Интеллектуалы и интеллектуальный труд

Интеллектуальное «производство», умственный труд как сфера культуры уже достаточно прочно заняли замет- ое место в круге тем исследований историков, изучающих западноевропейскую античность и средневековье'.

В истории русской средневековой культуры указанный круг тем затрагивался лишь косвенно. Во-первых, в силу того, что антропологически ориентированные темы вообще долгое время оставались непопулярны в отечественной русистике. Во-вторых, потому, что на Руси интеллектуальная деятельность практически до XV! I в. не имела устойчивых форм специальной социальной организации, а существовала в «растворенном» состоянии, смешиваясь то с церковным служением, то с ремеслом, то с политической деятельностью, что также не способствовало концентрации исследовательского внимания. Указанное свойство, однако, на самом-то деле не мешает выделить интеллектуальную сферу древнерусской культуры в особый предмет научного рассмотрения, ведь исследователь свободен в выборе вопросов, которые можно задать источнику Теперь, когда «западоведческая» медиевистика «проторила дорог у», назрела необходимость обращения к этой теме и в ходе изучения средневековой русской культуры. В каких формах протекала жизнь и деятельность интеллектуала в древнерусском обществе? Какие социальные ниши занимали люди, на чьих плечах лежало выполнение функции интеллектуального обеспечения жизни общества, где учились умственному труду, как он оценивался, что в себя включал? Поиск ответов на поставленные вопросы: цель настоящей работы.

Становление мастера всегда начинается с обучения. Для сферы умственного труда этап обучения является наиболее важным и определяющим в процессе становления профессионала. Недаром в Западной Европе корпоративная организация интеллектуалов - университет - сформировалась на основе именно той общественной структуры, функция которой заключалась в «репродукции» ин- ллектуалов: обучении и подготовки новых кадров.

На Руси основной объем необходимых для жизни знаний (грамотность и навыки трудовой деятельности), по-видимому, преподавался детям родителями. Именно такое положение вещей предполагает Устав Всеволода, записавший поповского сына, не умеющего грамоте в изгои. Нормальным, очевидно, считалось, что отец-священник обучит своего сына основам своего «ремесла».

Если образовательные потребности обучаемого превосходили уровень возможностей родителей, его отдавали в ученичество. Так, например, Феодосия Печерского, еще в то время маленького, родители по его же собственной просьбе отдали «на учение божь- ственныхъ книгъ единому от учитель»59 Ученичество было основной формой образования на Руси нетолько XI—XIII вв., но и позже. Даже в XVII - нач. XVIII вв., на приглашенных для различных надобностей иностранцев, помимо исполнения работ, возлагалась обязанность обучать русских людей, приставленных к ним для постижения мастерства. Таким образом, европейское просвещение делало свои первые шаги на русской почве в форметрадиционного для древнерусской культуры ученичества.

В отдельных случаях, когда это необходимо было для нужд государства, образование становилось подэгиду княжеской власти. Влад имир после крещения «нача поимати оу нарочитое чади и даяти нача на оученье книжное»60. Ярослав в 1037 г «поставляя попы и дая имъ от имения своего урокъ, веля имъ оучити люди»61 В Новгороде им были собраны 300 поповских детей и отданы учиться книгам.

В.Н. Татищев сообщает, что в 1086 г. княгиня Анна Всеволодовна собрала при Андреевском монастыре в Киеве 300 молодых девиц и обучала их письму, ремеслам, пению, «швению» и пр.62 Часто указанные известия истолковывают как свидетельства организации учебных заведений в Древней Руси - «школ»63.

Как было показано акад. Б.Д. Грековым, существовали различные уровни образования: основа-элементарная грамотность и форма высшего образования - «учение книжное»7 «Совершенно ясно, что «учение книжное» - это не простая грамотность, а систематическое школьное преподавание»8 Нельзя не согласиться с мнением Б.Д. Грекова о том, что для высшего образования в Древней Руси была характерна систематичность. Только не в форме школьного преподавания (ибо нам ничего не известно о «школах»).

Характер образования людей, считавшихся «философами», то есть мудрецами - митрополита Илариона, Климента Смолятича, Кирилла Туровского, авторов летописи и безымянных поучений, заставляет думать, что, по сути, оно заключалось в изучении наличного комплекса литературы - богословской и светской. Отсюда особенное отношение к книге, являющееся одним из фундаментальных, характерных черт русской культуры с древности до настоящего времени. Ученик должен был научиться понимать и истолковывать писания, кое-что заучивать наизусть, разбираться в богослужебном каноне, уметь петь, а в мировоззренческом отношении стать благочестивым и убежденным христианином. Высшее образование по-древнерусски - это приобретение начитанности под руководством наставника, учившего, прежде всего, постигать скрытый смысл написанного и развивавшего умение истолковывать окружающую действительность сквозь призму христианской идеологии.

Гпеков Б.Д. Киевская Русь. Л.,1953. С. 405. *

Там же.

'* Киселева М.С. Учение книжное: тексти контекст древнерусской книжности. М.: Индрик, 2000. С. 100 стными русскими святыми, о жизненном пути которых рассказывают нам жития, часто начинаются именно с поступления «к учителю». Учителя не были «специально подготовленными», в этом М.С. Киселева совершенно права, но это не означает, конечно, что работа обучающего не осознавалась в обществе как особая форма социально значимой деятельности, а фигура наставника не была авторитетна и желательна при обучении. Отсутствие наставничества как профессиональной группы не означает отсутст вия наставничества как институализированной общественной функции. Подобно тому, как отсутствие профессиональных музыкантов не означает отсутствие музыкального творчества.

Полностью самостоятельное обучение воспринималось скорее как нарушение нормы, чем как обычное положение вещей. Так. например, самоучкой представляет себя Даниил Заточник, который «ни за море неходилъ, ни от философъ не научихся»111, но Даниил - маргинал, вся жизнь его - сплошное страдание неустроенного неудачника, отпрыски же «добропорядочных» семей, Феодосий Печерский, Авраамий Смоленский, а затем и Сергий Радонежский имели наставников, обучавших их не просто грамоте, но учению «божьственныхъ книгъ».

Впрочем, в понятии «учение книжное» очевидно соединилось представление о разных уровнях образования, стоящих выше элементарной грамотности.

Иное дело высшие формы «книжности» - их освоение предполагало охват гораздо большего объема литературы, и гораздо более глубокое в нее погружение. Наставник в таком случае выступал не только как «преподаватель», но и как партнер в философской беседе, как образец высокой религиозной нравственности, святости, как «проводник» высших сакральных истин и Божественной благодати. Высшим образцом подобного рода отношений была жизнь самого Христа и его учеников-апостолов.

Отношениями «высокого» наставничества были связаны святой преподобный Авраамий Смоленский и его ученик, автор «Жития Авраамия»- Ефрем. Авраамий был образцом древнерусского книжника. Ведя в высшей степени аскетическую жизнь («тело удручено бяше, и кости его, и състави, яко мощи исщести») он много сил и внимания отдавал книгам и проповеди. Выказав большую страсть к чтению еще в детские годы, Авраамий сохранил ее и в зрелости. Особенно любил он читать сочинения Ефрема Сирина, Иоанна Златоуста и Феодосия Печерского. Избранные места из любимого чтения он выписывал - либо сам, своей рукой, либо давал задание «многыми писцы». Не было ему равных и в толковании прочитанного. Наставничество в подвижнической жизни Ав- раамия имело большое значение. По мнению В.Н. Топорова, «учительство, наставничество, просветительство, страстное желание передать своему духовному стаду то, что он сам узнал из книжного слова и из своего собственного духовного опыта» - главная характеристика Авраамия как религиозного деятеля" В качестве особого достоинства Ефрем отмечает популяризаторский дар Учителя - по его словам, Авраамий мог «не токмо почитати, но потолковати, яже мноземъ несведущимъ и оть него сказаная всемъ разумети и слышащимъ»64. Проповеди его пользовались популярностью и собирали большую аудиторию. При этом Авраамий как интеллектуал не замыкался в работе со словом. Им были написаны две иконы: «Страшный суд второго пришествия» и «Испытание воздушных мытарств», которые должны были в зримых образах дополнить его книжное учительство. Ефрем во всем достоин своего учителя - он начитан и владеет литературным языком, Учитель для него - образец для подражания и нравственный эталон. Создание жития Авраамия он понимает как исполнение долга перед Учителем и перед всеми, кому его образ может помочь в деле морального совершенствования.

Представления о целях хорошего образования в древнерусском обществе значительно отличались от современных. В общественном сознании XI—XIII вв. ценность знаний как таковых была очень невелика. Монах Киево-Печерского монастыря Никита, ставший в последствии епископом Новгорода, вошел в затвор и стал вместо молитв читать божественные книги. В делеэтом он очень преуспел - помнил наизусть почти всю Библию. Однако как ни странно, на это. казалось бы, богоугодное дело его подбивал Нечистый. И как только собратья по монастырю, преподобные отцы, изгнали и:; него беса.

он потерял все свои познания, которые, в результате, представлены в «Патерике» дьявольским искушением65 Тех же воззрений, очевидно. держался и пресвитер Фома, с которым в своем «Послании» полемизирует Клим Смолятич. Фома «уличил» Клима в том, что гот. говоря современным языком, «шибко умный». Митрополит не без иронии отвечает, что, Бог свидетель, он совсем не ставил себе цели искушать его «благоумия, но яко просто писавь»66, да и письмо, вызвавшее столь негативную реакцию, было адресовано не ему, а князю. Однако и сам Клим далек от того, чтобы утверждать самостоятельное значение произведений Гомера, Аристотеля и Платона, в обращении к которым обвинил его Фома. Из рассуждений Клима Смолятича становится ясно, что широкая начитанность, «философия», нужна человеку, прежде всего, для максимально глубокого понимания Божественного Писания. Конечная цель образования высшего порядка по древнерусским стандартам не столько овладение знаниями, сколько приобретение навыка понимания, истолкования фактов жизни и Святых книг, христианского мировоззрения. Та- ким образом, оно направлено на развитие философского мышления по типу присущей всему европейскому средневековью экзегезы67. И менно для помощи в развитии этого навыка, для направления его в нужное русло и нужен был учитель-наставник.

Примеры образованности такого рода дает сам Клим Смоля-

Что ему дела, - пишет он, - до библейских персонажей - Иакова и двух жен его, «ижетако почитати, а не искати по духу»? Другое дело, если разобраться и понять, что жены, Лия и Рахиль, символизируют два народа - израильтян и язычников. «Лию убо в ь образ израильтеекых людий», «Рахиль - иже от язык людие» и т. п.к Другой образец мудрости дает нам «философ, епископ белгородский». написавший «Поучение» против пьянства68 Распространенное бытовое явление он истолковываете соотнесении с Царством Божьим: пьяный человек из просто неприятного субъекта превращается у него в прислужника Сатаны. Интересна линия рассуждения: пьяница напивается медом, он как будто служит ему; мед создается человеческими руками, следовательно, пьяница служит не Создателю, а созданью, уподобляясь, тем самым, язычникам, поклоняющимся идолам, значит, он служит дьяволу. Список примеров может быть продолжен. Однако уже и из приведенных сюжетов видно, что интеллектуальная среда древнерусского общества достаточно существенно отличалась от византийской.

В общественном сознании населения Империи присутствовало две противоположные традиции восприятия ценности образования. С одной стороны, для молодежи «приобщение наукам было залогом будущей карьеры»18. В Византии и в средневековое время продолжала развиваться греко-римская система, основанная на изучении дисциплин тривиума и квадриума, ориентированная на развитие письма и речи. Особенностью византийской системы образования также является светский его характер19 Что особенно важно: существовала среда интеллектуального общения, объединявшая образованных людей, исповедовавших культ бескорыстной дружбы, питавших глубокое уважение к науке и слову, любителей тонкой игры ума и словесного художественного творчества2"

Этому сообществу утонченных светских интеллектуалов противостояли сторонники сурового христианского аскетизма, противники умственной игры и античного образования, видевшие в нем лишь источник «искушения» и путь к ереси.

Я.Н. Любарский персонализирует борьбу двух этих противоположных тенденций в истории противостояния Михаила Пселла и патриарха Кирулария. «Перед нами не простая перепалка между философом и священнослужителем, а явное противостояние двух противоположных нравственных типов человека»21. В изображе- 11

Поляковская М. А. Портреты византийских интеллектуалов. Три очерка. СПб.: Алетейя, 1998. С. 9.

19 Там же.

“Любарский Я.Н. Византийские историки и писатели. СПб.: Алетейя, 1999. С. 192; Поляковская М. А. Портреты византийских интеллектуалов. С. 13. 21

Любарский Я.Н. Византийские историки и писатели. С. 197.

нии считавшего самого себя «ученым, добрым, снисходительным и земным» Пселла-патриарх предстает «презирающим науки, жестоким, суровым и отказавшимся от всего земного»69.

Какую традицию суждено было унаследовать зарождающейся русской культуре решилось само собой: по мнению В.М. Живова, на «миссионерское» по сути, служение в Киев «отправлялись люди, для которых гуманистическая культура столицы не имела особой ценности». Это были приверженцы аскетической традиции, менее интеллектуально изысканной70. Для утонченного интеллектуала стольный город союза варварских племен был, конечно, далеко не самым приятным местом пребывания. Ни изящных застолий, ни тонкой игры ума в дружеской беседе в восточнославянских землях искать было нечего. А радость просвещения язычников была ему неведома. Этим делом выпало заниматься представителям «сурового» направления. Михаил Пселл на русской митрополии врядли справился с обязанностями пастыря: он был ярким представителем того типажа греков, после знакомства с которыми на Руси и множились представления, что «греки льствы и до сего дни». Таким образом, Русь получила и принялась развивать «анти- интеллектуальную» традицию. По мнению В.В. Милькова, в домонгольской Руси иррационалисгические установки культивировались «в среде Киево-Печерского монашества, наиболее крупным представителем которого в литературе был Нестор. В оценке философии и знаний печерцы стояли на позициях, сформулированных еще Афанасием Александрийским, который настаивал на том, что опора на знания губит веру»2-1. Впрочем, иногда «культ» интеллектуальных изысков все же пытался пробить себе дорогу. Спор Клима Смолятича и презвитора Фомы по сути повторяет противостояние тенденций олицетворяемых Пселлом и Кируларием.

Декларативный отказ от знаний не означал отказа от книжности, а, следовательно, и от умственной работы как таковой. Вопрос стоял лишь о ее формах и целях. Собственно, позиция «антиинтел лектуализма» есть лишь направление идейного развития. Так или иначе, нужды государства и общества требовали культивирования профессионалов умственного труда, которые если сами себя таковыми и не считали, то фактически ими являлись.

Крупнейшим средоточием и «рассадником» интеллектуальной элиты в Древней Руси были монастыри. Они давали организационную форму, в рамках которой люди, занимавшиеся умственной работой могли трудиться в режиме наибольшего благоприятствования. При монастыре будущий «интеллигент» получал профессиональную подготовку и в последствии возможность приложения своих умений. Обеспечение интеллектуальных потребностей - одна из важнейших функций монастырей в средневековом обществе. И хотя важность исполнения этой задачи самими монахами, скорее всего, осознавалась в совершенно иных понятиях, именно они были той структурой, к которой обращался и князь, и простой общинник, если возникала потребность в «мудрости». Подобным образом дела обстояли до XII в. и в Западной Европе, где «наибольшей славы достигли ученые из монастырей - Сент-Гален, Рейхенау, Фульда, Новая Корвет, Клю- ни, Бек и многих других. Этот периоде истории науки и образованности с полным правом называют монастырским»71. В Европе «монастырский» этап сменился в последствии «городским», который характеризовался профессионализацией умственного труда, превратившегося в основной вид деятельности городских интеллектуалов, главным средством социальной реализации для них72. На Руси такого не произошло. Русь вообще до конца XVII в. сохраняла культурную среду, типологически близкую раннесредневековой. Другое проявление того же явления можно видеть, например, в долгом сохранении иконописной традиции. В то время как в Европе художники эпохи Возрождения сделали выбор в пользу реалистической эстетики, на Руси продолжали держаться приемов условной, плоскостной, спиритуалистической живописи - эта глубоко средневековая, византийская по происхождению традиция бережно и почти неизменно сохранялась до кон. XVII - нач. XVIII вв.

Крупными духовными корпорациями были значительные городские храмы. При них создавались центры переписки книг. Самый первый скрипторий был создан Ярославом Мудрым, в летописи рассказ про это событие помещен под 1037 г. Возможно, что книжная мастерская была организована при храме Софии киевской27 Факт этот вовсе не бесспорен, так как в «Повести временных лет» закладка храма и переписка книг хотя и упоминаются в одном смысловом блоке, но не связаны напрямую. Тем не менее, предположение об организации скриптория именно при Софийском соборе кажется вполне убедительным, поскольку в дальнейшем большие храмы часто становились центрами книжного производства. Кро- метого, как показало исследование Л. В. Столяровой, «в целом, в составе писцов XI-XIII вв. насчитывается священников («попов», «пресвитеров», «просвутеров», «попинов»)-10, дьяконов-4, пономарей - 2, иноков - 1, распопов - 1, поповичей - 5»28. То есть среди переписчиков (правда, только тех, кто оставил памятные записи на страницах кодексов) преобладали представители белого духовенства, причем, далеко не высших его слоев. Работать могли семейными артелями: отец-священник, и обученный им грамоте сын-попович.

Монахи, конечно, тоже занимались переписыванием. Достаточно вспомнить Великого Никона, «седящю и делающю книги» на страницах жития преподобного Феодосия Печерского29. Но «делание книг» Никоном, скорее всего, было не простым их копированием, а работой более творческой. Во всяком случае, вряд ли Никон писал книги для получения дополнительного дохода -это было для него особого рода служение. В то время как для персонажей, голос которых дошел до нас благодаря работам Л. В. Столяровой30, переписывание- рутина, скучное и трудное занятие, осуществляемое, надо полагать, для того, чтобы подзаработать. Они разнообразят свой трудовой день мыслями о завтраке и ужине, посторонними разговорами, «вдум-

27ПСРЛ.Т.1.Стб. 151 28

Столярова Л. В. Как работал древнерусский книгописец?// Очерки феодальной России. Сб. статей / Под ред. С.Н. Кистерева. М.: УРСС, 1997. С. 33.

V) Житие Феодосия Печерского. С. 390. 30

Столярова Л. В. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаментных кодексов ХІ-ХІ V вв. М.: Наука, 2000. 543 с.

чивым» переживанием похмельного синдрома. Обо всех подробностях своей многотрудной жизни считают возможным сообщать безвестному читателю копируемых священных книг, оставляя записи на полях: «Похмельнъ есмъ», «Чересъ тынъ пьють, а нас не зовуть», «О, господи, помози, о, господи, посмеши: дремота неприменьная и в сем рядке помешахся», «Ох лихо мне лихого сего попирья: голва мя болить, и рука ся тепет», «Сесги ужинать клюкования съ саломъ съ рыбьим» и np.JI Деятельность переписчика из занятия, близкого священнодействию постепенно превращается на Руси в вид ремесленного производства. Первоначально переписывание книг, как и наставничество, существовало лишь как особая сфера деятельности, часто одна из многих для профессионального клирика-интеллекту- ала. Со временем произошла профессионализация - по мнению Л.В. Столяровой, «оформление книгописания и письма грамот в самостоятельную ремесленную специальность светского типа» происходит уже в конце XIII в., когда в обиход все более широко начинает входить слово «писец».

Если монастырь или городской собор определить как некую «философскую фабрику», то следует сказать, что немало было в древнерусском обществе и интеллектуалов, работавших в индивидуальном порядке, вне крупных сообществ. К таковым следует, прежде всего, отнести священников, служивших в небольших приходских храмах. Их функции в приходе были самыми разными. Помимо богослужения они могли брать на себя воспитание и образование детей прихожан (об этом речь шла выше), могли быть полезны и как грамотеи. Во-первых, для переписки книг: в принципе, заработать таким способом мог всякий грамотный человек, обладавший хорошим почерком. Во-вторых, для составления документов и писем светского характера. Письменной фиксации отношений собственности требовала усложняющаяся социально-экономическая жизнь древнерусского общества. Достаточно широкое распространение грамотности делало возможным появление «площадных» писцов, составлявших за небольшую плату письма, завещания и договоры. К предположению о большой вероятности существования подобного рода профессионалов приходят B.JI. Янин и А.А. Зализняк, по наблюдениям которых, среди новгородских берестяных грамот встречаются написанные одним и тем же почерком от лица разных людей. Речь идет о грамотах № 664 и №710. Авторы разные: Семьюн и Доброшка, но грамоты «писаны не названными в них авторами, а рукой писца. Бросается в глаза его профессионализм, который проявляется в особенностях почерка, тяготеющего к книжной традиции. В основном книжный характер имеет и сам текст письма, почти лишенный новгородских диалектизмов»73.

Светская власть также служила центром притяжения для людей, способных к умс твенному труду. Это явление распространенное: власть и интеллектуалы нуждаются друг в друге. Однако всякий раз сотрудничество принимает разные формы. В Византии интеллектуальная элита служила источником пополнения элиты государственной. Философы, риторы, юристы и поэты занимали высшие должности имперской администрации74. Более того, хорошее образование было залогом карьеры. «Публичное произнесение блестящей речи открывало перед молодым человеком двери в дома многих высокопоставленных лиц. Василевсы поощряли занятия науками, а диспуты при императорском дворе были событиями большой важности»^

На Руси сложилась иная обстановка. При дворах древнерусских князей не видно интеллектуалов, занимавших особенно видное положение. Если возникла нужда в идейной поддержке, князья обращались за помощью к монастырям, к духовенству вообще. В монастырях писались по их заказам и при их непосредственном покровительстве летописи, создавались сборники нравоучительных произведений (например, Изборник Святослава 1073 г.), конструировались идеологические системы, которые затем доводились до населения через церковную проповедь. В относительной отчужденности людей умственного труда от власти были как отрицательные, так и положительные стороны. С одной стороны, неучастие интеллектуалов в делах управления неизбежно снижало их социальный статус, препятствуя тем самым развитию науки даже в ее средневековом схоластическом воплощении. С другой, га же самая отчужденность давала больше свободы. Древнерусский книжник, живя за счет своего монастыря, мог позволить большую независимость в высказывании своей точки зрения по политическим и иным насущным общественным вопросам. По мнению известного исследователя древнерусской литературы И.П. Еремина, взгляд на летописца как на полностью ангажированного княжеской властью книжного манипулятора (таким автора «Повести временных лет» представлял, например, М.А. Приселков75) далек от истины. Летописец «вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену; “не мудрствуя лукаво” правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать, стоя в стороне от междукняжеских распрей и осуждая их, он в полі і- тической борьбе своего времени - Ярославичей и их потомков занимал свою независимую позицию; монах - несомненно Печерского монастыря, самого демократического в Киеве по составу братии, -скорее моралист, чем политик по умонастроению, он писал свою “Повесть” по собственной инициативе, - как выразил ель общественного мнения,мнения “земли Русской’’»3*

Непосредственно вокруг князя мы видим в основном людей практической складки. Ценился ум, но необразованность сама по себе. Это, конечно, не означает, что людей грамотных и начитанных не было. Но положение их в окружении князя было невысоким.

В связи с этим весьма показательна роль, которую отводи і себе «первый русский интеллигент» Даниил Заточник в случае, если князь откликнется на «моление» и примет его на службу. Место, о котором он мечтает - место придворного интеллектуала на полу- рабских правах. Рекламируя себя, Даниил пишет: «Княже мой. господине! Аще есми на рати не вельми храбръ, но в словесах крепок: тем збирай храбрыя и совокупляй смысленыя»76. Предлагает князю поставить «сосуд скудельничь» под капель со своего языка, обещая «слажше меду словеса». Рассуждая о возможных вариантах прохождения службы, Даниил высграиваеттакую альтернативу: «Доброму господину бо служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи работы»77. Из конструкции фразы видно, что положение, в котором Даниил собирается служить у князя - положение полусвободного слуги, который в случае удачного стечения обстоятельств, может «дослужиться слободы» (очевидно, поправив свое финансовое положение), а в худшем - оказаться окончательно порабощенным. Но это его не пугает-слишком бедственно его нынешнее положение. Ожидаемые трудности заключаются в другом. Князя еще нужно убедить, что «штатный мудрец» в дружине ему нужен - и в «Слове» и в более позднем «Молении» Даниил тратит немало сил, чтобы показать превосходство ума над глупостью: «Нищь бо мудръ - аки злато в кални судни, а богат красень и не смыслить -то аки паволочито изголовие, соломы наткано», «Мужа бо мудра посылай - и мало ему кажи, а безумного посылай - и сам не ленися по немъ ити», «безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю не собирают, но сами ся родят», «умен муж не вельми бывает на рати храбръ, но крепок в замыслех; да тем добро соирати мудрые» и пр. Кроме того, Даниил демонстрирует свои способности: жонглируя цитатами, он, кажется, стремится показать умение ловко рассуждать на любую тему, в какой возникнет нужда. Возможно, похожим образом приходили люди наниматься в боевую дружину - показывая себя, они демонстрировали умение владеть мечом и копьем. У Даниила мы видим «приемы фехтования» словом.

К сожалению, судьба Даниила нам неизвестна. Нашлось ли ему место? Как было сказано, идеологические нужды княжеской власти с принятием христианства вполне успешно удовлетворялись монастырским и городским духовенством. Светский интеллектуал вполне мог остаться без работы. Но сам факт обращения Даниила к князю показывает, что такая социальная категория существовала. Хотя, очевидно, потребность в ней была не очень велика.

Гораздо предпочтительней было, если «умственным оружием» владел кто-нибудь из элиты - сам князь или больший боярин. Та- ких древнерусская эпоха знала немало. Владимир Мономах, автор замечательного по композиции и идейному содержанию «Поучения», его отец великий князь киевский Всеволод, который «дома седя, изумеяше 5 языкъ»78, боярин Петр Бориславич. Этот последний особенно интересен. С его именем связывают летописную повесть о посольстве великого киевского князя Изяслава Мстис- лавича к Владимиру Галицкому, в котором сам боярин участвовал. В повести содержатся такие подробности, которые могли быть известны только очевидцу, участнику событий*’ Болеетого, Б.А. Рыбаков считал Петра автором киевской летописи, охватывавшей события княжения Изяслава Мсшславича и его потомков - полувековой период. Если это предположение верно, то перед нами несомненно аристократ-интеллектуал, мудрый советник, посол и книжник, опора князя в политических делах и летописец, обеспечивавший фиксацию исторических событий в нужном свете. Хотя не исключено, что за спиной знатного боярина стоял безвестный, хотя в профессиональном плане более удачливый коллега Даниила Заточника, труду которого мы обязаны за подробный летописный рассказ.

Если первый социальный тип, находивший применение знаниям и плату за труды у княжеского двора воплощает образ Даниила Заточника, то другой, еще более загадочный может быть условно обозначен именем легендарного Бояна. Дружинные певцы, прославлявшие в своих произведениях воинские подвиги вождей и их соратников широко известны в древней и раннесредневековой Европе: аэды гомеровской эпохи, кельтские барды, скандинавские скальды IX—XIII вв. Думается, Древняя Русь не была исключением из этого ряда. Хотя прямых источников информации о профес- сионалах такого рода у нас немного. Предположения имеющие более весомое основание, чем историческая аналогия, могут быть подкреплены лишь обращением к «Слову о полку Игореве» и к начальным фрагментам «Повести временных лет», в которых угадывается обращение к традиции устного творчества. Боян - «соловей старого времени» (вероятно, XI в.), неизвестный автор «Слова» - певец нового (XII в.). Других персоналий материалы древнерусской истории нам не дают.

Возможно, древнерусские песнотворцы были функционально близки скандинавским скальдам. Скандинавское присутствие на Руси было достаточно обширным - дружинных певцов здесь не могли не знать. Во всяком случае, в стадиально-типологическом отношении певческая манера Бояна (насколько можно о ней судить по описанию в «Слове о полку Игореве») родственна скаль- дическому стиху. Более того, в описании «Слова» Боян пользуется образами, прямо напоминающими поэтические иносказания, описанные у Снорри Стурлусона79 Однако нельзя не обратить внимания и на весьма существенные отличия. Скальды часто были известными общественными деятелями. Таковы, например, конунг Харальд Сигурдарсон, автор знаменитых «Вис радости», исландский общественный деятель, поэт и хевдинг Снорри Стурлусон и др. Владение словом - одно из престижных достоинств норманнского воина и вождя. Древнерусские князья, напротив, стихов не сочиняли. Идеальный князь по древнерусским представлениям (нашедшим свое выражение, например, в «Поучении» Владимира Мономаха) - образованный, деятельный, смелый, истинно верующий, но отнюдь не поэт. Судя по обилию языческих реминисценций в «Слове о полку Игореве», и по эпитету Бояна- «вещий», дружинная поэзия славян была тесно связана с язычеством, и вместе с ним канула в Лету, уступив место близ княжеского стола книжной мудрости представителей православного духовенства.

Древнерусские купцы: торговцы и воины

Поскольку в древнерусском обществе IX—XIII вв. четких критериев социальной стратификации не существовало, наряду со знатностью, имущественным положением и ролью в административной системе в качестве основания для выделения социальной группы могла служить и профессиональная принадлежность. Все зависело от конкретной ситуации. Здесь, прежде всего, следует упомянуть купцов, поскольку купеческое звание было непосредственно связано именно сродом профессиональной деятельности. По мнению О.В. Мар- тышинав Новгородекупцы то выступают отдельной социальной группой, то исчезают из источников, будучи, видимо, «разнесенными» по другим группам - богатые оказывались включенными в группу состоятельных «житьих людей»80, купцы помельче, победнее спивались с общей массой горожан. Но в целом, несмотря на существенные различия социального положения81, купцы вне зависимости отразме- ра «капитала» выделяются в особый разряд древнерусского населения достаточно стабильно. Для их обозначения использовались два термина: собственно «купцы» и «гости». Можно думать, что первый термин был более общим, обозначавшим вообще людей занимающихся (или даже просто на данный моментзанятых)торговлей. Слово же «гость» и «госгьба» имели отношение к иностранным или просто иногородним приезжим купцам. То есть, купец, приехавший издалека-гость, или свой купец, отправляющийся в дальнее странствие, превращается в гостя, и наименование это сохраняется за ним на родине, как обозначение его профессионального статуса.

В древности купцы стояли близко к военной аристократии, поскольку для варягов-викингов, составивших костяк дружинной знати, торговля служила источником доходов, едва ли менее значимым, чем военная добыча82. Очевидно вопрос о том, что предпочтительней -торговая операция или военный грабеж решался каждый раз в зависимости от конкретной ситуации. Так называемые «торго вые договоры» с Византией рисуют нам купцов практически ничем неотличимых от воинов-дружинников. Имперская власть специально заботится, чтобы русские гости входили в город через определенные ворота в сопровождении имперского чиновника и обязательно без оружия.

Раннесредневековый купец-это обязательно воин, достаточно сильно отличающийся от мирного торговца более поздних времен. Ведение торговли, дальние поездки за товаром в условиях раннесредневекового мира требовали от купца помимо коммерческой смекалки большой смелости и хороших навыков владения оружием. Можно думать, что внешне раннесредневековый воин и раннесредневековый купец были почти неразличимы. Недаром Олегу при взятии Киева в 882 г так легко удалось выдать себя за купца- гостя. У Аскольда и Дира не возникло никаких сомнений, что вооруженный человек, добивающийся встречи сними, не воин, а торговец. И тот и другой выступали при мечах, в составе сильных отрядов, вели жизнь полную опасностей. И те, и другие (хотя, конечно, в разной мере) занимались торговлей, поэтому кожаный кошелек с серебряной монетой XI в. и миниатюрными весами, найденный в Новгороде, мог принадлежать и купцу и дружиннику. И те. и другие не упускали возможности заняться грабежом (иначе византийцам не нужно было бы опасаться появления в городе большого количества русских купцов).

В договоре с греками интересы купцов защищаются в первую очередь, а в тексте договора 945 г. купцы специально отмечаются в составе делегации, явившейся ко двору константинопольских императоров для ведения переговоров. Весь состав посольства определен «съли и гостье», кроме того в длинном перечне персоналий специально отмечен «купец Адунь»83. Следует заметить, чтоужекэпохе зрелого средневековья ситуация несколько меняется: тверской купец Афанасий Никитин (XV в.), автор знаменитого «Хождения за три моря», человек безусловной смелости и предприимчивости по своему отношению к жизни на воина-викинга все-таки уже не похож. Доход, которого он ищет, имеет чисто торговую природу.

Хотя и в более поздние времена купцы не могли выпускать из рук оружие, путешествия с ценным грузом продолжали оставаться опасными. Желающих поживиться за чужой счет было немало. Разворачивались целые баталии подобные той, о которой рассказывает Новгородская первая летопись: в 1142 г «приходи свейский князь съ пискупомъ в 60 шнек на гость, иже суть изъ заморья шли въ 3 лодиях; и бишася, и не успеша ничтоже, и отлучиша их 3 ло- дьи, избища их полтораста»84 В общем, остается не вполне понятным, кто же все-таки победил в этом морском сражении - титулованные шведские пираты на 60 шнеках или купцы, и кто у кого отобрал лодьи. Важен сам факт вооруженного противостояния русского купеческого каравана и солидного шведского отряда под командованием князя и епископа.

Купцы довольно часто выступают в качестве агентов княжеской власти в международных отношениях. Международная торговля велась всегда в прямом взаимодействии с княжеской или царской властью, старавшейся держать этот процесс в сфере своего внимания. Согласно упомянутым договорам, русские купцы должны были прибывать в Константинополь, имея при себе верительные грамоты от князя. В тексте указано, что у пришедших с Руси послов печати должны быть золотые, а у купцов серебряные, что отражает систему ценностей раннего средневековья: политика и война, конечно, дело важности первоочередной, поэтому отмечено «княжеским» металлом наивысшего качества, но и экономика, торговля выступают следом, важны, стало быть, тоже.

Различие выполняемых общественных функций профессиональных воинов и купцов проявилось, прежде всего, в мировоззрении и ценностных ориентациях. Условно говоря, дружинник/аристократ ориентировался на «честь и славу» (именно эти категории выступают определяющими в обозначении мотивации «пълка» князя Игоря), в то время как для купца важна была прибыль. Сакральная ипостась богатства, очевидно, была в купеческой среде наименьшей. Об этом обязательно нужно помнить, реконструируя общественные отношения в средние века. Преувеличивать иррациональную составляющую мышления нельзя. Для князя Олега богатство - показатель его сакральной силы, его «Вещей» сущности, и поэтому он, возвращаясь из удачного похода на Константинополь, (совершенно бесхозяйственно с рациональной точки зрения) использует дорогой шелк (паволоки) в качестве парусов6. Совсем по другому должен был рассуждать купа [, фигурировавший в «Русской правде», которому приходилось высчитывать проценты по займам, опасаться за «взятые на реализацию» товары или деньги, вести скрупулезный учет доходов и расходов.

Вместе с тем, русский средневековый купец существенным образом отличался и от своего «классического» западноевропейского коллеги периода позднего средневековья и начала нового времени, расчетливого бережливого бюргера, изображенного М. Вебером в «Протестантской этике»7 Если на Западе «воинским доблестям и импульсивной аффектированносги благородных он (купец) противопоставляет трезвый расчет и предвидение, иррациональности - рациональность»8, то на Руси по степени импульсивности и иррациональности торговое сословие лишь немногим уступает военной аристократии. Русскому купечеству и в более поздние времена идеалы честности и бережливости были, в об- щем-то, чужды. Основная характеристика выдающегося купца на Руси - удаль, широта и способность к риску. Таков Афанасий Никитин. пускающийся в безрассудно рискованное путешествие в неведомые страны и вдали от Родины гораздо болеезанятый ре- лигиозно-философскими исканиями, чем прагматическими расчетами. Эта же особенность социально-психологического портрета отчетливо видна и в былинах. Как только бедный новгородский гусляр Садко благодаря удачному случаю и содействию Морского царя становится богатым купцом, он тут же пускается в сомнительные с коммерческой точки зрения авантюры: на спор пытается скупить все новгородские товары85 Сам факт, что представитель купечества, наряду с воинами-богатырями стал эпическим героем, может служить им достаточно красноречивой характеристикой. Не менее безрассуден и другой эпический персонаж, отчество которого выдает его происхождение из купцов - Иван Гости- ный сын. Этот на спор верхом на Бурушке-Косматеньком преодолевает расстояние от Киева до Чернигова и обратно за время между заутрени до обедни86

В 1Х-Хвв. купцы находились в авангарде развития общества наряду с княжеско-дружинной знатью. Образ жизни, связанный с постоянными путешествиями, достаточно рано вырвал купцов и І системы кровнородственных связей: наряду с мечником, ябеї ником и гридем купец оказался в перечне лиц, которых «Русская правда» защищала как не имеющих защиты рода - мстителей. Их финансовый интерес также был защищен законом: при возмещении убытка из средств разорившегося должника, «гостиные куны» полагалось выдать в первую очередь. Необходимость совершать дальние переезды расширяла кругозор и делала купцов восприимчивыми к инокультурным и иноэтническим влияниям, поскольку контрагентами при заключении сделок могли выступать представители очень разных обществ: от Югры, находившейся на неолитической стадии развития, до высококультурной Византии.

С течением времени пути купцов и военной аристократии расходятся. Будучи наиболее мобильной группой, купцы служат связующим звеном между городами и странами, налаживая взаимовыгодные контакты нетолько в экономической, но и в политической сферах. Миссия эта была небезопасна, поскольку в случае неожиданного ухудшения отношений между волостями гости из ставшего вдруг враждебным города первыми чувствовали на себе все неприятные последствия вражды: их в первую очередь могли сделать заложниками, или даже просто «козлами отпущения». Так. например, получилось в 1216 г., когда князь Ярослав Всеволодович прискакав домой в Переяславль после поражения в Л ипицкой битве, сорвал зло на зашедших с гостьбою в его землю новгородцах и смолянах: «повеле в погребы вметати их что есть новгородцев і,, иных въ гридницу, и ту ся изотхоша, а иных повеле затворити в и тесне избе и издуши их полтораста, а смолян 15 мужь затвориша кроме, те жебыша вси живи»" Однако опасность искупалась выгодой и почетом. Недаром Владимир Мономах завещал в своем «Поучении» «чтить гостя» «откуду же к вам придеть или прост, или добр, или соль, ащели не можете даром, брашном и питьемь, ти бо мимоходячи прославлять человека по всем землям любо добрым, любо злым».

В остальном же купцы отходят от княжеского двора. Динамику этого процесса можно проследить, сопоставляя тексты ранних «торговых» договоров (X в.), с более поздними (XIII в.), прежде всего с договором Смоленска с Ригой и Готским берегом87. На первый взгляд, эти документы похожи. В договорах Смоленска главная тема - тоже торговля. Но есть и существенное отличие. В древних договорах соглашения заключаются от лица князя, его дружины и купечества, выступающих совместно, единой силой, единым социальным организмом. Более того, в наиболее древних текстах (907 и 912 гг.) княжеское окружение вообще выступает недеферен- цированно, притом, что из текста видно, что русы, права которых оговаривает договор, могут придти с гостьбою, а могут и «бес купли», то есть могут быть купцами, а могут - и нет, все определяет конкретный случай. Совсем другая картина рисуется при рассмотрении договора Смоленска 1229 г. Он оформляется уже безо всякого участия купцов. Князь Мстислав Давыдович послал «свое муже», один из которых был поп Еремей, а другой сотский (вариант - просто «умный муж») Пантелей - два представителя княжеской администрации, не имеющие к торговому делу прямого отношения. Они то и занимались утверждением мира и урегулированием торговых вопросов. Таким образом, купечество оказалось объектом, а не субъектом дипломатической работы. О них пекся князь, скрепляли политические соглашения представители княжеской администрации, купечеству оставалось лишь пользоваться достигнутым. Кроме того, и на страницах летописи купцы чаще начинают выступать уже не в составе княжеского окружения, а в массе городского населения. Когда в 1175 г. Ярослав Изяславич решил наказать киевлян зато, что они, по его мнению «подьвели» на него черниговского князя Святослава, досталось всем: наряду с горожанами и духовенством «много зла» было сотворено и гостям, жившим в Киеве88 Впрочем, даже и теперь они продолжают составлять земскую элиту, чье мнение продолжает быть весомым в решении государственных дел. Иногда купцы упоминаются в тесной связке с боярами, выступая теперь как самостоятельно мыслящая сила, противопоставляющая свое мнение княжескому: «бысь мятеж великъ в граде Володимери, встаиш бояре и купци, рекуще: “княже, мы тебе добра хочемъ...”»89.

Видимо, по мере отхода торговых людей от придворных кругов, начинают складываться корпоративные организации купечества. В XII в. формируется знаменитое «Иванское сто», корпорация, просуществовавшая несколько столетий. Центром ее была церковь Иоанна Предтечи на Опоках, строительство которой было закончено в 1130 г. Корпорация была включена в административную систему и участвовала в управлении торговыми делами в Новгороде. По мнению Б.Н. Флори, помимо этого широко известного купеческого объединения была в Новгороде еще одна корпорация, объединявшая «заморских» купцов, то есть купцов, которые вели торговлю «за морем». Корпоративным храмом этих купцов была церковь Святой Пятницы на торгу. Затем обе корпорации слились в одну. С этого момента во главе торгового сообщества Новгорода стоят уже два старосты, которые управляют делами «торговыми» (торговля на месте) и «гостиными» («заморская» торговля) совместно90

Юридическая форма функционирования корпорации новгородского купечества объединения представлена в двух источниках весьма сложного состава. Это «Устав»91 князя Всеволода Мстислави ча его же «Рукописание»92. Несмотря на то, что автором обеих грамот значится князь Всеволод, в реальности тексты в известном на сегодняшний день виде сложились существенно позже и отражают в силу этого реалии не только XII, но и XIII и XIV вв. Тем не менее, и «Устав» и в особенности «Рукописание» содержат весьма ценную информацию и позволяют с большой долей уверенности реконструировать организационную структуру, функции и цели «Иванского ста».

«Иванскоесто» объединяло элиту новгородского купечества, остальные же люди, занимавшиеся торговлей, оказывались связаны с ним постольку, поскольку в ведении этой влиятельной корпорации находился контроль над эталонами мер и весов, хранившихся в притворе церкви. Совместно с епархиальной властью иванский староста хранил «мерила торговаа, склавы (весы) вощаныи, поуд медовый, и гривенкоу роублевую, и локоть еваньскый»93. Судя по формулировкам источников, торговлей на Руси мог заниматься всякий, имевший для этого средства и желание, но чтобы получить официальный статус «пошлого купца» и войти в «Иванское сто», необходимо было сделать взнос в размере 50 гривен (сумма весьма значительная). Вхождение в корпорацию и получение закрепленного статуса вряд ли расширяло возможности проведения торговых операций, зато позволяло участвовать в административной деятельности, которая, надо полагать, также была источником дополнительного дохода. Какие возможности открывало вхождение в «Иванское сто» для купца и его потомков (членство было наследственным)? Во-первых, согласно «Уставу» «великый Иван» был одним из трех получателей торговых пошлин (наряду с новгородским архиепископом и городской казной). Деньги эти шли на содержание клира церкви св. Иоанна. «Рукописание» указывает, что на оборудование и службу в корпоративном храме шли доходы от взвешивания воска. Таким образом, члены объединения могли надеяться на твердое, поставленное на основу регулярного финансирования заступничество перед «высшими силами», что для сред невекового человека было очень важным обстоятельством. Во- вторых, из числа полноправных членов «Иванского ста» выбирались старосты, которые входили в состав суда, в компетенции которого было управлять «всякие дела Иванские, и торговые, и гостинныя, и суд торговый», причем ни посадник, ни бояре не имели права вмешиваться. И, наконец, в-третьих, старосты, «люди добрые» из «пошлых купцов» были ответственны непосредственно за процедуру взвешивания, что, очевидно, делало их авторитет в торговых кругах непререкаемым и сулило прочное положение в обществе. Богатство и социальная престижность манифестировалась в одежде, жилище и престижном потреблении. Купцы, наряду со знатью были потребителями дорогих привозных тканей, украшений и пряностей. Археологические раскопки дают нам возможность представить дом богатого горожанина, стоящий на обширном дворе, огороженном высоким тыном, с большим количеством срубных построек разного назначения, с находящимися на уровне второго этажа жилыми помещениями, «горницами», с высоким теремом и просторными сенями. В пределах усадьбы могли находиться склады товара и хранилища для документов (берестяных грамот с перечнями должников и деловой корреспонденции). Впрочем, иногда в качестве складов использовались помещения храмов, чьи каменные стены были гораздо более устойчивы перед частыми в деревянном городе пожарами.

Практически не поддаются реконструкции формы стационарных торговых помещений, поскольку, по словам М. Г. Рабиновича «археологическая наука не разработала еще критериев, которые позволили бы различать, например, дома купцов и феодалов»94, а значит, можно предположить, что в древности внутренняя жизнь купеческого дома никак не была связана с процессом купли-продажи. Лавки появляются в русских городах только во второй половине XVIII в95. В средние же века усадьба представляла собой замкнутое от чужаков пространство, выходящее на улицу лишь высокими заборами и глухими стенами хозяйственных построек. Совмещение функций торговой точки и жилья могло иметь место лишь у ремесленников, которые часто устраивали мастерские, служившие в то же время и местом общения с заказчиком в пределах усадьбы. Купцы, занимавшиеся «чистой» торговлей, скорее всего, выносили свой товар на «горгъ», специально отведенное место, служившее помимо прочего еще и своеобразной агорой (собственно, агора в древней Элладе изначально именно торговая площадь). Так, например, объявление о пропаже челядина согласно «Русской правде» делалось на торгу, очевидно в расчете, что уж в этом-то случае известие должно дойти практически до всех.

Наибольшим престижем пользовались купцы, ведшие международную торговлю. Русь экспортировала дорогие меха, воск, мед, лен, рабов, полотно, серебряные изделия, кольчуги, ювелирные изделия, замки и пряслица из розового шифера96. Товары эти ценились на заморских рынках и позволяли русским купцам собирать значительные богатства. На противоположном конце социальной группы находились мелкорозничные купцы, типа позднейших коробейников, торговавшие по всей Руси пряслицами, дешевыми браслетами, пряжками и бубенчиками. Древние коробейники проникали во все самые отдаленные районы русской земли, в том числе и в те, которые лежали в стороне от больших торговых магистралей97 Согласно «Русской правде», «в торг» с позволения господина мог пойти и холоп.

Обязательным навыком для купца была грамотность. Она была совершенно необходима для ведения торговой документации. Большая часть найденных в Новгороде берестяных грамот посвящена как раз разного рода имущественным вопросам: перечень должников, хозяйственные поручения. Авторами многих из них могли быть купцы. Однако интеллектуальные запросы и возможности купца могли выходить за пределы бухгалтерских нужд. Составляя средний класс городского общества, купечество, очевидно, формировало культурную модель образа жизни усредненного городского жителя. И если в Древней Руси переписывались кни ги не богослужебного характера - нравоучительные сборники, средневековые переводные романы и апокрифы, наиболее вероятными потребителями этой литературы могли быть именно представители купечества - по необходимости грамотные, имевшие средства для покупки дорогих в то время книг, располагающие в большей степени, чем крестьяне и ремесленники свободным временем и вкусом к интеллектуальным удовольствиям. О том, что образ жизни в действительности способствовал расширению кругозора и развитию мировоззрения у купцов свидетельствует упомянутое «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Это самое раннее произведение, автором которого является купец, однако вряд ли оно могло появиться на пустом месте. Сам Афанасий не считает развитый у него вкус к чтению и письму чем-то экстраординарным, и значит, явление это должно было иметь солидную предысторию и поддерживаться культурной средой как положительное и вполне уместное для торгового человека занятие. Учитывая широкое распространение грамотности на Руси в домонгольский период, вполне оправданным будет предположение, что записи подобного содержания могли появляться и ранее XV в. В любом случае, из всех категорий древнерусского населения купечество было второй после духовенства группой, для которой грамотность была совершенно необходима.

В целом положение средневекового русского купца на относительной лестнице социальной престижности значительно выше гильдейского купечества России нового времени. В этом просматривается существенное отличие путей развития российского общества от западноевропейского, где купечество на протяжении долгого средневековья «проделало сложную эволюцию, претерпев превращение из важного, но все же второстепенного персонажа аграрного общества в фигуру первого плана, носителя новых отношений, подрывавших традиционные основы феодализма»23. В России купечеству так и не удалось выйти на лидирующие позиции в обществе, раннее средневековье следует признать временем, когда их роль в обществе была наиболее весомой.