. Калайдовичу. Новгородская кормчая 1280-х годов, хранившаяся в Московской Синодальной библиотеке, стала известна Карамзину еще до 1818 г., когда по указанию Карамзина над изданием Русской Правды по этому списку начал работать Г.
Эверс 7. Сам Карамзин ссылался на устав Владимира и другие статьи в кормчей в примечаниях к первому тому своей «Истории», вышедшей в 1816 г. 8 Об открытии Карамзина впервые сообщил Калайдович в предисловии к изданию Синодального списка Русской Правды9. О Рязанской кормчей 1284 г., принадлежавшей тогда московскому купцу А. С. Шульгину, Калайдович сообщил в специальной статье 1820 г. 10, где он также обратил внимание на свидетельство Зиновия Отенского о бывшем в его распоряжении списке правил времени князя Иэяслава Яросла- вича. В течение XIX в. в России в науку были введены почти все старшие, пергаменные списки кормчих и были опубликованы их описания.За пределами России, в южнославянских странах, первая кормчая была найдена для науки русским славистом и археографом В. И. Григоровичем, который во время своего путешествия по так называемой Европейской Турции в 1840-х гг. обратил внимание на Иловицкпй список 1262 г., принадлежавший тогда австрийскому консулу в Солуни хорвату Михановичу. Этот список был кратко описан Григоровичем в очерке о его путешествии, изданном в 1848 г. 6
Вопросы о времени появления кормчих книг на Руси, месте их перевода, соотношения славянских и греческих списков были поставлены впервые митрополитом Евгением (Болховитиповым). Ему принадлежит заслуга первой разработки этой темы 7.
Евгений был знаком с Синодальным и Рязанским списками 1280-х гг. и несколькими более поздними. Эти материалы позволили ему сделать важные наблюдения по истории кормчих, которые позднее, будучи проверенными и обоснованными другими исследователями, явились основой современных знаний древнейшей истории этого памятника. Евгений определил, что известные ему списки кормчих представляют собой перевод греческого сборника, который считался трудом Фотия и назывался Фотиевым номоканоном, но состав русских списков различен. Исследователь пришел к заключению, что кормчая, полученная митрополитом Кириллом из Болгарии (как он считал, в 1270 г.), не была первой книгой такого рода на Руси.
Сам Кирилл ссылался на соборе 1274 г. на правила в первоначальном плохом переводе, которым он~противопоставляет полученные из Болгарии новые правила, хотя и те, и другие Евгений считает переведенными у южных славян Эти первоначальные правила, цитированные еще в XVI в. в сочинении Зиновия Отенского против ереси Феодосия Косого, были полными, а не сокращенными, как в «Болгарской» кормчей, и не имели толкований, которые появились только в XII в. Прозорливо Евгений отметил, что списки этого первоначального текста не дошли или по крайней мере доныне еще не найдены, а наиболее близким к нему является текст в Софийском Синодальном списке 11. Эта догадка была подтверждена, когда в 1840-х гг. В. М. Ундольским в Московской Синодальной библиотеке был обнаружен Ефремовский список, содержащий как раз такие правила без толкований 12.Евгений разделил все известные ему списки кормчих на два рода: «одни подобны вышеупомянутому Новгородскому, а другие — Болгарскому (Рязанскому.— Я. Щ.)»п. Списки «Болгарского» рода отличаются сокращенными правилами с толкованиями Ари- стина и местами с толкованиями Зонары, «некоторыми неупотребительными у северных славян словами и званиями чиновников», а также отсутствием в них «русских узаконений». Род Новгородского списка имеет полные, а не сокращенные правила «прежнего перевода» и толкования, приписанные из «Болгарского» списка. Исследователь выделяет также то существенное, что характеризует этот род списков — включение в него «русских соборных и отеческих решений, устава кн. Владимира, Русской Правды Ярославовой и иных» 13. Эта важная черта Софийской Синодальной кормчей и близких к ней списков подчеркивается и в современной науке 14.
Свое мнение о значении кормчих книг в истории русского права Евгений высказал, отвечая на вопрос петербургского юриста, а позднее исследователя этого памятника Г. А. Розенкампфа, столкнувшегося с феноменом действенности норм кормчей о браке в практике XIX в.: «Имеет ли кормчая книга силу и употребление в гражданских и уголовных судах российских?» Евгений пишет, что в составе кормчих книг находятся «многие узаконения по делам гражданским и уголовным».
Это объясняется тесной связью церкви и государства в прошлом: государи издавали законы в охрану церкви и веры и утверждали свои законы на церковных соборах, причем часть дел предоставлялась ведению церкви. Таким образом, кормчие должны были иметь силу закона и в гражданских судах. В России в удельный период кормчие были наиболее полным уложением по духовным и гражданским делам. О таком значении этих сборников в России говорит включение в них гражданских уставов, свидетельства о применении их норм в XVI и XVII вв. 15 Евгений писал, таким образом, о важном значении кормчих на Руси, подтверждая мнение Н. М. Карамзина, считавшего, что это собрание правил и законов служило на Руси не только церковным, но и гражданским уложением в случаях, не определенных русскими законами, и дополняло их 16.Одновременно с Евгением русскими кормчими заинтересовался венский славист словенец Бартоломей Копитар, посвятивший им несколько статей. Объектом его работы были печатные издания кормчей 1816 и 1653 гг. 16 Копитар познакомил исследователей канонического права, не знающих русского языка, с содержанием печатной кормчей, дал перевод некоторых статей (главным образом историко-церковных и церковно-полемиче- ских, включенных в издание патриархом Никоном), сделал очень резкие критические замечания о переводе текстов кормчей и содержании некоторых полемических антилатинских статей, высказав предположения об их греческих источниках (статья Никиты Стифата, рассказ о Петре Гугнивом). К истории кормчих в интересующее нас время, до XIV в., прямое отношение илеет высказанное Копитаром предположение о переводе славянского текста, вошедшего в печатное издание, сербским архиепископом Даниилом (ум. около 1340 г.). Исследователь руководствовался при этом, вероятно, присутствиол в печатной никоновской кормчей Сказания об учреждении Сербской патриархии, а также указанием Карамзина, писавшего, что, судя по употреблению термина «жупаны», кормчая переведена в земле южных славян. В дальнейшем открытие ранних сербских и русских списков XIII в., в частности, имеющих указание на архиепископа Савву, укрепило мнение о связи этого перевода с Балканами, но позволило отнести перевод к более раннему времени.
Работы Евгения и, вероятно, Б. Копитара пробудили интерес к истории кормчей книги у Г. А. Розенкампфа, выступившего с первым монографическим исследованием этой темы, которое из статьи 1827 г. превратилось в посмертном издании 1839 г. в объемистый том 17. Г. А. Розенкампф обследовал в 1820-х годах все доступные списки номоканона в собраниях Толстого, Румянцева, Московской Синодальной библиотеки, новгородского Софийского собора, в некоторых старообрядческих собраниях и дал их классификацию, выделив собственно кормчие книги 18. Принимая во внимание открытый Евгением в собрании Н. П. Румянцева незадолго до 1827 г. канонический сборник, содержащий Номоканон Иоанна Схоластика 19, Розенкампф разделил все списки кормчих на два «разряда», в основе первого из которых лежит этот сборник (Рум. 230), а второго — номоканон и собрание правил патриарха Фотия. Деление второго «разряда» на две «фамилии» — (Кирилловскую с полными правилами и толкованиями как Зо- нары, так и Аристина, и Рязанскую, или Иосифовскую, с правилами по сокращению Аристина и тоже с толкованиями) взято Розенкампфом у Евгения.
Не встретив ни в одном из русских или славянских списков правил в изложении и с толкованиями только одного из комментаторов XII в., Зонары или Аристина, Розенкампф пришел к заключению, что смешение канонов и толкований произошло или в Болгарии, или, скорее, на Руси, поскольку в известных ему греческих и латинских списках смешения нет, а в Киеве должны были быть рукописи итого, и другого состава («перевода»). Кормчая, присланная из Болгарии митрополиту Кириллу, содержала текст Зонары, ибо этим именем называет номоканон митрополит Кирилл. В отличие от Евгения, Розенкампф связал с присланным из Болгарии текстом Софийскую («Кирилловскую») «фамилию», а не Рязанскую («Иосифовскую»), что было шагом назад в изучении кормчих XIII в. Последующие исследователи не согласились с Розенкампфом в этом определении. С полученным из Болгарии в XIII в.- списком связывали Рязанскую кормчую и автор анонимной статьи в журнале «Христианское чтение», и историк русской церкви митрополит Макарий, хотя другие вопросы ранней истории кормчих они решали по-разному. Аноним допускал возможность существования до времени Кирилла славянских переводов и Фотиева номоканона и Номоканона Схоластика 20.
Макарий склонен признать, что до Кирилла на Руси существовал перевод только некоторых церковных правил, не бывший к тому же во всеобщем употреблении. Соглашаясь с Евгением, что в Софийской кормчей находятся правила, употреблявшиеся на Руси по местам до XIII в. исследователь оставляет открытым вопрос о месте создания Софийской редакции кормчей и ставит его в зависимость от решения другого вопроса, где — в России или в Болгарии — к полным правилам были прибавлены толкования Аристина 21.
Важным для изучения значения кормчей книги в русском праве было исследование видного археографа и источниковеда Н. В. Калачова 22. Он по-новому поставил этот вопрос и интересно его разрешил.
Целью своей работы Калачов поставил, как он сам пишет, «определить в кратком обзоре юридическое значение духовенства в России и отношения его к светской власти в период до Петра Великого: это пояснит нам характер и содержание, а вместе с тем и практическое значение кормчих, писанных в нашем отечестве» 23.
На основании богатого фактического материала, почерпнутого не только и не столько из кормчих, сколько из опубликованных актов XII—XVII вв., судных грамот и судебников, Калачов охарактеризовал сферы юридической деятельности духовенства этого периода. «Важнейшим правом в сфере внешних юридических отношений,— пишет Калачов,— было, без сомнения, право, которое получило духовенство владеть... недвижимою собственностью, населенными и ненаселенными землями... при этом владеть ими в значении отличников2*, с предоставлением сверх того множества привилегий, какие из прочих подданных давались весьма немногим, а для духовенства мало-помалу сделались почти общим правилом» 2б. С этим привилегированным положением духовных земельных собственников Калачов закономерно связывает первую сферу деятельности духовенства: по отношению к принадлежащим ему крестьянам, к зависимым от него боярам, детям боярским и другим церковная власть выступает как власть светская, применяет общегосударственные законы. Являясь частью государственной системы, будучи ограниченной в определенных делах (например, душегубстве), церковная власть сама подчиняется постановлениям государственной власти. Наконец, в пору борьбы за сохранение церковного и монастырского землевладения церковь широко использует светские законы. Все это указывает на то, что церковные власти были хорошо знакомы со светскими законами, использовали их и обосновывали закономерность включения в кормчие и сходные с ними сборники законов государственной власти. «Итак, заключаю,— пишет Калачов,— изучение сборников канонических не только полезно, но и необходимо для того, чтобы вполне узнать и исчерпать источники нашего древнего светского законодательства»24.
Вторая сфера деятельности духовенства — суды по преступлениям, собственно относящимся к ведению церкви (кровная месть, многоженство, браки близких родственников и пр.). Здесь имели силу и переводные, дополненные на Руси византийские постановления, и собственные уставы и правила, причем оба вида памятников находились в составе кормчей книги.
Третья сфера юридической деятельности церкви — по отношению к собственному составу духовенства и приписанным к церкви. Здесь церковь, как и в первом случае, использует светское законодательство. Наконец, четвертая сфера — это влияние духовенства на светское законодательство, что также требует для понимания законодательства знания его церковью.
Все это является подтверждением взгляда Калачова, высказанного еще в начале работы, «как необходимо для наших историков и юристов подробное обозрение отечественных кормчих и как важно было бы издание по крайней мере некоторых оригинальных и переводных статей этого оригинального памятника» 2?.
Будучи знаком только с двумя основными редакциями кормчей: Новгородской Синодальной («Кирилловской») и Рязанской («Иосифовской»), Калачов делает вывод о большей ценности для истории русского права именно первой из них, содержащей значительное число собственных русских статей или византийских, но дополненных и отчасти измененных на Руси 25.
Работа Калачова включает список памятников, сохранившихся в составе кормчих или в приложениях к ним, которые автор счел достойными особого внимания исследователей. В первую часть списка входят статьи, принадлежащие или приписываемые в рукописях византийским императорам, такие как «Судебник царя Константина» (Закон судный людем), законы о земледельцах, заповеди Юстиниана, Закон градский и т. д., а также законы Моисеевы. Вторая часть списка особенно ценна: она содержит хронологический перечень русских (также украинских, белорусских) юридических статей. Здесь впервые собраны названия большинства статей, которые, как по этим названиям, так и по определению исследователей, являлись местными памятниками, такие как княжеские уставы, Русская Правда, вопросы Кирика, правила Иоанна митрополита, Сказание о иноческом чину Кирилла Туровского, соборная грамота литовских епископов об избрании митрополитом Григория Цамблака, статья о четвертом браке Ивана Васильевича и другие, всего 33 статьи XI — XVII вв. 26 Наконец, последняя часть списка содержит статьи, «не имеющие юридического значения, но составленные, дополненные или измененные в России», такие как Летописец патриарха Никифора, Речь жидовского языка, предисловие и послесловие к печатной кормчей и др.
Выделение из массы статей такого сложного сборника, как кормчая, памятников местного происхождения является заслугой Калачова. Однако его список является лишь самым начальным опытом изучения русских статей кормчей. Калачов выносит в один ряд памятники из различных редакций кормчей, не указывая, откуда он берет эти статьи, смешивает статьи, вошедшие непременной составной частью в определенные редакции кормчих (Русская Правда, Речь жидовского языка и др.) и сохранившиеся в приложениях к кормчим вне их состава (окружная грамота вел. кн. Александра о поставлении в митрополиты Цамблака и др.). Калачов ограничивается только перечислением статей, не анализируя связи этих статей между собой, обстоятельств включения их в кормчие и т. д. Все это делает список только справочным пособием, однако, как таковой, он и до нашего времени продолжает сохранять определенное значение.
Последнюю часть книги Калачова составляют обширные и подробные примечания, и эта часть по объему почти в 3 раза больше, чем предшествующие, вместе взятые. Здесь собрано большое количество чрезвычайно ценных материалов по темам, о которых говорилось в тексте доклада; документы приводятся в ссылках, выдержках или целиком. Ряд примечаний (о вытеснении языческих обычаев новыми, вводимыми государством,— прим. 22; значении византийских источников права — прим. 23) превратился в отдельные небольшие историко-правовые исследования. Примечания в книге Калачова являются ценной сводкой опубликованных к середине XIX в. документальных материалов для изучения юрисдикции русской церкви XI—XVII вв.
В виде приложений к работе Калачов издал ряд документов XVI—XVIII вв., подтверждающих, по его мнению, использование византийских юридических памятников, заключенных в кормчих, в русском законодательстве того времени 27.
Эта книга Калачова сыграла важную роль в изучении русских кормчих книг. Она впервые определила их место в ряду памятников русского права. Будучи мало знакомым с историей многих уставов, правил и посланий, входивших в состав кормчей, еще меньше зная о византийских светских и канонических памятниках, Калачов, однако, сумел правильно оценить значение кормчих. Им проведено исследование документов органов государственной власти, примыкающих к памятникам, заключенным в кормчей и сопровождающих кормчую в ее исторической жизни на Руси. Так, уже в первые десятилетия изучения кормчих в России, когда разработка их истории только начиналась, связь их с внешним миром, с законодательными памятниками государственной власти была исследована так полно, как никогда позже.
В своих работах по истории текстов Русской Правды Н. В. Калачов обратил внимание на тесную связь отдельных «фамилий» этого памятника с составом сборников, сохранивших их тексты,— кормчих книг, Мерила праведного и включил в исследование все известные в его время списки кормчих, содержащие Правду 28.
Открытие В. М. Ундольским в Синодальной библиотеке Ефре- мовской кормчей XII в. с полными правилами и без толкований, существование которых предполагал Евгений, дало ценный новый материал для истории кормчей на Руси до XIII в. Ундольский также не поддержал тезиса Розенкампфа об источнике Новгородской кормчей, но определил, что правила в этом списке те же, что и в Ефремовском, а печатная кормчая, Рязанская и кормчая, полученная Кириллом от Святослава, принадлежат к другой группе. При этом он опроверг и другое мнение Розенкампфа о том, что смешение правил разного состава впервые появилось в Болгарии или даже в России, найдя, что Ефремовский список, содержащий болгарский перевод, совершенно сходен с греческим 29.
Ранняя история кормчих на Руси, на основе нового Ефремов- ского списка и других, ставших известными в XIX в., была рассмотрена известным канонистом А. С. Павловым30. Поставив целью своей работы ответ на вопрос, «с какого времени появился у нас и вошел во всеобщее церковное употребление славянский перевод греческого номоканона», он дал его, основываясь на археографических, источниковедческих и исторических изысканиях.
Исследователь пришел к выводу, что Номоканон 14 титулов вместе с Собранием в 87 главах был переведен на славянский язык не ранее 870-х гг., но позже славянского перевода Номоканона Иоанна Схоластика, связываемого с деятельностью Мефодия.
Собрав и проанализировав свидетельства источников и мнения исследователей относительно существования на Руси перевода правил до второй половины XIII в., он показал, что такой перевод был известен уже в XI—ХІІвв. Что касается конкретного места и времени этого перевода, то основываясь на цитировании правил Ефремовской кормчей в русских источниках XII в., на раннем (до XII в.) распространении ее списков на Руси и включении в Соловецкий ее список XVI в. русских статей, А. С. Павлов высказал предположение, что кормчая была переведена на Руси в первой половине XI в. при князе Ярославе, ко времени которого летописные свидетельства относят переводы с греческого. В состав этой кормчей, кроме извлечений из новелл Юстиниана, входили, по А. С. Павлову, византийские юридические памятники — Эклога и Прохирон и южнославянский Закон судный людем. Что касается древнерусских памятников, то Павлов считал вполне вероятным присоединение к составу первоначального номоканона уже в XII и в первой половине XIII в. источников русского права, как церковного, так и светского,— Русской Правды, канонических ответов митрополита Иоанна II и епископа Нифонта и, может быть, устава Владимира. Такой вывод он делает, основываясь на том, что «в позднейших редакциях русской кормчей, стоящих в генетической связи с первоначальным славянорусским номоканоном, указанные русские памятники составляют как бы необходимую принадлежность» 31.
Кормчая, присланная на Русь в 1270 г. из Болгарии, была, по А. С. Павлову, переведена в Сербии, вероятно, Саввой Сербским в связи с созданием Сербского государства и основанием в 1219 г. епископии. Этот сборник распространялся в Сербии и в связи с учреждением в 1226 г. болгарской патриархии — в Болгарии. Текст его сохранил русский Рязанский список, а в присланном на Русь экземпляре находилось еще и послесловие, как в Рашском списке, которое цитировал митрополит Кирилл на Владимирском соборе. Значительной заслугой А. С. Павлова является определение того, что на основе этих двух переводов номоканонов, первоначального Ефремовского и принесенного из Болгарии, была составлена кормчая Новгородская («Софийская»), причем часть русских статей и Закон судный людем вошли в нее из первоначального номоканона, а основная часть русских статей была дополнена при создании кормчей в XIII в. Использовав наблюдения Макария и В. М. Ундольского о сходстве правил и толкований Новгородского списка со списком XVI в. Волынской кормчей 1286 г. и пергаменным Синодальным № 131, Павлов определил, что все они восходят к общему тексту, бывшему когда-то в широком употреблении. А. С. Павлов назвал редакции кормчей, появившиеся на Руси в XIII в., Сербской, поскольку она происходит от сербского оригинала и не содержит русских статей, и РусскойI, так как она связана с первоначальным номоканоном, содержит памятники русского права и была наиболее важной и распространенной на Руси 32.
Основной заслугой А. С. Павлова остается обоснование тех положений, что Ефремовская кормчая была известна и использовалась на Руси до XIIIв., а кормчая, созданная в XIII в., пользовалась' широким распространением уже тогда. Работа Павлова была^справедливо высоко оценена 33 и ей была присуждена академическая Уваровская премия. Что касается предположения Павлова о русском переводе Ефремовской кормчей XI в., то оно было принято рядом исследователей, хотя ученые, изучавшие язык этого перевода, не согласились в этом с известным канонистом.
Предположение А. С. Павлова о том, что византийские памятники права, Эклога и Прохирон находились в составе уже первоначального славянорусского номоканона и применялись на Руси, было воспринято исследователями истории идеологии, культуры Руси, однако историки-правоведы отмечали несомненное различие систем древнерусского и византийского права, которое не могло способствовать здесь использованию бывшей части этих кодексов. Так, Н. Дювернуа, специально изучавший это соотношение систем в их развитии, пришел к выводу об очень малой степени сходства византийских норм гражданского и уголовного права с русскими 34, а относительно некоторых (срок давности в имущественных делах) писал, что «до XVI в. русский законодатель вовсе не хотел знать системы греческого права» 35. Однако он отмечал сходство систем в более широком плане, не в правовых нормах, а в общехристианском взгляде на институты и казусы. Говоря и о более позднем времени, когда русские тексты византийских светских юридических памятников были широко распространены, Дювернуа писал: «В самом деле, в XV в. в законах о наследстве мы встречаемся с такими явлениями, которые не могли быть прямо внушены номоканоном, но которые были результатом укоренившихся в общественном сознании начал христианской нравственности» 36. Таким образом, выводы Павлова о раннем распрост- ранении на Руси полных текстов Эклоги и Прохирона в результате историко-правового анализа не получили подкрепления.
Текстологические изучения древнейших пергаменных списков кормчей связаны с именем И. И. Срезневского. Его работы конца 1860-х — 1870-х годов посвящены описанию и исследованию русских Ефремовского, Рязанского, Новгородского списков, сербских Иловицкого и Рашского 37. Этот крупный русский палеограф и лексикограф готовил книгу, посвященную тому, «в каком виде кормчая книга была известна у нас в древности». В нее должны были войти определение основного состава кормчей книги по четырем ее «разрядам» — редакциям (Ефремовской, Рязанской, Новгородской Софийской и Номоканону Иоанна Схоластика), описание сохранившихся старших списков в сравнении с более поздними и публикация отдельных византийских памятников в славянских переводах. Работа Срезневского осталась незавершенной. Изданная посмертно, она включает описание старших списков с указанием источников и особенностей переводов отдельных статей и высококачественное издание славянских текстов Номоканона Иоанна Схоластика, собрания постановлений Юстинианова законодательства Иоанна Схоластика в 87 главах, отдельных новелл, Синтагмы 14 титулов с двумя предисловиями и Закона судного людем Краткой редакции 41. Срезневский включил лексический материал как ранних Ефремовского и Рязанского списков, так и более поздних списков кормчих в свои материалы для словаря 42, введя его в широкий научный оборот.
Наиболее интересные наблюдения и замечания Срезневского по ранней истории кормчей на Руси касаются двух вопросов — создания кормчей «Софийской» редакции и характеристики так называемой «Устюжской кормчей». Сравнение Новгородского списка с Варсонофьевским XIV в. позволило ему определить основной состав общего источника этих списков (в 70 главах) и дополнения,- характерные для каждого из них, и установить, что этот источник — сводная кормчая XIII в.— уже существовала в 1276—1280-х годах, во время между включением Летописца вскоре с сообщением о смерти Глеба Ростовского и созданием «Софийского» списка. Одновременно Срезневский высказал предположение, что ряд переводных статей, которые были включены в «разряд» Новгородской кормчей, но отсутствуют в Ефремовской и Рязанской, могли попасть в нее из еще одной ранней кормчей: «Рассмотрение кормчей 4-го разряда (Новгородской) с кормчей 3-го разряда (Рязанской) приводит к заключению, что под руками ее составителя... была и еще одна кормчая, из которой и взяты ее статьи, не находившиеся в трех первых; к тому же домыслу приводят и некоторые ссылки русских канонических статей; но такой особенной кормчей доселе не найдено» 38. Это предположение не сопровождалось у автора обоснованием, но оно привлекло внимание позднейших исследователей, например В. Н. Бенешевича.
Сравнительное изучение «Устюжской кормчей» позволило Срезневскому отказаться от характеристики всей этой рукописи как кормчей и определить, что она представляет собой «сборник канонов и неполный и неправильно расположенный сборник выписок из разных кормчих по частному выбору и без определенного плана» и. Срезневский выяснил, что позднейший Иосафов- ский список не восходит к Устюжскому, а существовал общий протограф Устюжского списка и «другого, менее ошибочного, хотя может быть в некоторых словах и измененного», списка, с которого был списан Иосафовский 39.
Вопрос о значении кормчей книги на Руси явился одной из тем полемики между канонистами конца XIX — начала XX в. Н. С. Суворовым и И. С. Бердниковым. Точка зрения Суворова определялась его общей монархической концепцией истории русского права, согласно которой источниками права на Руси, в узком смысле слова, были такие установления, которые получили утверждение со стороны княжеской, а позднее царской власти. Отрицая существование древнерусских княжеских уставов как местных авторитетных установлений, Суворов считал, что «национального церковного законодательства, т. е. того именно законодательства, которое вызывается действительными нуждами жизни... до XVI в. не существовало на Руси» 4в. Вместе с тем и кормчая книга не имела практической силы «в том строгом и собственном смысле слова, в котором юрист говорит о действующих законах». Она представляла собой, по его мнению, «предмет идеального почтения для наших предков и, пожалуй, обширную кладовую, из которой, в случае надобности, можно было взять и нечто практически приложимое к юридической жизни». Такой же характер имела кормчая и в XVII в. 40
Представитель другого направления в историографии русского канонического права И. С. Бердников отстаивал относительную самостоятельность церкви и большее значение древних церковных установлений в истории русского права, являясь сторонником не менее консервативной клерикальной концепции о важности этих установлений для успешной деятельности церкви «среди разнородных и нередко противоцерковных течений современной мысли и общественной жизни»41. Бердников, так же как и Суворов, не видит в древней Руси собственных памятников^церповного законодательства, но объясняет это не «бессилием к право- образованию» русской духовной иерархии, как это делал Суворов 40, а «зависимостью» русской церкви от константинопольской в своем управлении и суде и преобладанием в связи с этим норм церковного права, употреблявшихся в византийской церкви. Бердников показал, что русские иерархи постоянно ссылались на церковные правила, синодальные решения и императорские установления, входящие в кормчие, и использовали их в своих сочинениях. Все это приводит исследователя к выводу, что номоканон употреблялся в древней Руси в качестве источника права 42.
Оба участника полемики, несмотря на различие их взглядов на значение переводных памятников канонического права на Руси, обсуждали эти вопросы, исходя из своих позиций официальных профессоров канонического права и разделяя господствовавшие представления об истории древнерусского права и его источников. Не соглашаясь с мнением обоих об отсутствии местного законодательства о церкви, нужно однако прислушаться к доводам Бердниковаоб использовании правил и установлений кормчей на Руси, внеся в его выводы определенные поправки относительно различий в таком использовании в раннее (XI—XII вв.) и более позднее время. Несомненно, что применение к древним памятникам права и их собраниям понятий действующих законов нового времени «в строгом и собственном смысле слова», которое отвергал Н. С. Суворов, действительно невозможно, поскольку уровень общественного и, в частности, правового сознания средневекового человека был весьма своеобразным.
Важный этап в изучении ранних текстов кормчих и их источников связан с работами русского канониста XX в. В. Н. Бене- шевича. Его первые работы над историей кормчих на Руси относятся еще к началу века и посвящены изучению византийского канонического Сборника 14 титулов без толкований — основного источника Древнеславянской кормчей.
Бенешевич поставил конечной целью этого исследования выяснить вопрос о значении императорского законодательства для византийской церкви в период иконоборчества в VII—IX вв. Объясняется ли почти полное отсутствие императорских новелл по церковным делам в это время утратой или неизученностью источников, или же это отражает отношение церковной организации к императорским актам, не признанным церковью? Для ответа на этот вопрос он провел скрупулезное исследование по рукописям того^сборника церковного права, который был наиболее полным по содержанию и пользовался в это время наибольшим распространением — Сборника 14 титулов со времени его возникновениями до 883 г.— даты исторически известной обработки его патриархом Фотием. Это исследование укрепило его в мысли, что императорские постановления VII—XI вв. о церковном управлении, если такие и имели место, не включены ни в одну редакцию или извод Сборника 14 титулов и даже присутствие Эклоги в первоначальном составе Синтагмы Третьей редакции более чем сомнительно. Следовательно, ни один акт императорской воли в этот период (в отличие от канонизированного светского права Юстиниана) не был признан как общецерковная обязательная норма Б1.
Однако объективные результаты его работы, в частности, для истории источников права восточной православной церкви, были шире этого важного исторического вывода. Они связаны прежде всего с историей возникновения и развития Сборника 14 титулов. Опираясь на работы своих предшественников по изучению византийских сборников церковного права А. Бинера и К. Э. Цахарие 43, но значительно расширив базу исследования, Бенешевич определил основной источник текста Ефремовской редакции — Синтагму 14 титулов Третьей редакции, созданную между 787 и 861 гг. и связанную, по его мнению, с деятельностью патриарха Тарасия (784—806 гг.)53. Большой заслугой Бенешевича является издание текста Древнеславянской кормчей 14 титулов без толкований параллельно с греческими источниками 44. Исследование древнесла- вянских и русских текстов кормчих параллельно с греческими продолжались Бенешевичем и в 1920-х, и в 1930-х годах. Большой обобщающей работы исследователю написать не удалось, но его краткие выступления в печати об истории русских кормчих и наброски, сохранившиеся в архиве, представляют несомненный интерес,
Бенешевич относил перевод Древнеславянской кормчей ко времени до XI в. В докладе для IV международного византино- ведческого конгресса 1934 г. он писал, что «перевод Синтагмы в 14 титулах без толкований с легкой руки незабвенного А. С. Пав- лова долгое время почти единогласно считали делом русского книжника XI в. при великом князе Ярославе. Установление греческой редакции этого перевода дало возможность разрушить крепкий научный предрассудок, и теперь стоит на очереди вопрос о кормчей с толкованиями» ББ.
Основываясь, вероятно, на предположениях И. И. Срезневского о том, что источником Новгородской Синодальной кормчей 1280-х годов был несохранившийся текст кормчей, содержавший статьи, отсутствующие и в Ефремовском, и в Рязанском списках, а также на своих сравнительно-текстологических исследованиях Рязанского и Новгородского списков 45, Бенешевич пришел к заключению, что компиляция полных правил с сокращениями и снабжение их толкованиями Аристина к этим сокращениям, которое наблюдается в Новгородской кормчей, относится не ко времени создания этой кормчей или ее протографа, как считали Евгений и А. С. Павлов, а «появилась... по-видимому, еще в Болгарии в XII-XIII вв.» 67
Сравнивая тексты Рязанского и Новгородского списков, Бе- нешевичнашел, что, хотя оба они содержат толкования, а частью и правила одного перевода, в Новгородском списке текст часто более исправен и близок к греческому, чем в Рязанском, хотя согласно схеме Евгения — А. С. Павлова Рязанский список, стоящий ближе к болгарскому источнику, должен был лучше его передать. Это заставило Бенешевича видеть в основе Новгородской кормчей другую южнославянскую кормчую также с толкованиями, но содержащую более правильный перевод и, очевидно, уже готовую компиляцию полных правил и толкований. Однако этот важный вывод Бенешевича основывался на чтениях одного, хотя и старшего, Рязанского списка, списанного очень неквалифицированно, со многими ошибками и пропусками. Привлечение других русских списков той же Сербской редакции показывает, что все различия, важные для Бенешевича, не повторяются в них, как нет их в сербских списках.
Бенешевич писал о больших и неиспользованных возможностях в изучении культурных связей в период средневековья, которые может дать исследование кормчих книг: «...Ясно, что изучение текста кормчих вскроет новые и важные факты в истории культурного развития и отношения Византии, юга славянства и древней Руси, но для этого будущий исследователь должен обращаться непосредственно к рукописному материалу...»58.
Внимание к истории кормчей на Руси XIII в. было привлечено в связи с историей отдельных древнерусских юридических памятников, входящих в их состав, княжеских уставов и Правды Русской.
Исследуя русские юридические статьи, входящие в некоторые редакции кормчих книг и сборника (устав Владимира о десятинах, устав Ярослава о церковных судах, «Правило 165 святых отец», «Правило о церковных людях» и др.), С. В. Юшков обратил внимание на повторяемость их совокупностей, что позволило ему прийти к выводу о существовании древнерусского юридического сборника, сложившегося в XIII в., который присоединялся к кормчим книгам бд. Обращался он и к Волынской кормчей 1286 г. Изучение устава Владимира в составе ее списков и сопоставле- ниє их с кормчими других видов привело Юшкова к выводу, что в этой кормчей «мы имеем дело с какой-то особой литературной традицией, исключающей всякое предположение о влиянии на составителя кормчих других групп» в0.
Значительным шагом вперед в изучении русских списков кормчих книг начиная с XIII в. была работа по подготовке к изданию текстов Правды Русской, которая велась в Академии наук СССР с конца 20-х годов в1. В результате этой большой работы было обследовано большое количество списков кормчих. Сжатые сроки подготовки издания не позволили включить в него характеристику содержания кормчих книг и других рукописей и связей их с группами текста Русской Правды. Как писал руководитель этого издания Б. Д. Греков, при характеристике рукописей «пришлось остановиться на внешнем описании рукописей и лишь в небольшой степени на самом содержании сборников» в2. Однако работа над изучением состава рукописей, содержащих Русскую Правду, была плодотворной.
С этой работой были связаны исследования Русской Правды и, отчасти, Закона судного людем в составе кормчих книг М. Н. Тихомирова. Используя лучшие традиции старых источниковедческих работ, М. Н. Тихомиров в то же время строит свое исследование на основе марксистско-ленинской методологии истории, на конкретном анализе каждого памятника и на изучении подлинных рукописей. Сравнение состава двух древнейших близких между собой списков Синодального и Чудовского (Варсонофьевского) приводит Тихомирова, как и Юшкова, к выводу об общем протографе этих списков. Состав кормчей в этом протографе, зависимом, как доказал И. И. Срезневский, от Сербской кормчей, находит отражение в общих статьях этих двух списков. Чудовскую кормчую М. Н. Тихомиров определяет как владимиро-суздальскую по происхождению, Синодальную — на основе языкового анализа Е. Ф. Карского и исследования ее состава — как новгородскую, связанную происхождением с Софийским владычным домом. В труде, посвященном изучению исторических условий, вызвавших появление целой группы списков кормчей второй половины XIII в. и Мерила праведного 46, М. Н. Тихомиров связывает эти работы с процессом консолидации народных сил на Руси для отпора татарским завоевателям после того, как в течение первых лет ордынского ига внимание к созданию культурных ценностей было ослаблено. Исследователь относит начало восстановления русской правовой письменной традиции к Киеву примерно около 1270 г., но основные труды в этом направлении ставит в связь с процессами, шедшими в Северо-Восточной Руси, и с собором 1274 г., хотя последний, по его словам, «был для Северной Руси явлением исключительным» в4.
Большая книга об истории и значении кормчих была написана сотрудником (позднее — директором) Папского института изучения Востока в Ватикане канонистом И. Жужеком. Автор поставил очень широкую цель в своей работе о кормчих — выяснить «в основных чертах их происхождение, историю, содержание, применение и юридическое значение в жизни русской церкви» 05 в течение почти тысячелетней истории, с X в. до 1918 г. Поскольку исследователь основывался на существующей литературе, а не на рукописях, которые были ему недоступны, естественно, что его работа смогла в основном подвести итоги того, что было сделано по этой теме в русской науке в XIX — начале XX в. Но в качестве такого пособия для историков, не владеющих русским языком, книга И. Жужека несомненно полезна и ценна. Она рассматривает связь с памятниками византийского права Русской Правды, княжеских уставов, Вопрошания Кирика, посланий Киприана и Фотия, правил церковных соборов, сборника Мерило праведное и др. Особое внимание уделяет Жужек печатной кормчей 1649—1653 гг. и ее позднейшим переизданиям, а также истории церковного права в XVIII—XIX вв. и месте кормчей в юридической практике и законодательстве этого времени. Он считает, что в первые семьсот лет своей истории кормчие имели постоянное и большое значение в русском праве, причем они были не только кодексом канонического права, но и «чем-то вроде Конституции в современных государствах, чем-то, что должно строго соблюдаться всеми законодателями в церковных делах» 66. В XVIII в. кормчие книги были потеснены церковно-государственным законодательством Петра I, однако в практической жизни оставались действенными до издания в 1838—1839 гг. нового кодекса церковного права «Книги правил». Жаль, что исследователю не удалось выяснить эволюцию значения этого памятника в течение раннего многовекового периода их истории, как это было сделано для XVIII—XIX вв.
Изучение историографии кормчих книг позволило выделить указанные основные проблемы, которыми занимались исследователи и которые остаются актуальными и в настоящее время. История древнейших текстов кормчей на Руси XI—XII вв. нашла наиболее полное исследование в трудах Евгения Болховитинова и А. С. Павлова, причем последний вышел из печати уже более 100 лет назад и принадлежит' буржуазному периоду русской историографии. В советской науке было обращено внимание на ис- торию кормчих XIII—XIV вв. и более позднего времени, однако изучение их велось главным образом в плане истории одного включенного в кормчие памятника — Русской Правды, причем только тех списков и редакций, в которые входит Правда. Другие многочисленные кормчие книги XIII—XV вв. остались вне внимания исследователей. Археографическая база исследований остается очень ограниченной. Для изучения ранних редакций и других обработок кормчих исследователями использовались в основном пергаменные списки XII—XIV вв., в то время как позднейшие копии XV— XVII вв. с ранних оригиналов, иногда сохраняющие первоначальный состав рукописей, источниковедчески изучались очень мало. Таким образом, при рассмотрении проблемы значения кормчих книг в древней Руси, всегда интересовавшей исследователей, материалы самих этих памятников использовались очень мало и лишь в дополнение к выводам, почерпнутым из изучения материалов по истории церкви, ее владений и юрисдикции (Н. В. Калачов), цитирования правил кормчей в современных ей памятниках (А. С. Павлов, И. С. Бердников).
Для истории древнерусского права, истории античного и византийского наследия на Руси, древнерусской общественной мысли и философии, даже для истории межславянских связей кормчие книги остаются в значительной степени книгами «за семью печатями», ценность которых как исторического источника практически не определена.
Еще по теме ИССЛЕДОВАНИЯ КОРМЧИХ КНИГ:
- ПРИЛОЖЕНИЕ ОПИСАНИЕ СПИСКОВ КОРМЧИХ КНИГ*
- СОСТАВЛЕНИЕ КОРМЧЕЙ В 60-70-х ГОДАХ XIII В. ДВА ЭТАПА РАБОТЫ IIO СОЗДАНИЮ РУССКОЙ КОРМЧЕЙ
- ТЕКСТЫ КОРМЧЕЙ ЕФРЕМОВСКАЯ КОРМЧАЯ XII В.
- ИСТОЧНИКИ КОРМЧЕЙ СБОРНИКИ 14 ТИТУЛОВ (СИНТАГМА И НОМОКАНОН) КАК ОСНОВНОЙ ИСТОЧНИК КОРМЧЕЙ
- Дидактические возможности электронных книг
- СПИСОК КНИГ ДЛЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ
- О ЧИСЛЕ, ДРЕВНОСТИ, ЦЕЛИ, АВТОРИТЕТЕ И ТОЛКОВАТЕЛЯХ КНИГ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
- Приложение В Перечень книг н статей, относящихся к управлению затратами, связанными с качеством
- СТРУКТУРА ТРАКТАТА ДИОГЕНА ЛАЭРЦИЯ В СВЯЗИ С АНАЛИЗОМ СОДЕРЖАНИЯ ОТДЕЛЬНЫХ КНИГ ТРАКТАТА
- II ГЛАВА ДРЕВНЕСЛАВЯНСКАЯ КОРМЧАЯ НА БАЛКАНАХ И НА РУСИ
- Ill ГЛАВА СЕРБСКАЯ РЕДАКЦИЯ КОРМЧЕЙ
- IV ГЛАВА РУССКАЯ РЕДАКЦИЯ КОРМЧЕЙ XIII В.
- I ГЛАВА КОРМЧИЕ КНИГИ КАК ПРЕДМЕТ ИЗУЧЕНИЯ
- К ВОПРОСУ О ВОЗНИКНОВЕНИИ КОРМЧЕЙ
- ДРЕВНЕСЛАВЯНСКАЯ КОРМЧАЯ НА РУСИ В XI-XVI ВВ.
- ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ СОСТАВ КОРМЧЕЙ