Формирование многонациональной Российской государственности: синтез культурных традиций

Время образования единого русского государства стало и временем начала образования русского этноса. Ушла в прошлое домонгольская система национально-государственных отношений. Древ нерусская этнополитическая общность, одним из основных связующих элементов которой служило пусть непрочное, но в своей непрочности стабильное единство русских земель, объединенных родом Рюриковичей и цфковной организацией, после разрушения этих скреп пришла в движение.

Процесс политического «собирания» земель, объединения части восточнославянских территорий под властью Москвы, оказал основополагающее влияние на протекание этногенетических процессов. Подобно тому как это было в начальную эпоху Руси, политические отношения сыграли главную роль в отделении восточного славянства от остальной славянской массы и образованию древнерусской этнической общности, точно так же, уже на новом этапе, границы будущего народа во многом оказались очерчены пределами распространения власти московского князя.

Территориально расширяясь, политическое влияние далеко не всегда следует теми путями, которые предначертаны ему внутренними интенциями развития этнических процессов: подрукой Москвы оказались собраны народы, которым, по крайней мере, в силу устойчивых качеств самосознания, казалось бы, противопоказано соединяться в рамках одной цивилизационной общности: славяне, финно-угры и тюрки, христиане и мусульмане, язычники - все они оказались заключены в пределы одного государства, а значит неизбежность поиска путей культурного синтеза в той или иной форме оказалась предрешена.

Впрочем, Русь изначально имела немалый опыт соединения в целое совершенно различных культурных традиций. Символично, что уже у истоков Руси, в момент легендарного приглашения Рюрика, в единой связке выступали наряду со славянскими и финно-угорские племен; России и в дальнейшем не раз приходилось переживать необыкновенные превращения социальной психологии, в результате которых самые дальние «чужие», ни при каких условиях немыслимые, казалось, как нечто близкое, вдруг оказывались усвоены (у-свой-ены), ра ше- щены среди «своих», вписаны в систему мировосприятия по «эту» сторону черты, отделяющей мир чуждый, страшный, нечеловеческий от мира правильного, дружелюбного, «нашего».

Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что на новом историческом этапе процесс культурного взаимодействия с другими народами для Руси должен был протекать более напряженно, чем в предшествующий период. Во-первых, Русь имела за плечами несколько столетий развития, оформившуюся традицию, которая уже в силу своего возраста не могла быть столь же гибкой как в начальный период формирования, когда страна стояла перед выбором и мог; (если верить «Повести временных лет») с одинаковой легкое гыо пойти по совершенно разным путям развития: образно говоря, со Владимир I Святославич в качестве равноправных рассматривав возможности принятия Русью и ислама, и иудаизма и правослаш-п- демонстрируя тем самым готовность к свободной культурной трансформации, то для Дмитрия Донского все было уже гораздо менее просто.

Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV веках. К вопросу о зарождении восточнославянских народностей//Этническое самосознание славян в XV столетии. М.: Наука, 1995. С. 34.

ние восточнославянских территорий в рамках своей общности (великое княжество Московское, Великое княжество Литовское) со «всей Русской землей» и «великим княжением»223. То есть этноним и политоним «Русь» был осмыслен как воплощение престижной культурной традиции, сродство с которой хотелось подчеркнуть всем государствам, возникшим на восточнославянской территории. Традиция же, будучи воспринята как своя и сакральная, предопределяла направление дальнейшего развития, задавала определенные ориентиры, отклониться от которых было уже сложно (сложно, например, принять ислам, когда традиция как основополагающий стержень мировоззрения диктует православие).

Во-вторых, монголо-татарское нашествие и включение Руси в орбиту политического влияния государства чингизидов сделало гораздо более плотными и болезненными контакты с миром монголов и тюрков-кочевников. Позиция превосходства, периодически подкрепляемая военными успехами, которую удавалось удерживать Русской культуре относительно культуры степной в домонгольский период была надломлена. Это лишило русскую цивилизацию известной доли активности в восприятии инокультурных веяний, идущих с востока. Будучи поставлена в жесткие условия политической зависимости, Русь, сама того незамечая, становилась подчас ведомой, что особенно сильно проявилось в сфере политического сознания и государственного строительства: политическая система монгольской державы оказалась одним из доминирующих образцов для развития отношений власти и подчинения на Руси.

Третьим весьма существенным обстоятельством следует считать то, что Византийская империя, на протяжении столетий служившая для Руси цивилизационным ориентиром и источником получения ценных новаций в XV в. пала под ударами турков. Русь зылишилась живого культурного образца. Тем не менее, Византия, уже исчезнувшая с политической карты, не перестала оказывать влияние на русскую культуру. Образ ее, тщательно сохраняемый русской национальной элитой, еще очень долго продолжал оставаться значимым. Как «свет погасшей звезды» наследие империи и в дальнейшем продолжало занимать весомое место в русском общественном сознании. Образ Византии после Византии - это уже плод русской культуры, явление совершенно новое, проявление активного творческого начала, когда культура, опираясь на трад ицию, сама продуцирует значимые образцы для развития. Красноречивым символом отношения Московской Руси к византийскому наследию может служить «шапка Мономаха», которая почиталась на Руси древним венцом византийских императоров, а в реальности представляет собой конструкцию из разновременных византийских и восточных деталей, приобретенных по предположению Н.В. Жилиной Иваном Калитой у генуэзских купцов как дорогой византийский раритет224 Пластины, составляющие основу шапки действительно могли быть составными деталями поздневизантийского императорского венца- митры225, но форма, которую придали этому убору на Руси, исключительно традиционна: подобные шапки с круглой тульей и меховой опушкой, судя по иконографическим материалам, были неотъемлемой принадлежностью княжеского облачения226.

Ярким маркером, которым в системе древнерусских представлений отмечалась позиция общества-образца, было понятие «царство».

сгантииопольского императора, этот титул последовательно стал употребляться также и к ним. За монгольским ханом со временем молчаливо были признаны права легитимного владыки. Хан стал арем227 Этот терминологический нюанс ознаменовал весьма суще- с гвенный факт: теперь для русской культуры существовало два доминирующих ориентира: «византийский/православный» и «степной/ восточный». Первый из них бережно сохранялся и сознательно культивировался, все более и более превращаясь из реального партнера по культурному взаимодействию в некоего воображаемого собесед- ника. в образ ушедшего в небытие учителя, диалог с которым ученик продолжаетна протяжении всей жизни. Другой вторгся суровой реал ьносгью военных поражений и политической зависимости, заставляя силой оружия подчиняться установленным извне правилам: отчужденность степного мира монголов-кочевников и мира городов іавян-земледельцев преодолевалась необходимостью совместного существования (необходимостью одинаково настоятельной как тля Руси, перед которой стояла задача выжить и сохранить национальную и государственную идентичность, так и для Орды, в благополучии которой русская дань и военная добыча играли не последнюю роль). Волей-неволей приходилось перенимать многое из /льтуры соседа. И если Орда своим господствующим положени- \м. покоящемся на военном и политическом превосходстве получила право свободно брать лучшее, то Русь должна была впитывать, прежде всего те культурные категории, которые бы позволили уцелеть. Весьма показательно в этом отношении «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского». Князь Михаил погиб не потому, что пытался оказать сопротивление очевидно превосходящей сі те ордынского царя. Политическое господство и даже сам царский статус монгольского владыки не подвергается сомнению в «Ска зании».

"Там же. С. 156.

9Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII- XIV вв.) Курс лекций. М.: Аспек-Пресс, 2001. С. 201. 10

Там же. С. 215.

вать жизнями и судьбами людей. Почему, собственно, предосудительно, что Александр не захотел, чтобы Новгород пополнил список сожженных Батыем русских городов, которые были ничем не слабее Новгорода и Пскова? И.Н. Данилевский присоединяется к шап- козакидательскому настроению новгородцев. Князю, профессионалу войны и политики, расстановка сил была видна лучше": большинство русских городов уже лежало в руинах, попытка сопротивления силами всего лишь двух волостей действительно была безнадежной. Александр, неоднократно доказавший на поле битвы свою храбрость, едет в Орду, «дабы отмолити людии от беды»229 и освободить русских от обязанности посылать свои полки для участия в татарских походах230 Поезда заканчивается для него смертью. Конечно, попытка решить дело миром не столь эффектна как самоотверженная кончина в лихой сече. Действительно, с позиции сурового ригоризма восточная политика Александра Невского не так впечатляет как гибель Михаила Черниговского, но направление было выбрано верно. Было положено начало труд ному, но единственно плодотворному пути постепенного преодоления дистанции, отделявшей победителей от побежденных, пути мирного урегулирования и постепенного единения культурных традиций. Чтобы победить татар Руси самой пришлось стать до некоторой степени «татарской».

Русское царство, провозглашение которого в XVI в. ознаменовало окончательное объединение и централизацию основного массива восточнославянских земель, символически соединило в себе могущество обоих предшествующих царств, значимых для древнерусской культуры: византийского и ордынского. Царский титул московского великого князя символизировал соединение в его персоне сакральной силы хранителя православия, унаследованной от константинопольского императора и силы политического господства, отвоеванной у татарских ханов. Это событие стало значительным этапом в процессе культурного синтеза, сплавившего в одно целое два совершенно различных потока инокультурных влияний.

Впрочем, полное усвоение указанных значений (царь как власть священная и политическая) стало возможным только после того, как было проведено идеологическое отмежевание русского царского титула от его реальных исторических корней. Чтобы титул «заработал» в полную силу необходимо было доказать его «изначальносгь» и историческую независимость. Это понятно: допущение о том, что титул имеет не «природный», а «приобретенный» характер снижало его авторитет, открывало возможность оспорить его законность. Решение этой задачи было подготовлено московскими книжниками задолго до 1547 г., когда произошло венчание на царство Ивана Грозного. Начало разработки идеологического обоснования претензий московских великих князей на царский титул начинается примерно со второй половины XV в., знаменательного тем, что на него приходится прекращение существования царств-предшественниц: 1453 г. - падение Константинополя под ударами турков, и 1480 г. - падение ордынского ига (а стало быть, появление возможности не признавать в ордынском хане сюзерена - «царя»). Центральное место в идеологической системе, создаваемой для утверждения царского достоинства московских князей, сыграли «Повести о Ва- вилоне-граде» и их продолжение «Сказание о князьях Владимирских». «Повеет о Вавилоне-граде» (произведения, по-видимому, имеющие византийское происхождение) повествуют об основании Навуходоносором нового Вавилона «о семи стенах» и о том как «экспедиция», снаряженная византийским царем Василием столетия спустя добывала знаки царского достоинства из заброшенного Вавилона. «Сказание о князьях Владимирских» продолжает рассказанную в «Повестях» историю, описывая как царские регалии попали затем из Византии на Русь, крометого, в «Сказании» содержится вымышленная биография русского княжеского рода, который возводился через мифического Пруса к Августу-кесарю - римскому императору Октавиану Августу.

Идеологическое значение названных произведений базируется на двух основных положениях: первое-это идея о поэтапном перемещении всемирного центра власти в ходе мировой истории: сначала из Вавилона в Византию, затем, из Византии на Русьы

Впоследствии (уже в начале XVI в.) эта же идея нашла выражение в сочинении монаха псковского Елезарова монастыря Филофея, который в своем «Послании на звездочетцев» излагает концепцию о Москве как о «Третьем Риме». Как было отмечено А. А. Горским, существенной особенностью древнерусских представлений о наследовании царского титула из Византии является то, что «царское достоинство стало рассматриваться как полученное из Византии, но не после крушения империи, а в эпоху ее былого могущества»15. Согласно «Сказанию о князьях Владимирских» «Благочестивый царь Констянтинъ Манамахъ», оказавшись в трудной ситуации, когда ему приходилось вести военные действия сразу на несколько фронтов, решает, как следует из контекста, нейтрализовать одного из серьезных противников - Владимира Всеволодовича Мономаха, и для этого посылает ему целый набор драгоценных императорских регалий. Следует отметить, что литературная конструкция этого пассажа очень напоминает построение рассказа о крещении Руси, данной в ПВЛ. В обоих случаях ценное приобретение (крещение в первом, инсигнии во втором) получается в результате военного столкновения с византийским императором, который, парадоксальным образом не становится при этом врагом. Смысл столь странного сюжета (война с тем, к кому хочешь приобщиться), в отношении рассказа о крещении был вскрыт еще Н.М. Карамзиным: «Гор- дость могущества и славы не позволяла также Владимиру унизиться, в рассуждении греков, искренним признанием своих языческих заблуждений и смиренно просить крещения, он вздумал, так сказать, завоевать Веру Христианскую и принять ее святыню рукою победителя»16. То есть, подобный авторский ход (мы говорим сейчас лишь о литературном приеме) позволял показать преемственность престижной традиции, не давая повода возможным злопыхателям говорить о какой бы то ни было зависимости от олицетворявших ее политических сил. Сходными представлениями, возможно, питался и автор «Сказания». Таким образом, Русь мыс- лила себя (хотела мыслить) не подхватившей царский венец из рук 15

Горский А. А. «Всего еси исполнена земля русская... : Личности и ментальность русского средневековья. С. 149. 16

Карамзин Н.М. История Государства Российского: В 12 т. Книга первая. М.: Московский рабочий; Слог, 1993. Т. 1-Й. С. 141. гибнувшей империи, а отвоевавшей и получившей его по праву сильного: славная победа над славным противником.

Вторая мысль, не менее, а может быть и более важная, чем идея наследования инсигний, олицетворяющих мировую царскую власть, это идея об императорском происхождении самой правящей династии. Теория происхождение от Августа дала Иван) III возможность говорить об исконном характере царского статус; русских князей: «мы Божьей милостью государи в своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы»231. Это было существенно. Русь стала преемницей Византии как новый центр мирового царства, но Рюриковичи при этом не являлись наследниками византийских императоров - они оказывались равны им, провозглашая себя генеалогически равноправной отраслью, идущей напрямую от императоров «первого» Рима. То есть русские князья оказались уже изначально предуготовлены к тому, чтобы унаследовать выс шую власть. Таким образом, и появление на Руси древних инсигний и претензии на царский титул оказываются проявлением вые шей закономерности, результатом долгого подготовительного пути, пройденного человечеством.

Как видим, под претензии московских князей на царский титу; была подведена внушительная база. Русь наконец восприняла и чао империи, оставленную без внимания в домонгольское время. Идея провозглашения царства знаменовала очень важный шаг в культурном развитии: Русь окончательно перестала воспринимать себя культурной периферией и силами образованных книжников стала формировать свой образ как образ мирового центра (вспомним, ч і о митрополит Иларион не ставил перед собой столь высоких целей его задача была лишь в доказательстве того, что Русь «не хуже других»). Существенными шагами в этом направлении, помимо принятия Иваном IV царского титула стало утверждение сначала автокефалии русской церкви, азатем и учреждение патриаршества

Вкус к осознанию себя мировым центром косвенно проявился и в возникновении еретических течений: размышлениям на рслигн-

О'зныс темы теперь был придан всемирно-исторический масштаб. Русь стала последней хранительницей православия: поэтому ответственность за чистоту и истинность веры увеличивалась и возрастала до размеров вселенских. Это придавало необычайную остроту спорам.

Весьма существенное влияние в деле сознательного прививания на московское великокняжеское древо традиций константинопольского императорского двора сыграл, по общему мнению ученых. брак Ивана III с последним отпрыском византийского правящег о дома царевной Софьей (Зоей) Палеолог, благодаря которой Москве удалось из первых рук получить новые образы оформления государственной власти. По словам В.О. Ключевского, «Софья с привезенными ею греками, видавшими и византийские, и римские виды, могла дать ценные указания, как и по каким образцам ввести желательные перемены. Ей нельзя отказать во влиянии на декоративную обстановку и закулисную жизнь московского двора»232* «Декорация» эта имела чрезвычайно важное, можно сказать. проіраммное значение-облекаясь в новые одежды, московские князья привыкали и к новому взгляду на самих себя: менялась картина мира. Если раньше «царь» был элементом для общественного сознания Руси внешним, некой далекой высотой, то теперь нужно было привыкнуть мыслить в качестве наибольшей величины себя самого. Психологически такая перемена всегда влечет большие последствия. «Подростковый» период русской культуры завершился: Русь вдруг осознала себя «взрослой», точнее. «старшей». Это означало, прежде всего, что русская цивили- чаї (ия отказалась от поиска культурных ориентиров вовне и сделалась самодостаточной, так как теперь никто не мог навязывать ей нормы со стороны (ей, единственной и последней христианской державе), надежде мира). На практике, конечно, объем культурных заимствований, возможно, и не изменился: Русь и раньше проявляла довольно большую самостоятельность в отборе материала для усвоения. Изменилось самосознание. Изменилось отношение к потребности «учиться» у других, к необходимости прибегать к мировому культурному багажу для нужд собственного развития. Быть может, поначалу эти социально-психологические новообразования и не проявлялись особенно сильно, но в дальней перспективе они привели к тому, что Русь, которая в начальный период своей истории была открыта всем влияниям, быстро перенимая ценное, гибко реагируя на изменение культурной и политической среды, в конце XVI-XVII вв. превращается в закрытое общество, дня которого основополагающим вектором для прокладывания пути в день завтрашний оказываются освященные представлением о собствен ном величии традиции дня вчерашнего. Ощущение самодостаточности переросло в ощущение национальной исключительности и самодовольства. Это привело к существенному отставанию по многим направлениям.

Вопрос о том, можно ли употреблять термин «отс тавание» l описании процессов культурного развития является дискуссионным. Начиная с эпохи славянофилов в отечественной исторической науке сильна точка зрения, что положение Московской Руси в сооб ществе европейских государств следует характеризовать не как «отставание» (в силу негативных коннотаций, составляющих смысловой шлейф этого слова), а как «своеобразие» культурного н> тн. В наиболее общем виде особенность русского пути видится в TI. что он был направлен на духовное совершенствование, в то время как Запад с начала нового времени развивал техническую сферу. Будучи представлено в таком виде, различие Руси и Западной цивилизации, конечно, не может быть расписано по типу «отставание преуспевание». Действительно, вряд ли можно сравнить «Великие Четьи Минеи» и телескоп, но есть области, в которых «соревнование» культур выглядит вполне наглядно и не допускает никаких сомнений в правомерности сравнения по описанному образцу- сфере военной и экономической. Отрицательные последствия замкнутости как базовой доминанты коллективного сознания проявились и в них. Важйым является то обстоятельство, что выход назревшего вследствие этого национального самодовольства п замкнутости кризиса Петром I был осуществлен путем сознательного возвращения России в положение культурной периферии (на сей ра ? уже по отношению к западному миру). Таким образом, можно говорить об особой продуктивности для русской истории тех нерио- доь, когда Русь/Россия осознавала себя «ученицей», нетолько открытой, но и жаждущей приобщения к инокультурному опыту.

Но все это произошло несколько столетий спустя. Русь в XIV - :ередпне XVI вв. еще весьма активно шла по пути синтеза самых разнообразных культурных приобретений. Две противостоящие друг другу тенденции - стремление огородиться от внешнего мира и открытость, культурная восприимчивость были одинаково сильны. Долгое время тенденции эти сосуществовали, балансируя и тесно і іерегілетаясь. Непримиримость одних уравновешивалась толерантностью других. В Москву часто приглашали иностранных специалистов (в основном из западных стран или Византии), но по приез- іе иностранцы часто сталкивались с весьма настороженным и лодным отношением к себе. Сложные трансформации претер- .1 образ врагов Руси татар, в котором традиционная враждеб- юеть, как будет показано далее, стала сочетаться с парадоксальным на первый взгляд сближением позиций, взглядом на них почти как на «своих» и оживлением культурного взаимодействия. Все эти противоречивыскультурныедвижсния нашли выражение в процес- дания мощной великорусской державы, государства, в политическом устройстве и культуре которого синтетические черты про- ляются с достаточной четкостью. Выделить «входящие» составляющие и механизмы их сочетания в этом сложном образовании - одна из задач настоящей главы.

Мы видели как обосновывая исконность царского достоинства московских князей, русские книжники в полную силу используют византийское идейное наследие и внешние формы декорации» высшей власти. Существенную роль в культурном процессе XIV-XVвв. также сыграло усиление контактов с южнославянскими землями, через которые на Русь шел приток южнославянских переводов с греческого учительной литературы. Литературное общение происходило в результате пребывания южнославянских книжников на Руси п русских книжников на Афоней Константинополе, где те и другие работали во взаимном сотрудничестве19 Югославянское влияние привело к подъему литературы, в которую проникают новые стилистические приемы (так называемое «плетение словес») и живо- 14

Гу<Ушй Н.К. История Древней Русской литературы. 1953. С. 210-211.

писи, также получившей новые импульсы для развития. Носителями этих импульсов были приезжавшие (как правило, по специальному приглашению) южнославянские и греческие книжники и иконописцы. Можно перечислить целую плеяду выдающихся мастеров, труд которых оказал несомненное стимулирующее влияние на русскую культуру, дал возможность русским мастерам пройти своеобразный «курс повышения квалификации», расширить профессиональный кругозор, вновь соединиться с «материнским» источником русской цивилизации. Из наиболее влиятельных фигур одной из первыхможетбыть назван Феофан Грек (1340-1410)-выходециз Византии, приехавший на Русь уже зрелым мастером. Феофан работал в Новгороде, затем в Москве. Роспись новгородской церкви Спаса Преображения на Ильине улице-единственная дошедшая до наших дней работа мастера, имеющая документальное подтверждение, ему также приписывают иконы деисусного чина Благовещенского собора в Московском Кремле. Художественная манера Феофана ярко индивидуальна, узнаваема, отличается экспрессивностью и темпераментом. В палитре преобладают коричневые оттенки; особую силу образам придают «пробелб» - блики, нанесенные сочными мазками чистой белой краской на оранжево-коричневую основу. Прямого подобия живописи Феофана среди произведений русских иконописцев того периода мы не найдем. Однако совместная работа греческого и русских художников, объединенных в рамках одной артели не могла не оставить следа, не обогатить русскую иконописную традицию новыми приемами и образами. Бытовую зарисовку «уроков мастерства», которые русские художники проходили у приезжего мастера, находим мы в «воспоминаниях» Епифания Премудрого (в его письме к некому Кириллу Тверскому) о своих встречах и беседах с Феофаном. Епифаний вспоминает, что по его горячей просьбе Феофан написал на листе бумаги изображение Софии Константинопольской. Епифаний очень ценил и хранил рисунок - ведь сам он никогда в Константинополе не был и знаменитого храма не видел. И этот-то вот рисунок оказался очень популярным у московских иконописцев и миниатюристов, многие из которых, по словам самого Епифания неоднократно затем обращались к нему с просьбой перерисовать набросок «на- рочитого изографа» и использовали его в своей работе20. Большое влияние на развитие агиографической литературы в XV в. оказал выходец из Сербии Пахомий Логофет. Его вряд ли можно назвать незаурядным литературным талантом, творческая манера его весьма шаблонна. Однако именно как литературный ремесленник, прекрасно владевший приемами «плетения словес», он замечателен, прежде всего, своей плодовитостью, оказавшейся весьма полезной для создания массы добротных произведений житийной и исторической литературы, составивших культурную основу для дальнейшего развития русской книжности.

Крупнейшим мыслителем, оказавшим большое влияние на развитие древнерусской мысли в XVI в., был Максим Грек (Михаил Триволис) (1470-1556). Выходец из знатного греческого рода, получивший прекрасное образование, Михаил долгое время жил в северной Италии. Там он общался с деятелями культуры эпохи Возрождения, увлекался проповедями Савонаролы, затем постригся в монахи и католическом доминиканском монастыре Сан-Марко. И 5 Сан-Марко он переезжает на Афон, где принимает постриг в православном Ватопедском монастыре под именем Максим. В 1518 г. афонский книжник Максим по приглашению Василия III, нуждавшегося в переводе и исправлении книг его библиотеки, прибывает на Русь, где его, как и многих его соотечественников (например, иконописца Феофана), прозывают Греком. Келья Максимав Чудово м монастыре становится своеобразным «литературным клубом», «философским кружком». Наследие Максима Грека очень обширно: это и переводы, богословские труды, философские произведения. Благодаря его работе на Руси получили распространение многие сведения философского, исторического, лексикографического характера. Наиболее значительным его трудом как переводчика является Толковая Псалтырь. Каждый из 151 псалма Максим снабдил символическими интерпретациями, принадлежавшими видным богословам древности: Оригену, Афанасию Александрийскому и др.

В своих сочинениях Максим Грек касается проблем человека, духовного совершенствования, рассматривает он и вопросы общественно-политические. «Слова» Максима Грека обличают сильных мира сего, продолжая традицию нестяжателей. Он рисует Россию в образе неутешно плачущей вдовы, облаченной и черные одежды. Интересны его послания молодому, недавно вступившему на престол Ивану Грозному: «Главы поучительны начальствующим правоверно» (1548), Максим старается внушить царю мысль, созвучную мысли Сократа: повелевать другими может только тот, кто способен повелевать собой. Однако думается, что наиболее существенное положительное влияние на развитие русской культуры оказали все же не оригинальные произведения Максима, а его переводы и наставническая деятельность, через которые Русь могла существенно расширить свой культурный багаж, так как других источников знания об античной и сред невековой европейской мысли в тот момент почти не было. Наследие Максима Грека ценно, прежде всего, как образец качественного словесного искусства, ставший ориентиром для его русских последователей. То есть особенно существенной и, если можно так выразиться, «полезной» была функция Максима как транслятора инокультурных достижений, способного «приготовить» их для восприятия русскими реципиентами. Во всяком случае, именно для этого он был приглашен на Русь. Именно в качестве «иностранного специалиста» по вопросам гуманитарною и богословского знания он был востребован московским двором. Максим осознавал всю важность возложенной на него просветительской функции и стремился обеспечить дальнейшее успешное освоение Русью достижений греческой и западноевропейской культуры. Он составил даже своеобразный тест для будущих пришлых учителей, по которому после его смерти в Москве смогу I разобраться в качестве их подготовки. Это были фрагменты стихов, сложенных «иройскою и елигийскою мерою» (гекзаметром I! пентаметром), которые нужно было предложить для перевода всякому, похваляющемуся мудростью и желающему за счет тої о получать кормление. Если претендент на должность штатного мудреца и переводчика справится с переводом предложенных стихов (образцы перевода также были Максимом составлены это произведение, в котором использованы все достижения ренес сан- заранее), и если сможет ответить какими «ногами» (стопами) сложены данные стихи, то таковой «предобр есть» - его следует жаловать, его услугами можно смело пользоваться233.

На «низовом», бытовом уровне греческая культура продолжает оказывать влияние на основную массу населения лишь через повседневную практику приходской жизни. С XIV в. сохранилось большое количество требников234, содержащих типовые вопросы, которыесвя- щенник должен был задавать пришедшим на исповедь прихожанам. Вопросники были составлены по византийским образцам. Священник «с тихостью» должен был спрашивать исповедующегося, перечисляя все возможные греховные поступки. В перечне грехов немало было и таких, о которых, очевидно, в русской глубинке и понятия не имели. Но послетакого «вопрошания», конечно, кругозор расширялся.

Если говорить о разнообразных смальтах, из которых складывалась мозаика русской культуры периода формирования великорусского государства, следует упомянуть и о влиянии, оказанном византийской и западноевропейской цивилизациями на развитие древнерусской архитектуры. Взаимодействие русского зодчества с иностранными школами всегда было весьма активным. С самых первых шагов монументальное строительство на Руси обнаруживало известную зависимость от приезжих мастеров. Первые храмы, появившиеся в русских городах после крещения обязаны своим возникновением специально приглашенным византийским строительным артелям, стараниями которых были возведены грандиозные Софийские соборы в Киеве, Новгороде и Полоцке. В дальнейшем практика приглашения иностранных специалистов строительного дела продолжает поддерживаться и князьями других русских земель. Западноевропейские архитекторы, присланные германским императором Фридрихом Барбароссой, принимали участие в возведении белокаменных храмов Северо-Восточной Руси, вследствие чего в декоре Успенского собора во Владимире яв ственно читаются черты романского стиля. Романский стиль, кроме того, оказал существенное влияние и на архитектуру западно- русских Галицкой и Полоцкой земель (причем там романскими оказываются нетолько декор, но и элементы конструкции). Однако особый размах привлечение иностранных специалистов для возведения больших храмов общенационального значения (сравнимое, быть может, только сэпохой первоначальной христианизации) разворачивается в конце XIV-начале XV вв., в княжение Ивана 111. Выдвижение Москвы на роль общерусской столицы потребовало соответствующего монументального оформления. Первые монументальные здания в Москве возводятся еще при Иване Кал и- те. В отличие от Новгорода и Пскова, где строительство велось по частным заказам бояр и купеческих артелей, здесь монументальное зодчество с самого начала приобрело государственный характер. Основной заботой московских князей было, конечно, украшение Кремля. В 1367 г. Дмитрий Донской возводит вокруг города каменные стены (взамен старых деревянных) - белокаменный Кремль. Однако масштаб построек, сделанных при Калите н ег о ближайших потомках был явно недостаточен для новой роли г оро- да, да и время брало свое-строения ветшали. Современный хорошо всем знакомый ансамбль московского Кремля в общих чертах складывается в эпоху Ивана III. Символическим центром ансамбля великокняжеской резиденции должен был стать Успенский собор (1479), постройка которого должна была отметить переход столичных функций от древнего Владимира (главным храмом которої о со времен Андрея Боголюбского тоже был Успенский собор) к Москве. Первоначально строить собор должны были русские мастера (Мышкин и Кривцов), они, однако, не смогли справиться с у дачей, так как на Руси за несколько столетий утратили технику расчета перекрытий больших пространств - постройка рухнул; Поэтому строительство решают поручить иностранному (итал янскому) архитектору Аристотелю Фиорованти. Здание собора представляет интересный пример культурного синтеза. Очеві їді ю. Фиорованти сначала изучил вкусы русских заказчиков и обра жую систему древнерусского зодчества - его постройка внешне продолжает традиции древнерусской архитектуры, но конструктивно сного строительного мастерства: металлические конструкции, техника выведения сводов и пр. Следуя вкусам московской публики, в представлении которой большой собор обязательно должен быть пятинефным, Фиорованти пристраивает к восточному фасаду своего трехнефного собора пять апсид, чтобы соблюсти внешний канон. Удачность произведения итальянского зодчего, сумевшего уловить особенности местного мировосприятия, подтверждается широкой распространенностью, которую приобрела форма Успенского кремлевского собора, повторенная во множестве сходных зданий по всей Руси. Несколько иной случай сплава русской и западной итальянской культуры дает нам Архангельский собор (1508 арх. Алевиз Новый), выдержанный в сочетании стилей древнерусского собора и итальянского дворца-палаццо. Здесь ситуация обратная: конструктивно Архангельский собор представляет собой вполне типичный русский крестово-купольный храм, но вот внешний вид, система декора совершенно итальянская. Особенно замечательно оформление фасадов: имея цельное внутреннее пространство, храм, тем не менее, кажется двухэтажным (дворец-палаццо), членящим фасад лопаткам придан вид пилястр, оформленных с применением классического антаблемента, а в традиционные полукружные закомары вписаны обычные для западной архитектуры того времени «раковины». Идеи, воплощенные в архитектуре Архангельского собора также были подхвачены русскими зодчими (в частности и «раковины» ставшие весьма популярным элементом оформления нетолько церковных, но и светских зданий). Вообще ансамбль Московского Кремля может служить ярким примером синтетического характера русской культуры периода объединения: храмы, колокольня Ивана’ Великого (1508 арх. Бон Фрязин), великокняжеский дворец и стены (1491- 95 арх. Марк Фрязин и Пьетро Антонио Солари), построенные итальянцами соседствуют в нем с произведениями русских мастеров, в которых в свою очередь соединяются традиции разных архитектурных школ (Благовещенский собор). Архитектурный облик столицы складывался тем же способом, каким был сформирован идеологический обликмосковской державы: из разно родных элементов, смонтированных в соответствии с русскими вкусами и государственными потребностями.

Татарскиетрадиции московского царства питали политическую практику по другому: никем специально не культивируемые, они проявляют себя исподволь и часто маскируются за греческим декором.

Следует отметить, что ордынский образец оказывал влияние на внутренние сокровенные конструктивные особенности устройства московской Руси, тогда как византийская и западноевропейская традиции касались более внешних сторон. Это восточное влияние, по-видимому, может быт названо в числе основных причин отличия русской политической культуры от западной. Хотя изначально все, вероятно, могло получиться и по-другому (вполне по- европейски). По мнению A.J1. Юрганова, «до монгольского нашествия и включения русских земель в состав Монгольской империи существовала возможность альтернативного развития»235. Однако возможность укрепления отношений вассалитета, которые в Западной Европе стали основой развития правовых отношений (ибо вассал, имея обязанности по отношению к сюзерену, имел на договорной основе также и права) не реализовались на Руси. Возобладали отношения недоговорного характера, названные исследователем «минисгериалитетом»236'4. «Русские князья, обязанные в новых условиях выполнять волю Орды, не могли уже примириться с независимостью старшей дружины, с ее былыми правами. Становясь «служебниками» ханов, они поневоле впитывали этот дух империи: беспрекословную покорность поданных и безграничную власть правителей»237. По мнению А.А. Горского именно восточный, татарский образец стал основой для установления обычая именования высшей аристократии великокняжескими, а в последствии царскими холопами238. Первоначально термин этот использовался для возвышения статуса правителя московской державы, но в последствии практика эта неизбежно привела к распространено представления, что служилые князья и бояре - не более чем государевы рабы. Процесс формирования государственных отно- шений по «восточному», говоря условно, образцу, шел тем успешное. что собственные традиции политического быта были весьма неопределенны, а сила официальной идеологии не могла поставить заслон движению в этом направлении потому, что политическая жизнь греческого царства (служившего, как было сказано, идей- ным образцом) в сущности, тоже строилась на основе поддан- ва/министериалитета239 Таким образом, повинуясь силе полученного культурного наследства, Русь начала движение по пресловутому «своему пути», направленному на укрепление государства в ущерб индивидууму.

Впрочем, нельзя отрицать и личностный фактор в истории, и фактор случайности: последний всполох борьбы за права крупных землевладельцев (укрепление которых могло в перспективе привести к вхождению в обиход практики договорных отношений для средних и низших сословий) пришелся на царствование Ивана Грозного. то есть на то время, когда татарское владычество давно кануло в прошлое. По мнению Н.Е. Носова, Россия в эпоху Ивана Грозного стояла на перепутье, «именно тогда решался вопрос, по лкому пути пойдет Россия: по пути подновления феодализма «изданием» крепостничества или по пути буржуазного развития»240. Возможно, установлению «подданнической» политической культуры в немалой степени способствовал сильный и властолюбивый характер первого русского царя. Переписка Грозного с Андреем Курбским дает нам материал, иллюстрирующий мировоззрение эпохи. Показательно, что князь Андрей, высказывая, по сути, претензию на неприкосновенность прав боярства, сам рассуждает временами вполне по-холопски. Логика рассуждений беглого князя ясна: воеводы, «сильные в Израиле», верной службой, покорением «пре- 1 ордых царств», кажется ему, заслужили доброе отношение к себе Ивана. Царь же предал их смерти, чем, по мнению князя, нарушил божественный закон, за что ему еще предстоит ответить. Несмотря на то, что князь апеллирует к божественным установлениям, право высшего служилого сословия на сохранение жизни и имущества он мотивирует их верной службой царю. Таким образом, обо- снованиеличного благосостояния строится им не на провозглашении неких «неотъемлемых», «естественных» прав, а на осуждении возмутительной несправедливости царя, который, в контексте посланий Курбского мыслится как единственный источник прав и благосостояния, как хозяин, который по справедливости должен награждать своих слуг, если те хорошо исполняют свои обязанности. Именно на этом противоречии Курбского и «ловит» Иван Грозный. Хозяин всегда сможет найти вину холопу: укорам царя несть числа: князь Курбский в числе прочих бывших соратников и бояр-ослуш- ников оказывается повинен и в смерти первой жены Ивана, и в его несчастном детстве, и в попытке государственного переворота и т. д. Царь склонен представлять пострадавшей стороной себя. А если так, то холопы вполне заслужили наказания, и помешать в этом царю никто нев праве: «А жаловати есьмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есьмя». Иван ставит в пример князю Андрею его собственного раба - Ваську Шибанова, который «и пред царем и предо всем народом, при смертных вратах стоя, и ради крестного целования» от верности господину «не отвержеся» и выказал готовность умереть за него. Царь упорно указывает князю на его рабское положение: по его словам, Андрея и его предков сам Бог «поручил» деду царя «в работу».

Строя свою аргументацию в той же системе координат, что и сам Иван, князь Андрей, конечно, не признает себя рабом открыто, более того, в одном из своих посланий он даже причисляет себя (как, впрочем, и своего визави) к «мужам рыцерским», но это не меняет дела: психология министериалитета впиталась уже так глубоко, что даже из недосягаемого далека потомок ярославских Рюриковичей не может от нее избавиться. В прошлом остались времена, когда один князь мог сказать другому: «мы - единого деда внуки», а дружина предъявляла требования князю и добивалась их исполнения. Теперь в тоне посланий бывшего боярина звучит лишь обида несправедливо наказанного слуги, и кару на голову хозяина он призывает небольшую, чем полагалась в домонгольское время за убийство своего холопа - угрызения совести. Быть может, конец XVI в. - последний рубеж, на котором Русь еще могла трансформировать основы политической психологии общества. Окажись князь Курбский не в Литве, а во главе какой-нибудь аристократической фронды, договорные начала в отношениях центральной власти и крупных землевладельцев могли быть восстановлены, но этого не случилось.

Впрочем, вопрос о том, насколько велико влияние на русскую политическую культуру разнообразных внешних воздействий, что является в ней наносным, а что исконным практически неразре- ШІ їм. Принципиальную его сложность показал заочный круглый стол, проведенный журналом «АЬ Imperio»29

Мы можем констатировать общее «стилистическое» сходство здания русской государственности с ордынской и византийской. Как выглядело бы оно в других условиях знать не дано. Можно только предполагать, что внутренние задатки, сделавшие успешным восприятие инокультурных влияний все-таки были. Зачатки автократической системы некоторые исследователи30 находят уже в эпоху княжения Андрея Боголюбского, при котором, по их мнению, происходит изменение характера княжеской власти, набирают силу зачатки деспотизма, многими чертами близкого деспотизму поздних московских князей. Однако анализ политических коллизий в Северо-Восточной Руси, проведенный И.Я. Фрояновым убедительно показывает, что никаких серьезных изменений в сути княжеской власти при Андрее Боголюбском не было31 Таким образом, вопрос остается открытым.

Говоря о восточном (и уже - татарском) влиянии на культуру средневековой Руси следует отметить то важное обстоятельство, что татарское влияние, действуя, как было сказано, исподволь, мог- ло проникать лишь в те сферы, на которых не концентрировалось

w От Орды к России: круглый стол// Ab Imperio. 2002. № 1. С. 205-239.

Коврин В.Б., /Органов А.Л. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси: к постановке проблемы // История СССР. 1991. № 4\Дани- .ісвскиіі И. И. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.)

' Фроииов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.-СПб.: Златоуст, 1995. С. 619.

внимание идеологов. Поэтому ни в религии, ни в литературе никаких следов воздействия тюркско-монгольской цивилизации несметно. Попытки связать развитие русской архитектуры ХИ-Х VI вв. с восточными образцами также не увенчались успехом. По мнению известного исследователя древнерусской архитектуры П.А. Раппопорта, восточные мотивы, отмеченные в декоре некоторых северо-восточных храмов обязаны своим появлением не примеру »о- сточных построек, а восточным тканям и утвари, хранившимся в княжеских сокровищницах. Русские мастера могли копирован, с: этих изделий образцы орнамента и переносить их на белокаменную резьбу фасадов.

В то же время, несомненно, проникновение в русский разговорный язык большого количества татарских слов, часто касающихся предметов постоянно использовавшихся и играющих важную роль в повседневном быту (например, слово «деньги»32, и список этих слов может быть продолжен).

Немало восточных заимствований исследователи отмечают в традиционном русском костюме, в который через посредство татарской культуры входят новые фасоны одежды и новые названия для вещей ранее известных. На первый взгляд это кажется стран - ным - модными часто становились элементы одеяния злейшего врага. Но факт: в высших слоях русского общества было весьма популярным ношение тафьи33 - маленькой шапочки, подобия т юбетейки, которую, также как и тюбетейку не снимали и дома'4 Популярным элементом убора русского аристократа того времени были и татарские шапки - род колпака с подняты ми кверху поля мм стреугольным вырезом спереди. Кафтан, шуба, ферязь, сарафан всеэти слова имеют восточное (тюркское, иранское, арабское) происхождение, отражающее, судя по всему, и соответствующее происхождение самих предметов. Было бы, конечно, сильным прсуве- личением говорить о том, что русский костюм можно типологическ! 1 12

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Под ред. Б.А. Л ірі на. М.: Прогресс, 1964. Т. I. С. 499. 33

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. IV. С

м Громов Г.Г Русская одежда//Очерки русской культуры XVI века. Ма териальная культура / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Издательство Московски го университета, 1976. Ч. 1. С. 207.

отнести к восточной традиции, но многие существенные детали его, безусловно, были заимствованы у татар. Сходство одежды русских и татар отмечалось и иностранными наблюдателями. В частности в трактате «О нравах татар, литовцев и москови- тян», поданном в 1550 г. великому князю литовскому и королю польскому автор Михайлон Литвин писал: «У татар длинные туники без складок и сборок, удобные, легкие для верховой езды и сражения; их белые остроконечные войлочные шапки сделаны не для красоты; их высота и блеск придают толпам [татар] грозный вид и устрашают врагов, хотя почти никто из них не носит шлемов. Этому приему также подражают москвитяне (Mosci). А делаются эти шапки из овечьей шерсти, часто моются и купленные за один грош (grosso) долго им служат»241

Одежда в средневековом мире имела значение этно- и социодифференцирующего признака242 В связи с этим весьма показателен тот факт, что на миниатюрах Радзивилловской (Кенигсбергской) летописи243 форма одежды, в которой изображаются русские действительно более всего похожа на одеяния татар -те же остроконечные шапки, о которых писал Михайлон Литвин (в то время как литва,'немцы или венгры изображаются совершенно по иному)244. Это еще одно свидетельство проникновения татарской моды в одежду русских феодалов245, но нетолько. Будучи этносоциальным маркером, сходная одежда в весьма условном образном языке средневекового миниатюриста должна была знаменовать культурное сходство.

Большое влияние восточной (татарской, а ранее и половецкой) культуры испытало на себе и вооружение русского воина. Тяжелый рыцарский доспех, получивший в XII-XIV вв. широкое распространение в странах Западной Европы, не имеет аналогий в произве дениях русских оружейников. Необходимость вести боевые действия с легко вооруженными степными всадниками обусловила большую гибкость и легкость русского оружия. В вооружении русского воина не было ни тяжелых цельнометаллических кирас, ни полностью закрытых шлемов, ни огромных двуручных мечей, которые были совершенно непригодны для отражения быстрых сабельных ударов. Вполне европейское (варяжское) поначалу вооружение русских дружин времен походов на Константинополь со временем приобретает все более и более восточные черты: каролингские мечи сменяют сабли, русская дружина с ладей пересаживается на коней.

Таким образом, инокультурное происхождение вещи не становилось препятствием к тому, чтобы она не только вошла в обще употребление, но и стала предметом престижного по греблени: Мода вообще часто идет вразрез с идеологическими установками. Достаточно вспомнить такое же «ползучее» проникновение американских джинсов в гардероб неизбалованного разнообразием повседневного платья советского человека. Штаны американских ковбоев стали своеобразным «троянским конем», посредством которого был разрушен образ врага, формируемый официальной пропагандой. Железный занавес не смог поставить преграду неистребимому явлению социальной психологии'4": желание модно одеваться оказалось столь мощным двигателем толерантного мировосприятия, что противостоять ему оказалось невозможно. Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что явление это, само по себс незначительное, выявляет глубокую закономерность: взаимное сближение культур быстрее всего устанавливается именно на низовом уровне- на уровне нерефлектированных сфер социальной психологии, на уровне быта, простейших форм хозяйственной деятельности. Копирование понравившихся элементов одежды происходит гораздо легче, чем, например, превращение враждебного государства в дружественное- оно ни к чему не обязывает. Причем, не и> значения соотношение культурных уровней взаимодействующих таким образом обществ. История знает много примеров, ког;

представители старых, великих цивилизаций перенимали (опять же на низовом, повседневно-бытовом уровне) многие навыки соседствующих с ними и часто враждебных «варваров»: китайцы у монголов, византийцы у турков и славян, римляне-у германцев. В случае Руси и Орды разница не была столь существенной. И хотя напряжение отчуждения между славянским и тюркско-монгольским, мусульманским мирами было изначально очень велико, культурный синтез медленно, но верно развивался, охватывая все новые и новые сферы. Весьма показательный пример изменения стереотипов восприятия дает нам «Сказание о Магамет Салтане» Ивана Пересветова. Удивительно - конструируя в своем «Сказании» очередную социальную утопию, Иван берет в качестве центрального образа уже не далекую, неизвестную, чудесную и будто бы даже православную Индию, как то было в древнерусской литературе и общественно-политической мысли раньше, а вполне известную, мусульманскую Турцию! Махмет-Салтан выводится им в качестве примера идеального государя, мудреца и воина. Фигура его в «Сказании» выписана подробно и величественно, и, напротив единоверные греки выглядят мелко и почти комично. Если мусульманская страна могла быть выведена в качестве примера православному царству - налицо существенное изменение общественного сознания, существенная трансформация картины мира. Произошло то самое у-свой-ение «чужого», о котором говорилось выше. Этот пример не единственный. Не менее интересную трансформацию мы наблюдаем в «Казанской истории», согласно которой Иван Грозный устраивает поход на Казань, «ревнуя прадедом своим, великому князю Светославу Игоревичу, како той многажды Греческую землю плени, столь далече ей сущи от Руския земля растоянием, и дани великия со Царяграда имал со благородных грек, победившеих Трою предивную и прегордого царя перского Ксера. Той же великий князь Светослав по Дунаю стоящих 80 градов болгарских взя. Поревновав же сыну его во благочестии сиявшему, православному и великому князю Владимиру и державу свою Русскую землю святым крещением просветившему, яко взя великий град Корсунь и ины земля, многие языци работаху ему, дани дающе, и надо всеми враги его рука бе высока. Вельми же позави- де и Владимиру Манамаху, како же той подвижеся на греческого царя Костянтина и Манамаха великим ополчением ратным, нехо- тевшу греческому царю мира поновитии дани давати по уложению преже бывших его царей с великими князми рускими; великий же князь Владимер Манамах шед всю Фракию начисто повоева, и Халкидониду, и окрестныя области Царяграда греческии все пусты положи, и возвратися на Русь с великою корыстью и со многим богатеством, попленив царство Греческое»246 То есть поход на «царя казанского» Иван устраивает «поревновав» своим предкам, ходившим походами на царей греческих! В приведенном историческом обосновайии, данном «Казанской историей» походу (весьма пространном, как можно видеть) нет ни слова о борьбе тех же Святослава Игоревича, Владимира I и Владимира Мономаха ни с хазарами, ни с печенегами, ни с половцами (которые с позиции современного научного знания кажутся гораздо более близки татарам), и, напротив, греческие цари (единоверцы) оказываются поставлены в один ряд с потомками золотоордынских ханов.

Превращение татар из страшных врагов, в образе которых терпящей поражение за поражением Руси виделись инфернальные черты, в партнеров по политическим делам и в сфере культуры началось достаточно рано: едва прошел первый страх, и жизнь начала возвращаться в прежнюю колею. Как ни велико было первоначальное неприятие, уже очень скоро русские князья начинают использовать ордынские отряды в междоусобной борьбе-это не было ново. Столетиями раньше подобным образом произошло сближение с прежними соседями-кочевниками - печенегами и половцами247. Ситуация был похожа: сначала князья, загнанные в угол своими более успешными братьями обращаются к кочевникам лишь в самом крайнем случае, когда исчерпаны все остальные возможности продолжать борьбу (Святополк Окаянный), затем подобного рода контакты становятся все более и более регулярными (Олег Святославич), а уж со временем почти обычным делом становят- ся династические браки (Мстислав Удалой, Юрий Долгорукий). Известный по реконструкции Герасимова портрет Андрея Боголюбс- кого, который был рожден от смешанного русско-половецкого бра-

можст служить характерным символом эпохи: у варяжских по происхождению русских князей начинают явственно проявляться монг олоидные черты - князь Андрей имеет крутые скулы и миндалевидный разрез глаз. Летопись сохранила информацию о половецких ханах, носивших христианские имена. У нас, правда, нет сведений, чтобы русских княжон отдавали замуж за степных владык, но теоретически это было возможно в том случае, если представитель тюркской аристократии принимал христианство (ведь русские источники вообще молчат о межнациональных браках, в них нет ничего ни о союзе Анны Ярославны с Генрихом Французским. ни о браке Елизаветы с Харальдом Сигурдарсоном - обо всем этом мы узнаем из источников западного происхождения). Таким образом, сближение двух народов продвигалось достаточно быстрыми темпами. К XIII в. сближение наметилось столь тесное, что во время прихода монголов русские войска по просьбе хана Котя- на (тестя Мстислава) вышли в степи для того, чтобы помочь половцам отразить неожиданную опасность. Теперь все повторялось на новом уровне. Татарские рати стали существенным фактором межкпяжеской борьбы. От послушания или непослушания требованиям хана зависела политическая карьера: уже Александр Невский, который, как говорилось, занял позицию мирного урегулирования отношений с Ордой вольно'*3 или невольно248 получил от этого политические выгоды. И в дальнейшем умение наладить контакт с га тарами (умение, очень раздражающее ригористически настроенных историков) служило залогом политического успеха. Со временем настала пора и смешанных браков - московский князь Юрий Данилович был женат на сестре хана Узбека Кончаке, которая при- няла христианство и стала называться Агафьей. Русский полон, безусловно, оказывал влияние на антропологический и культурный тип самих татар. В более позднее время в Казани существовала русская диаспора. И снова, пройдя чрез боль, чрез кровь и страх взаимоотношения стали приобретать более мирный характер. Толерантный тип межнациональных контактов неизменно в русской истории занимал доминирующее положение- иного выхода не было. Со времени Василия II Темного мелкие татарские ханы начинают переходить на службу к московским князьям. Появляется новая социальная группа - служилые царевичи-15 Первыми из них были Касим и Якуб, братья Махмутека, унаследовавшего трон от отца, первого казанского хана Улу-Мухаммеда. Василий пожаловал их уделом за помощь, оказанную ему во время борьбы со звенигородской ветвью потомков Калиты. Городец-на-Оке, куда Касим переселился со своей ордой, стал его главной резиденцией. Со временем в изначально русском городе появились мечети и иные свидетельства влияния восточной культуры, он стал называться Касимов. Возникла этнографическая группа касимовских татар - потомков орды, пришедшей с Касимом и Якубом. Многие русские аристократические роды берут начало от представителей татарской знати (Князья Мещерские, Юсуповы, род Годуновых, который по генеалогической легенде происходил от татарского мурзы Чета и пр.) Внезависимости от истинности этих генеалогий (многие из которых подвергаются ныне сомнению) сам факт, что московские роды считали для себя престижным (во всяком случае, не менее почетным, чем быть потомками русских или литовских родов) выводить свои корни из татарской знати, уже о многом говорит. Это явление общественного сознания, по-видимому, сохранилось с тех пор, когда ордынский царь признавался на Руси легитимным владыкой, стоящим выше любого представителя местной, пусть даже и княжеской династии. Генеалогические связи представителей русской и татарской аристократии показаны в «Очерках по истории Казанского ханства» известного историка М.Г. Худякова: исследователь писал о судьбе пленного казанского хана Али, потомство которого вследствие политических коллизий оказалось на Руси, было крещено и посредством браков объедини- лось со знатнейшими княжескими московскими родами (Мстиславские, Шуйские, Вельские)'16. Новый импульс для генеалогического сближения был дан взятием Казани после которого, по словам автора «Казанской истории» «вой жерусгии, избираючи великорожденных казанцев малыя дети, отроки и красные отроковицы, и жены доброличныя богатыхъ и доброродных мужей, и в пленъ взяша мно- г их. и овыехъ себе в работу сведоша, овехъ оке, крестивши, в жены себе нояша; отроки же и девицы в сыны и во дщери место держать паче имуще своих детей»41 (курсив мой - В.Д). Объединение правящей элиты свидетельствовало об определенном этапе меж- культурного синтеза, свидетельствовало как раз о том, что под і аі арским владычеством Русь сама стала отчасти «татарской». Символическим действом, отметившим сближение элит, стало «те- атрал ьное» назначение крещеного татарского царевича Симеона Бекбулатовича «государем московским», устроенное Иваном Грозны м в 1575 г Странная игра, затеянная Иваном, очевидно, должна была показать преемственность власти московских государей от татарских ханов, преемственность, игнорируемую официальными і ідеологами. В этом и заключалась царская ирония, в этом была суть фарса: православный государь представал с татарским лицом.

Степень влияния татарского политического и социального уклада на русскую культуру остается до настоящего времени пред- мегом дискуссий. По мнению Ч. Гальперина, Русь не являлась политическим наследником Золотой Орды, и не осознавала себя таковой. Москва считала себя неотъемлемой частью христианского мира, не стремилась овладеть основным массивом золотоордынских земель, не пыталась разнообразить генеалогические легенды вымышленными связями с родом Чингизидов249. Думается, однако, что американский историк слишком буквально воспринял тезис о наследовании Московией татарских политических институтов. Собственно, речь не идет о буквальном и явном заимствовании. Гораздо более оправданной выглядит позиция исследователя истории Ногайской Орды В.В. Трепавлова, трактующего статус русского монарха как специфический, и связывающего появление царского титула на Руси с началом подчинения татарских государств. «В XVI-XVII вв. Россия по отношению к восточным и южным соседям выступала как победоносный участник борьбы за геополитическое наследие Золотой Орды. Налаживание отношений сбывшими ордынскими подданными -татарами, башкирами и ногаями- происходило по привычным для них идеологическим и административным канонам»-19 Войдя в роль «Белого падишаха» в общении с восточными соседями, русский царь не мог полностью отвлекаться от нее и во внутренних делах.

Таким образом, можно признать правоту М.Г. Худякова, считавшего, что государственный строй Казанского ханства оказал существенное влияние на строй Московской Руси. Худяков присоединился к мнению М.Н. Покровского о наследовании Русью татарской системы податного обложения и сошного письма. Масштабные общегосударственные переписи населения были введены татарскими завоевателями. К татарскому наследию исследователь относит развитое делопроизводство московского государства, методы дипломатии, многие аспекты военного дела. Худяков указывает на весьма важные параллели социально-политического строя: сильная власть верховного правителя (хана - великого князя), боярская дума - совет карачи, и пр. Весьма интересным кажется сближение земских соборов и курултаев: «Из описания курултая 14 августа 1551 г., приведенного в «Царственной Книге», мы зпас.

о составе собрания «всей Казанской земли». Нет сомнения, собрания в таком же составе были известны казанцам и ранее <

В России земский собор появился накануне падения Казанскої о ханства, и нельзя не обратить внимание на тождество состава первых земских соборов и курултая. «Стоглав» 1551 г был соединением «властей» (духовенства), «Синклита» (боярской думы) и представителей «воинства», а в курултае также участвовали духовенство, князья и огланы»250 То есть Земские соборы обнаруживают сходство с казанскими курултаями не только по функциям, но и по принципу построения. «Трудно думать. - пишет далее М. Г Худяков, - о случайности совпадения в составе двух этих собраний, состоявшихся в одном и том же году. Вопрос о том, откуда направлялось заимствование, очевиден: для Казанского ханства «собор всей земли» был старым привычным учреждением, для нарождавшейся новой России он был нововведением»51. Несомненно, что земские соборы имели и местные источники - вечевые собрания, княжеские съезды, соборы духовенства, но «не следует ли к этим образцам добавить еще более близкий - совет «всей земли» практиковавшийся у татар, ближайшим образом - в Казанском ханстве?»52. Даже если указанное сходство не дает оснований говорить о прямом заимствовании, нельзя не признать определенную когерентность русской и татарской политической культуры, открывавшую дорогу для обоюдного влияния.

Более того, при Ордынском посредничестве до Руси дошли импульсы от весьма отдаленных цивилизаций. Введенные монголами налоговая и административная системы не были сЬбственно их изобретением (ведь в момент завоеваний монгольские племена находились на родовой ступени развития) - механизмы управления огромной империей были заимствованы монголами у покоренных китайцев, обладавших глубокой, насчитывающей не одно тысячелетие традицией государственного строительства53. Посредством Орды доходили до Руси и арабские влияния.

Впрочем, проблема влияния монголо-татарского завоевания на становление российской государственности, очевидно, останется предметом научного и историософского анализа еще в течение достаточно долгого времени. Сложность ее очевидна54.

Восточное влияние не ограничивалось влиянием татарским и монгольским. Сравнительный анализ Османской Турции XV-XVI вв. и Московской Руси, проведенный С.А. Нефедовым показал удиви- 51

Там же. 52

Там же.

3 Нефедов С. А. Влияние монгольского завоевания на развитие российских государственных институтов // Российская государственность: уровни власти. Историческая динамика. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Ижевск, 24-26 апреля 2001 года. Ижевск: Издательский дом «Удмуртский университет», 2001 С. 52-59.

54 Кривоіиеев Ю.В. Русь и Орда // История России: Россия и Восток / Сост. Ю.А. Сандулов. СПб.: Лексикон, 2002. С. 81-137.

тельное сходство этих двух держав по очень многим параметрам. Буквальные совпадения имеются в организации поместной системы (русское поместье оказалось почти полным аналогом турецкого тимара); восточное происхождение имеет практика телесных наказаний, закрепленная в Судебнике 1497 г.; переписи населения, проведенные Иваном III имеют прямой аналог в турецкой переписи 70-х гг. XVI в. и др. Перечень примеров, приводимых в статье впечатляет. И хотя, возможно, С.А. Нефедов иногда преувеличивает степень интенсивности османских заимствований (исследователь сравнивает Ивана III с Петром I, стой только разницей что вместо Западной Европы Иван ориентировался на Турцию) это не снижает ценности его, безусловно, очень показательных наблюдений251.

Весьма яркую иллюстрацию того, что отношение к татарам как к «чужим» со временем трансформируется в более сложным комплекс представлений, в котором они выступают уже отчасти как «свои», могут служить некоторые сюжеты русского эпоса. Как известно, в былинах «татары» обычно выступают в качестве главного врага Руси. Этноним «татары» вытеснил из фольклора названия более ранних соседей-кочевников (хазар, печенегов и половцев). Битвы с татарами - основное занятие богатырей. Тем не мемее. существует комплекс былинных сюжетов, в которых татарин (обычно он выступает под именем Сокольника или Подсокольника) оказывается на поверку сыном Ильи Муромца. Обычно Подсокольник в качестве неизвестного вражеского богатыря-нахвальщика появляется в окрестностях богатырской заставы, на которой несут служб у самые известные русские богатыри: Добрыня Никитич, Алеша Попович и др. Старшим на заставе- Илья. Богатыри вступают в единоборство с Подсокольником, но победить его оказывает ся по.1 силу лишь старшему Илье. В решающий момент, когда Илья уже сидит на груди поверженного противника и собирается «пластать» его «белые груди» вдруг выясняется, что это его сын, рожденный женщиной, с которой обретенный отец когда-то имел мимолетным контакт. Радостная сцена узнавания, однако, как правило. вдр>г сменяется вспышкой ненависти со стороны Подсокольника, обиженного тем, что Илья в свое время бросил их с матушкой на произвол судьбы. Былина заканчивается трагически - Илья все-таки убивает Подсокольника, что не меняет сути дела и главной идейной линии эпической песни - «чужой», враг, оказывается вдруг сыном, абсолютно и непререкаемо «своим», родным.

Самобытный сплав русской (восточнославянской) и татарской культур составил основу казачьего быта. Первоначально казаки -явление ордынского общества. Русскими летописями в XIV в. фиксируются «татаровья ординские казаки». Это были своеобразные военные формирования, кочевавшие в южнорусских степях, и не подчинявшиеся официальным властями. Социальную основу первоначальных казаков составили выходцы из татарских орд, не имевшие никакого другого достояния, кроме личной свободы. Собственно слово казак и обозначает «свободный». Основным источником доходов казаков были грабительские набеги на соседниетерритории. Со временем в казачьи отряды начинают проникать и славяне. Свободное воинское братство оказалось совершенно безразличным к этнической и религиозной принадлежности своих членов*. Самой историей был поставлен удивительный культурологический эксперимент-две антагонистические культурные традиции гармонично слились в единое целое, сохранившее почти в равных долях наследие обеих. Сам факт, что русские беглые холопы и крестьяне, разорившиеся дворяне и прочий люд, потерявший место в жизни на родине находили прием и естественно вливались в татарские отряды говорит по крайней мере

о двух вещах: во-первых, о том, что исторически сложившийся образ врага сильно к тому времени поредел (это сделало возможным саму немыслимую прежде ситуацию - поиск пристанища у татар). Во-вторых, о наличии в русском общественном сознанииэпохи возвышения Москвы весьма развитых механизмов культурной восприимчивости, об отсутствии психологической замкнутости и широте взгляда на межнациональные отношения. Со временем славянский компонент вытеснил из казачьих отрядов собственно тюркский. Тогда к слову «казак» прибавился эпитет «вольный», тавтологический, как мы видим. Это

s‘ Станиславский A.J1. Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории. М.: Мысль, 1990. С. 6-9.

свидетельствовало о преобладании славян, для которых изначальное значение слова «казак» было уже непонятно, но огромный пласт восточной культуры все же был сохранен. Достаточно упомянуть названия высших казачьих чинов: «атаман», «есаул»-они имеют, как и само слово «казак», тюркское происхождение. Сам внешний вид запорожского казака свидетельствует о славяно-тюркском синтезе: д линные усы и оселедец на выбритой голове имеют буквальное сходство с внешностью русов, описанной византийским автором Львом Дьяконом на примере князя Святослава Игоревича. Шаровары, до сегодняшнего дня остающиеся элементом национального57 казачьего наряда являются традиционно восточным, тюркским элементом5" (на Руси на протяжении всего допетровского времени бытовали типологически европейского кроя штаны с узким шагом).

В южных и восточных губерниях европейской России получило распространение тюркское название плуга -сабан59 - хотя логично было бы ожидать обратного заимствования, ведь славяне перешли к оседлости раньше татар (во всяком случае, раньше той их части, которая происходит от монголов и куманов-половцев). Однако пути культурного влияния часто неисповедимы и развиваются странными путями. Возможно, здесь сыграла свою роль булгарская или среднеазиатская земледельческая традиция, впитанная татарской культурой (также носящей ярко выраженный синтетический характер). Тем не менее, все-таки до конца непонятно как тюркское слово могло вытеснить из русского языка изначальный славянский эквивалент.

Интересным фактом культурного взаимодействия является выпуск русских монет с татарской легендой, причина производства которых заключалась в заинтересованности московского правительства в освоении денежного рынка Казанского ханства. Че- канилась монета с татарской надписью «это денга московская»60 57

На сегодняшний день казаки, утратив статус сословия, правильней всего могут' быть названы этнографической группой в рамках русского и украинского народов. 58

Само слово имеет иранское происхождение, но в русский язык попало посредством тюркских языков: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. IV. С. 410. 59

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. III. С. 541. 60

Спасский И.Г. Деньги//Очерки русской культуры XVI века. Материальная культура/Под ред. А.В. Арциховского. М.: Издательство Московского университета, 1976. Ч. І.С. 233.

Восточные традиции были сильны в организации военного дела 11» Руси. В частности, амуниция русского всадника была во многом ногайской: седло, стремена, аркан, саадак, плеть-нагайка, боевой нож252

Конечно, процесс заимствований имел двухсторонний характер. Очевидно, что процесс синтеза облегчался тем, что татарам было в принципе чуждо культурное высокомерие: в отличиеотза- дных завоевателей они не оказывали давление на религию и общественные устои покоренных стран. Орда Чингисхана была открыта для принятия новаций - монголо-татары учились у побежденных народов и стремились воспринять все то лучшее, что у них было, особенно в военной сфере. Во многом именно это ста- .ю итогом их потрясающих успехов. Не оказывали они культурного давления и на Русь.

Особенно существенным было терпимое, и даже уважительное отношение татар к православию. Со свойственным язычникам религиозным плюрализмом они, судя по всему, испытывали почтение к жрецам любой веры, допуская вероятность того, что доступ :< высшим силам могут иметь не только их шаманы, но и «шаманы» других народов. Как ни странно может показаться «сравнение завоевателей», но факт- татары выступают в данном случае меньшим злом именно из-за отношения их к вопросам веры, которая имела для средневекового мировосприятия первостепенноезна- чеі ше. Учреждение сарайской епархии и ярлыки, по которым русская церковь получала различные (в том числе, и налоговые) льготы дают нам представление о мере их терпимости. Едва ли в случае шхвага некоторой части Руси католическим рыцарским орденом нечто подобное было бы возможно. Между тем в русской истории было немало моментов, когда именно православная церковь оставалась чуть ли не единственным связующим звеном, державшим память о единстве русских земель. Церковь была хранительницей духовных традиций, с ее деятельностью было связано сохранение высшей, элитной части культуры, выработка символов групповой идентификации и формирование национального самосознания. Цер- конная среда в эпоху средневековья - это «инкубатор» интеллек туальной элиты. Удар по ней был бы смертельным для формирующегося народа, далее последовал бы разрыв внутренних связей 11 ассимиляция.

Золотая Орда приняла ислам. Это было обусловлено преобладанием на покоренной монголами территории именно этой религии. Но принятие христианства Кончакой, сестрой хана Узбека (при котором начинается исламизация ордынского общества) показывает, что жеЛезной предопределенности в этом не было. Толеран і - ное отношение к православию сохраняется и после принятия ислама. Церковные иерархи пользуются у них авторитетом, позволяюи тм успешно решать дипломатические задачи (митрополит Алексей).

Культурная рецепция на «низовом» уровне, на уровне хозяйственно-бытового уклада начинается с переходом татар к оседлости. Впитав образ жизни местных народов, оседло живших на территории, захваченной монголами до нашествия, они немало переняли и от русских соседей. Этнографические наблюдения хозяйственно-культурного типа казанских татар показывают его известную близость русскому. Некоторые предметы быта, отсутствовавшие при кочевом способе жизни, войдя в обиход, получили русские названия (например, стол-эстэл, кровать^2 - карават, матица матча). Но более всего оказалась подвержена влиянию элита (что закономерно). В Москве «на воспитании» находились татарские царевичи. Так, например, казанский хан Мухаммед-Эмин до восшествия на престол с 10 лет жил в России, где ему в удел был, um город Кашира63, что в последствии предопределило ею промос- ковскую политическую ориентацию. По сути, еще до присоединения Казань с эпохи Ивана III постепенно втягивалась в васса.1 ные отношения с Русью. Интеграция была достаточно глубокой Иван Грозный лишь завершил этот процесс.

Детально механизмы культурной восприимчивости и терпимого, благожелательного отношения к иному образу жизни мы жем рассмотреть в знаменитом «Хождении за три моря» тверского купца Афанасия Никитина. Произведение это уникально те. что дает нам возможность узнать простого, некнижного (і о ес 11.

f,! В русский язык слово «кровать» попало из греческого: см. Фас.wp W. мологический словарь русского языки. М., 1967. Т II. С 379. 63

Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства. С. 46. не интеллектуала профессионала) человека в ситуации погружения в совершенно для него чужую, новую культурную среду, проследить ег о реакции, увидеть, какими предстали ему иноплемен- иикн его же глазами.

В 1468 г. Афанасий Никитин отправляется с торговым караваном в пут ешествие, цель которого была Шемаха. Караван двигался в сопровождении посла татарского ширваншаха Асанбега и шед- шего в том женаправлении посольства Ивана III, возглавляемого Василием Папиным. Это, однако, не уберегло путешественников от несчастья: в низовьях Волги они попали в засаду и были ограблены татарами. В надежде поправить положение Афанасий решает двигаться вперед в поисках выгодных закупок восточных това- ров. «Три моря», за которые совершил свое вынужденное путешествие Афанасий Никитин,-это Каспийское, Черное и Индийский океан. С 1468 по 1475 г. он посетил Кавказ, Персию, Индию, Турцию, Крым. Записки Афанасия имеют дневниковый характер. и не отличаются стройностью композиции, по-видимому, автор не успел или не сумел их упорядочить (не доехав до дома, он мер под Смоленском). Известный исследователь древнерусской литературы академик Н.К. Гудзий так охарактеризовал авторскую манеру тверского купца: «Язык Афанасия очень безыскусственный; фраза предельно проста по своему синтаксическому строению. Церковнославянские слова и обороты в ней почти отсутствуют, но зато в значительном количестве вводятся слова персидские, арабские, тюркские - признак своеобразной национальной терпимості і Афанасия, совмещающейся у него с сильной любовью к родине. Речі, его фактична и деловита и лишь изредка перебивается лирическими отступлениями, в которых находит себе выражение скорбь автора по поводу оторванности отродного ему религиозного уклада и от родной земли»ы.

Записки Афанасия в корне отличаются от произведений того же жанра, но написанных учеными книжниками более раннего времени, например от «Хождения во Святую землю» игумена Даниила. Игумен Даниил видит то, что ожидает увидеть, он путешествует но местам, о которых он давно и много читал, это несколько сужает его кругозор и ограничивает глубину восприятия: во время путешествия он только то и делает, что шагами или пядями восторженно измеряет предметы, знаменитыев священной истории. Совсем не то у Афанасия - психологизм его произведения несоизмеримо более тонок, в отличие от игумена, чье путешествие прошло более или менее гладко. Афанасию знакомо и душевное смятение, и страх. Это заставляет его глубже чувствовать, а отсутствие изощренного образования делает его описания гораздо менее трафаретными, чем у книжного Даниила. Мы находим в сочиненпн Афанасия неграмотно выстроенную ученую риторику, а размышления и эмоции-этим оно особенно ценно для воссоздания психологического состояния человека русского средневековья, попавшего на чужбину. Более всего внимания в тексте путевых заметок уделено Индии, которая предстаете образе совершенно отличающемся оттого, что был рассмотрен нами ранее на примере «Повести временных лет» и «Сказании об Индийском царстве». Это уже не утопическая страна, населенная фантастическими существами, более того, «Хождение» Афанасия выглядит вполне свободным от каких бы то ни было книжных реминисценций. Чудеса и ст раи- носги в нем невыдуманные, а настоящие, увиденные собственными глазами.

Особенности быта и нравов людей описываются Афанасием без тени предубеждения или осуждения. Он далек от намерения считать чужие обычаи глупыми или бесстыдными (как то часто бывает в такого рода описаниях, написанных в разное время и в разных местах) только лишь потому, что они отличаются от обычаев, принятых у него дома. Сохраняя доброжелательность. Афанасий наблюдает течение жизни чужой для него страны: «И туч есть Индейская страна, и люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены, а все ходят брюхаты, дети родять навсякый год, а детей у них много, а мужи и жены все нагы, а все черны»253 Примечательно, что Афанасий прекрасно осознает, что если для него черные обитатели Индии выглядят необычно и удивительно, то и он сам для них странен и удивителеї і не менее, и относится к этому с пониманием: «Яз хожу куды, ино за мной людей много, дивяться белому человеку». «А князь их-фота і голове, а другая на гузне. А бояре у них ходят - фота на плеще, а другая на гузне, а княгини ходят - фота на плече обогнута, а другая на гузне, а слуги княжия и боярьскыя - фота на гузне обогнута. да щити меч в руках, аиныессулицами, а иные с саблями, а ины с лукы и стрелами, а все нагы, да босы, да болкаты, и жонки ходят голова не покрыта, а сосцы голы, а паропкы да девочкы холи г нагы до 7 лег, а сором не покрыт»66 В наблюдениях очень многое должно было показаться тверскому путешественнику со- ласно русским представлениям верхом неприличия: это и непокрытые голова и грудь женщин, не покрытый «сором» детей, но у пего и следа нет осуждения. Трогательна манера Афанасия исполь-

;i гь для описания индийских социальных и бытовых реалий чиєю русские термины: индийские раджи становятся у него князьями. придворные - боярами, слоновий хобот он именуетрылом, бивни зубом, бояр носят у него на серебряных кроватях, набедренную повязку на статуе Шивы именует он ширинкой, сонм женских индуистских богинь, - «жонками Бутовыми» и др. Много пишет Афанасий и о социальном и политическом устройстве: «во Ындейской земли княжать все хоросанци, и бояре все хоросанци; а гундустанци все пешиходы.. ,»67; «А земля людна вельми, а сельские люди голы вельми, а бояре сильны добрей пышны вельми»68.

Но более всего интересны и показательны для понимания идейного багажа Афанасия являются его религиозные воззрения, дельно проанализированные A. JT. Юргановым69 Верутверской купен понимает как совокупность религиозных обрядов и внешних правил, касающихся не столько внутреннего чувства и убеждений, сколько образа жизни: соблюдения праздников, формы отправления богослужения, соблюдения пищевых запретов. «Веру» можно «оставить», «Веру» можно «сказать», ее можно и «позабыть». «Вера» не стала еще автономной частью мироощущения человеки. «уверенностью в вещах невидимых». Она требовала ежедневного подтверждения причастности, - и само это подтверждение олицетворяло собой «веру», то есть истину, данную в определенных правилах. Потому-то и печалился Афанасий Никитин о вере, которую он «не сохранил». Не сохранили в чистоте»254, так как был лишен книги вдали от родины, без помощи священника. Для него это большая утрата, которую он переживает очень болезненно.

В результате его религиозное мировоззрение претерпевает существенную трансформацию. Виденные им картины чужой жизни, в которую он погрузился столовой, приводят его к убеждению, что Бог един, а способы почитания его могут быть разными. Это была своеобразная реакция на угрызения совести, вызванная несоблюдением норм православного благочестия, предписываемых церковью. То, что было легко делать, живя в родной стране (соблюдать праздники, ходить в церковь), на чужбине оказалось практически неразрешимой проблемой. Отсутствие возможности поддерживать тривиальные «бытовые» христианские установления в обстановке насущной потребности в религии, своеобразного «душевного голода», придают его мировоззрению необыкновенную широту. Нельзя сказать, что Афанасий проникся симпатией к исламу, он всячески сопротивляется окончательному омусульманиванию, к которому его неоднократно принуждали обстоятельства, но, парадоксальным образом, в его молитве вдруг возникают мусульманские пассажи. Он пишет, что не зная точно сроков православного поста, он держал пост вместе с мусульманами255. То есть тверской купец XV в., свято убежденный в истинности своей религии, попав в инокультурную атмосферу оказался способным нетолько преодолеть традиционную ксенофобию и признать возможность обладания истиной за представителями иной веры, но и частично впитать элементы чуждого мировоззрения, сделать их «своими». И хотя далось ему это нелегко, (что понятно: еще со времен Феодосия Печерского хвала чужой вере воспринималась на Руси как унижение своей), но важен результат. Обращаясь к Богу, Афанасий использует то славянское «Богъ», то арабское «Олла».

Не меньше благожелательной терпимости и даже восхищенного любопытства находим мы и в описании стран Западной Ев ропы, содержащихся в «Хождении на Флорентийский собор» - путевых заметках русской делегации, принимавшей участие в церковном соборе католического и православного духовенства, состоявшемся во Флоренции в 1439 г. «Хождение» сочетает традиционный для этого жанра произведений «дорожник» (близкий форме греческого проскинитария - путеводителя72) - перечисление географических объектов в хронологической последовательности путешествия и очерковые описания виденного с выражением чувств и переживаний автора73. Чужие обычаи, быт далеких стран не вызывают в авторе ни малейшего неприятия. Наоборот-главная эмоция, наполняющая произведение-удивление. Особенно поначалу все кажется русским путешественникам «чудным»: постройки, водопроводы, фонтаны, башенные часы и пр. Особенно часто восхищенная реакция сопровождает описания виденных скульптур («круглая», то есть объемная скульптура была нехарактерна для древнерусской художественной пластики), которые кажутся русскому наблюдателю очень похожими на живых (он так и пишет - не «статуи», не «болваны», а «люди»): «И среди града того суть столпы устроены, в меди и позлащены, вельми чудно, трею саженъ и выше; и у тех столпов у коеждо люди приряжены около тою же медию; и истекают ис тех людей изо всех воды сладкы и студены; у единого из уст, а у иного изъ уха, а у другаго изъ ока; а у инаго из локти, а у инаго из ноздрию, истекают же вельми прулко, яко из бочек; те бо люди видети просте, яко живи суть, и те бо люди напояют весь град той и скотъ; и все приведение вод тех вельми хитро, истекание и несказанно»74. Давшее столь много великолепных впечатлений посольство, как известно, кончилось ничем: митрополит Исидор, подписавший унию был низложен, Русь не присоединилась к тактическому союзу греческого православия и католической церкви, но «Хожде- ние» вошло в комплекс древнерусской литературы и осталось 71

Конявская E.JI. Авторское самосознание древнерусского книжника (XI- середина XV в.) М.: Языки русской культуры, 2000. С. 70.

75 Казакова Н.А. «Хождение» на Флорентийский собор. Комментарии // ПЛДР. XIV - середина XV века. М.: Художественная литература, 1981. С. 586..

7J Хождение на Флорентийский собор//ПЛДР. XIV-середина XV века. М.: Художественная литература, 1981. С. 474. источником сведений о Западной Европе на несколько столетий, источником вполне благожелательным.

Другой пример мировоззрения человека, волей судьбы попавшего в инокультурную среду дает нам уже упоминавшаяся «Казанская история»-произведение XVI в., описывающее историю Казанского ханства и русско-татарских отношений начиная со времени Батыева нашествия и до взятия Казани Иваном Грозным. Автор «Истории» не сообщает нам своего имени. Однако из его произведения мы узнаем, что он провел двадцать лет в татарском плену вплоть до самого Казанского взятия. То есть произведениеэто представляет собой историческое сочинение по татарской истории, на- писанноерусским пленником. Судьба этого человека, насколько мы можем судить по тексту самого произведения, сложилась весьма причудливо. Оказавшись в плену, он принимает ислам (об этом можно судить по тому, что после освобождения его, русского, и, значит, изначально православного, пришлось заново обращать к святой вере и приобщать к церкви). Никаких особенных угрызений он, в отличие от Афанасия Никитина, по этому поводу не испытывает. Напротив, предисловие к рассказу выдает в авторе человека вполне уверенного в своем праве рассуждать о промысле Божьем. В плену он пользовался большой любовью «царя» и вниманием со стороны «вельмож». Это дало ему, человеку видимо образованному, возможность заниматься интеллектуальным трудом, собирать сведения по истории Казани, которые он черпал как из неких «казанских летописцев», так и из устных рассказов хана и вельмож, которые, пребывая в «веселии», рассказывали ему «о войне Батыеве на Русь и о взятии от него великого града сголного Владимира, и о порабощении великих князей»75 Чтение «казанских летописцев» и сравнение их с русскими летописями показывают уровень его образованности: он знал татарский (и, возможно, арабский) язык и был начитан в русской исторической литературе. Это предопределило масштаб и качество проде- ланной им работы: «Казанская история» отличается последовательностью, логичностью изложения и широкой эрудицией, демонстрируемой автором. По стройности композиционного по- сгроения она не уступает ПВЛ или «Степенной книге», чего нельзя сказать об идейном наполнении этого произведения - оно обнаруживает известную двойственность. С одной стороны, для автора, как для человека, безусловно, книжного, татары - «варвары»256, «сарацины»257 и «поганые»258, с другой - явственно ощущается приобретенный очевидно во время двадцатилетнего татарского плена некий казанский патриотизм. Необходимость написания истории он объясняет почти теми же словами, которыми в XI в. митрополит Иларион писал о недавно крещенной Руси: «И есть град Казань стоитъ и ныне всеми рускими людьми видимъ есть и знаемъ, а незнающим слышим есть»259 Пересказывая татарскую легенду о возникновении города на месте змеиного логова, неизвестный автор сохраняет тот торжественный пафос, который, судя по всему, был присущ оригиналу.

Из последних сил обороняющие свой город жители Казани, которым пришлось столкнуться с многократно превосходящим войском московского князя (один защитник города против пятидесяти нападающих, согласно «Истории») описываются в патетических тонах. Их речи полны истинной отваги: «Не убоимся, храбрыя казанцы, страха и прещения московского царя и многия его силы рус- кие, аки моря, биющагося о камень волнами, и аки великаго леса, шумяща напрасно, селикъ имуще град нашъ, твердь и велик, ему же стены высоки и врата железна, и люди в нем удалы вельми, и запас многъ и доволенъ стати на 10 лет во прекормление намъ. И да не будем отметницы добрыя веры нашея срацинския и не пощадим пролита крови своея, да ведоми не будемъ во пленъ работати ино- вернымъ на чюжу землю, християном, по роду меншимъ нас и ук- радшимъ благославление»260 Доминирующий эпитет казанцев - «храбрые». Особая глава отводится автором «Истории» описанию мужественного поведения казанских женщин, готовых ценой изгнания и плена сохранить жизнь детям. Их попытка решить дело миром описана с большим сочувствием. Зрелище ходящих по сте нам города женщин и девиц названо автором «Истории» «умильным». Любопытно, что над печальной судьбой «женъ и девицъ» еще не взятого города прослезились даже сами осаждавшие «жа- лостливии» русские воины. Прослезился, можно думать, и сам летописец.

Авторская позиция вообще выдает сложное положение, в котором писалась «История» - обе противоборствующие стороны были для рассказчика «своими». Не удивительно, что лучшим слугой Ивана Грозного оказывается служилый татарский царь Шига- лей (Шах-Али): «вернейшийшии всех царей везде и верных наших князей и воевод служаще, и нелестно за Христианы страдаше весь живот свой до конца». Давая такую характеристику татарскому военачальнику летописец вынужден извиняться перед читателем зато, что «единоверных своих похуляюща и поганых же варвар похваляющи», но в свое оправдание он утверждает, что на его стороне сама истина, известная всем: «таков бо есть, я ко и вси знают его и дивяться мужеству его, и похваляют»1"

От русских князей и ордынских царей он требует «братского» поведения и очень сокрушается, когда обстоятельства приводят их к вражде, подобно тому как русские летописцы домонгольской Руси сокрушались о «которахъ» в потомстве Рюрика. С умилением он описывает первоначально «братские» отношения Василия II Васильевича Московского и изгнанного из «Великия Орды» эмиром Едигеем Улу-Мухаммеда, будущего первого казанского хана. «Горьким» называет он совет ближайшего окружения князя воспользоваться затруднительным положением хана и изгнать его из московских пределов, несмотря на горячие мольбы последнего*2 Более того, необходимость придерживаться норм «братолюбия» согласно мировоззрению автора «Истории» оказывается продиктована не просто политической целесообразностью, а нормами религиозной морали (что может показаться уже совсем странным относительно татар-мусульман современному наблюдателю). Так, например, за отклонение от промосковской политики «русский бог» наказывает казанского хана Мухаммед-Эмина неизлечимой болез-

. Лежащему на смертном одре «царю» автор вкладывает в уста полный раскаянья монолог, в котором он именует великого князя Ивана Васильевича «отцом», себя же - «злым рабом», не оправдавшим тех высоких отношений, которые сложились у него с московским князем, относившемся к нему как к сыну261 В раскаянье он шлет Ивану богатые подарки, но это не помогает-он умирает, снедаем червями, и испуская нестерпимое зловоние, котороев системе художественных образов древнерусской литературы призвано было показать глубину морального падения персонажа (вспомним С'вятополка Окаянного). Таким образом, открывший военные действия против Москвы татарский хан осуждается не как веролом- 11 мм враг, а как неблагодарный сын, пошедший против отца\ Вспом- пим, что терминология родства (отец, сын, брат старейший и пр.) издревле использовалась для обозначения вассальных отношений внутри рода Рюриковичей. Таким образом, политическая инкорпорация Казанского ханства в вассально-сюзеренные отношения с русскими князьями, произошедшая задолго до присоединения Казани Иваном Грозным была соответствующим образом идеологически оформлена через традиционные для Руси понятия, использовавшиеся ранее только во внутренних отношениях. Это может .лужить показателем известного сближения, не только в политической, но и в культурной сферах. Во всяком случае, казанцы предстают в «Истории» уже совсем не так, как были представлены і а тары в «Повести о разорении Рязани Батыем» или в проповедях Серапиона Влади мирского-это уже не выходцы из преисподней, о которых пророчествовал Мефодий Патарский, жуткое и непонятное воплощение Божьего гнева, это «свои» враги, ссоры с которыми носят почти семейный характер, и обусловлены не «природным» антагонизмом, а обычными «семейными» причинами - предательством, непослушанием и т.п. Да и образ врага как таковой претерпел кардинальные изменения, обусловленные трансформацией жизненного уклада самих татар. Нет уже ни шатров, ни і орящих в ставке огней, чрез которые должен пройти всякий, желающий получить аудиенцию у хана. Казань - обычный и вполне привычный для русского мировосприятия город, окруженный де ревянными (дубовыми) стенами, за которыми укрываются защитники, делающие, как это было в обыкновении, периодические вылазки. Население в массе своей земледельческое. Разница хозяйственно-бытовых укладов к началу XVI в. постепенно сходит на нет. Соответственно и лик врага становится менее непонятным м. как следствие, не таким пугающим.

Вообще, чтобы подчеркнуть «всемирно-историческое» значе- ниеказанского взятая неизвестному летописцу пришлось потрудиться. Лишь обращение к событиям более чем двухсотлетней давности могло дать необходимый для построения колоритного вражескою облика материал. Иначе масштаб победы Ивана IV оставался непонятен. Однако мотив «месп и за монголо-татарское иг о» в «Казанской истории» выражен весьма слабо. Обоснование похода, как бы ло показано выше, дается совершенно иное. «Борьба с последним осколком Золотой Орды» - такое отношение к взятию Казани уде; скорее новейших учебников истории, чем идеологии XVI в.

В целом можно с полным правом утверждать что в московский период Русь и восточныетюркские изначально кочевые народы продолжили движение по пути культурного синтеза, начало которому было положено еще на заре их этногенеза (пришедшегося на одно время -эпоху Великого переселения народов V VI вв.)1'4 Как показывают археологические и лингвистические источники, несмотря на извечную вражду, славяне и степные номады имеют во многом общую судьбу и на исторической арене выступают в качестве необходимых частей одной системы, дополняя друг друга, что раз за разом в течение тысячелетия приводило к образованию культур, в материальном и духовном облике которых прос: живались черты обоих миров: славянского земледельческого и тюркского кочевого. Начало этому было положено еще в гуиі іскнс времена, когда предки славян оказались включенными в гуннский союз выступали под именем скифов, поставляя для последних че. ны-однодревки. Затем, уже в VI в. подобным же образом вы сі ра- иваются отношения славян с аварами. Славяне принимают учас

”Петрухин В.Я., РаевскийД.С. Очерки истории народов России в древноо и раннем средневековье. Учебное пособие для гуманитарных факультетов высших учебных заведений. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. С. 226.

тие в военных предприятиях Аварского каганата, вместе с ними осаждают Константинополь в 626 г. Авары заимствуют у славян традиции домостроительства - полуземлянки. «Аварское иго» оказало влияние и на древнюю славянскую социальную терминологию (каган, болярин, жупан, пан). Элементы культуры номадов прослеживаются в обрядности кургана Черная могила, насыпанного в 60-х гг., X в., в котором «помимо скандинавских и варяжских черт, прослеживается кочевнический (салтовский) обычай укладывать конское снаряжение, оружие и доспех в груду («трофей») на кострище, а драгоценные серебряные оковки ритонов украшены в по- стсасанидском стиле: одна из оковок несет хазарский изобразительный сюжет»85. Примером этнокультурного синтеза славянских и кочевнических традиций служит пеньковская археологическая культура (VI—VII вв.), в которой славянский компонент соседствует с болгаро-аланским, и волынцевская (VIII—IX вв.) территория которой совпадает с ареалом дани, которую хазары брали со славянских племен (полян, северян, радимичей) и где также присутствует в материальной культуре кочевнический элемент86. Весьма показательный пример тюркско-славянского симбиоза дает нам история Первого Болгарского царства. Таким образом, можно утверждать, что русско-татарский культурный синтез продолжал древнюю традицию славяно-тюркских контактов и имел глубокие корни. Речь не идет, конечно, о том, что отношения Орды и русских княжеств следует вслед за JI.H. Гумилевым рассматривать как союз. На политическом и идеологическом уровнях взаимоотношения носили, безусловно, враждебный характер. Но взаимовлияние культур часто развивается и между враждебными обществами, вопреки и помимо военных столкновений, даннического ярма, явного недоброжелательства - либо как прямое заимствование или же как «ответ на воздействие внешнего фактора»87 В сражениях Русь перенимала элементы боевых навыков врага, в стремлении сохранить самостоятельность во враждебной государственной системе - начала политического уклада властителей, стремление подражать их быту - детали костюма. В результате же сложился

и Там же. С. 231.

*лТам же. С. 231-235.

” Крадип Н. Н. От Орды к России: круглый стол // Ab Imperio. С. 229.

синтетический культурный феномен, впитавший в себя (помимо сознания) много из того, что в последствии было органично усвоено русской культурой, стало восприниматься как «свое», традиционное, исконное.

Наиболее трудна для анализа финно-угорская составляющая русской культуры. Этому имеется несколько причин. Во-первых, начало контактов славян с представителями финно-угорских племен уходит корнями в столь глубокую древность, и степень интеграции этих двух исторических общностей в процессах формирования русского этноса столь велика, что часто почти невозможно сепарировать славянские и финские элементы. Как и звестно, ве ликорусская народность выросла на финском субстрате. Обширные территории, ныне считающиеся исконно русскими, в древности были заселены представителями финских племен. Показательно что само название столицы России имеет, по мнению многих лингвистов, финно-язычное происхождение (Моск-ш, как Сылва, Кось- ва и пр.) Следовательно, многое из того, что в настоящее время считается исконно-славянским в русской культуре, может иметь и реальности финское происхождение, к сегодняшнему дню, однако, практически неопределимое. Во-вторых, сходство природных условий существования предопределило сходство многих бытовых и психологических особенностей двух культур, что делает весьма затруднительным атрибуцию тех или иных феноменов как финских или славянских. В-третьих, поздние контакты с поволжскими и прибалтийскими финнами были гораздо менее острыми (и, следовательно, не столь заметными), чем отношения, например, с тюркски ми народами. Все эти трудности, однако, делают проблему русско-фип- но-угорских отношений особенно интересной д ля анализа.

Уже Н.М. Карамзин писал о том, что многие финно-язычнмс племена в древности населявшие территорию России и известные нам по летописным свидетельствам (весь, чудь, меря, мурома) с течением времени растворились в славянской массе «смешались с Россиянами»262 Точка зрения о мирном постепенном смешении славянского и финского компонента в этногенезе русского народа стала господствующей в дореволюционной историографии89 Большинство ученых сходились во мнении, что славянская миграция имела характер медленной инфильтрации на финские территории, при которой практически не было военных столкновений ввиду наличия большого количества свободных земель, где пришлые селились, не мешая коренным жителям. Близкое и мирное соседство при явном доминировании славянского населения и русской культуры привело со временем к полной ассимиляции местных племен. Эта точка зрения, однако, была оспорена в конце XIX в. академиком А.И. Соболевским, по мнению которого «теория мирного занятия русскими пустых земель нынешнего великорусского центра не имеет под собою никаких оснований»90. А.И. Соболевский указывал, что «летописи ничего не говорят о мирных, дружественных отношениях русских к финнам». «Болеетого, многочисленные письменные известия о походах новгородцев на западную чудь, а владимирских князей на мордву, летописные сообщения об избиении сборщиков дани «за Волоком», в Печере и Югре, северные предания о «чуди белоглазой» боровшейся с русскими, - все это свидетельствует о напряженных отношениях между славянами и иноязычными племенами. По мнению Соболевского, происходило постепенное вытеснение финно-угров с коренных территорий под напором русских соседей»91 В развернувшуюся в последствии дискуссию было вовлечено большое количество именитых историков, диапазон разброса точек зрения был весьма велик: от утверждения, что русский народ имеет в своем составе едва ли не 80 % финской крови (М.Н. Покровский) до полного отрицания влияния финно-угров на русский этногенез (Д.К. Зеленин). Определенный итог спорам был подведен в фундаментальном исследовании Е.А. Рябинина, которым была проделана большая работа по анализу и систематизации археологических и иных источников по истории славяно-финских этнокультурных связей. Детальный раз-

9 Подробная историография вопроса см.: Рябинин Е.А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси. К истории славяно-финских этнокультурных связей. Историко-археологические очерки. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997. С. 9-16.

w Цит. по: Рябити Е.А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси. С. 11.

91 Там же.

бор археологических данных позволил исследователю утверждать, что «отношения иноязычных народов с Русью затрагивали сферу общественно-политического, экономического и культурного синтеза, активность, уравновешенность или замедленность темпов которого зависели от уровня развития производительных сил, структуры собственности аборигенных коллективов, хозяйственных возможностей различных районов, интенсивности их освоения русским населением и временем включений в вассальную и политическую структуру Руси»263. Социально-экономический синтез привел к началу процесса разрушения родовых отношений у восточноевропейских финнов и вхождению национальной знати в состав русской господствующей верхушки, а простых общинников - в состав зависимого населения Древней Руси (быть может, под именем «смердов»). Установление даннических отношений сочетались с втягиванием финских территорий в систему торгово-экономических связей. Под влиянием древнерусского хозяйственно-культурного типа происходило совершенствованиетрадиционных форм производственных орудий и постепенная замена их новыми типами264 Постепенное сближение финского и славянского населения делало первые шаги через избирательное усвоение финно-угорским населением новых элементов материальной и духовной культуры, аккультурации, которая со временем приводила к сглаживанию этнических черт, и образованию синтетической культуры, в которой преобладающие славянские элементы сочетались с субстратными. «Происходящие при этом изменения выражаются, прежде всего, в широком распространении вещей, генетически не связанных с традиционными типами, и усвоении местными ремесленниками новых технологических схем и приемов. На первом этапе культурного сближения наблюдается сосуществование привнесенных извне и местных элементов <... > Смешение культурных традиций значительно усилилось в ходе неоднородной по этническому составу земледельческой колонизации северных территорий и сложения зон чересполосного славяно-финского населения. С XI в. на широкий рынок начинает поступать массовая продукция древне-

бор археологических данных позволил исследователю утверждать, что «отношения иноязычных народов с Русью затрагивали сферу общественно-политического, экономического и культурного синтеза, активность, уравновешенность или замедленность темпов которого зависели от уровня развития производительных сил, структуры собственности аборигенных коллективов, хозяйственных возможностей различных районов, интенсивности их освоения русским населением и временем включений в вассальную и политическую структуру Руси»265. Социально-экономический синтез привел к началу процесса разрушения родовых отношений у восточноевропейских финнов и вхождению национальной знати в состав русской господствующей верхушки, а простых общинников - в состав зависимого населения Древней Руси (быть может, под именем «смердов»). Установление даннических отношений сочетались с втягиванием финских территорий в систему торгово-экономических связей. Под влиянием древнерусского хозяйственно-культурного типа происходило совершенствование традиционных форм производственных орудий и постепенная замена их новыми типами266 Постепенное сближение финского и славянского населения делало первые шаги через избирательное усвоение финно-угорским населением новых элементов материальной и духовной культуры, аккультурации, которая со временем приводила к сглаживанию этнических черт, и образованию синтетической культуры, в которой преобладающие славянские элементы сочетались с субстратными. «Происходящие при этом изменения выражаются, прежде всего, в широком распространении вещей, генетически не связанных с традиционными типами, и усвоении местными ремесленниками новых технологических схем и приемов. На первом этапе культурного сближения наблюдается сосуществование привнесенных извне и местных элементов <...> Смешение культурных традиций значительно усилилось в ходе неоднородной по этническому составу земледельческой колонизации северных территорий и сложения зон чересполосного славяно-финского населения. С XI в. на широкий рынок начинает поступать массовая продукция древне русских ремесленников (украшения, оружие, орудия труда, бытовой инвентарь, гончарная керамика). Славянские изделия входятв повседневный обиход иноязычных народов, органично включаются п местный этнографический убор. Лесная зона Восточной Европы покрывается «вуалью» древнерусской культуры, скрывающей прежниерегиональные и племенные различия»267.

Культурная близость открывала дорогу более интенсивной физической метисации, прослеживаемой по антропологическим ма- I ериалам и оставившей след в появлении археологических памятников, для которых характерна нетолько культура смешанного облика, но костные останки с несколько ослабленными европеоидными чертами268. Таким образом, стало возможным признать принципиальную правоту точки зрения В.О. Ключевского, по мнению которого ассимиляция финского населения наряду с влиянием природного фактора оказала решающее влияние «как на хозяйственный быт Великороссии, так и на племенной характер великоросса»269

Это. однако, не означает, что наблюдения А.И. Соболевского, говорившего о напряженных отношениях славян с автохтонными финскими племенами, совершенно лишены основания. Действительно, письменные и фольклорные270 источники заставляют думать, что столкновения все-таки были. Но следует иметь в виду, что военные стычки совсем не исключают ни брачных контактов, ни культурного синтеза, ни ассимиляции в конечном итоге. Механизм подобного рода отношений мы можем рассмотреть на примере материала более позднего времени (XIV-XVI вв.), когда на землях великорусского центра ассимиляционные процессы уже почти завершились, и область активного русско-финского взаимодействия і іерсместилась к окраинам складывающегося Московского царства.

В высшей степени интересный вариант русско-финского синтеза дает нам история Вятской земли. По мнению Л.Д. Макарова98 русские начинают проникать в бассейн реки Вятки в конце XII в. Освоение Лрая ведут в основном новгородские ушкуйники. Их походы нашли отражение в «Повести о стране Вятской», которая, по мнению исследователя, может дать вполне правдоподобные сведения о ранних этапах русского проникновения в регион: «В вышеупомянутой «Повести» говорится о походе двух новгородских отрядов из городка в низовьях р. Камы на Среднюю Вятку. Один из них пробрался по волокам с Камы в верховья р. Чепцы «и вниз по оной пловуще, пленяюще Отяцкие жилища и окруженныя валами ратию вземлюще, и обладающе ими, внидоша в великую реку Вятку и узревше... град чудской, называемый Чудью Болваньский городок... той крепкий град взяша воинским промыслом в лето 6689(1181) месяца июлиа в 24 день... и побиша ту множество Чуди и Отяков, а инии по лесам разбегошася,... инарекоша той град Никулицин»<.. .> Второй отряд новгородцев «внидоша во устие Вятки реки и идоша по ней вверх до Черемишских жилищь и дошедше до Какшарова городка обладаема Черемисою... и начаша ко граду приступати, и другий день от града того жители побежаху, инии же граду врата отвориша. И тако Божиею памощью той Кокшаров град взяша и обладаша, и те Новгородцы распространишеся и начаша жити на всей Вятской стране и посылаху от себе для уведення вверх по Вятке реке места усматривающе»»99 Таким образом, мы видим, что первоначальный контакт русских (новгородцев) с коренными жителями территории чепецкого и вятского бассейнов мирным не назовешь: ушкуйники действуют как завоеватели, грабя местное население и занимая территорию. Но посмотрим как события развиваются дальше. После монголо-татарского нашествия под действием внешней угрозы две первоначально возникшие на Вятке самостоятельные волости Никулицин и Котельнич объединяются и

911 Макаров Л.Д. Славяно-русское заселение бассейна р. Вятки и исторические судьбы удмуртов Вятской земли в XII-XVI веках //Материалы по истории Удмуртии (с древнейших времен идо середины XIX в.). Сборник статей/Отв. ред. Л .А. Наговицин. Ижевск, 1985. С. 80-108.

99 МакаровЛ.Д. Славяно-русское заселение бассейна р. Вятки и исторические судьбы удмуртов Вятской земли в XII-XV1 веках. С. 81. юздают новую столицу г. Хлынов (Вятка), служившую центром Зятской земли до самого ее присоединения к Московскому княже- гну. В рамках Вятской земли оказалось объединено русское, финское и тюркское население. Этнические процессы протекали здесь, :удя но всему, тем же образом как это было в Северо-западной Чей столетиями раньше. Эпоха первоначальных столкновений сме- I іяется эпохой мирного сосуществования. Удмуртская племенная шать входит в состав вятского боярства"10, «ещев первой полови- XVI в. (грамота 1522 г.) удмурты фигурируют среди городских ?.кителей края, например, в г. Слободском («И будеу Каринскихкня- :еП и у чювашен и у вотяков дворы в городе есть, и в осаде с ними живут...)»"" Такое тесное соседство становится основой культур- 1 id о взаимодействия (что в результате приводит к взаимной трансформации русской и местных культур), которое затем дает импульс активі ізации ассимиляционных процессов, в результате которых груп- 1

1ы удмуртов, живших западнее Хлынова были полностью ассимилированы, а в антропологическом типевятчан начинают явственно прослеживаться финно-пермские примеси102. В дальнейшем, когда Пятка утратила самостоятельность и стала управляться московскими наместниками, сложившееся равновесие межнациональных оті юшений было нарушено. Полиэтничная местная знать не могла льше служить регулятором добрососедских отношений - верхуш- :а се была казнена, а остальные (в т.ч. и удмурты) подверглись выселению в центральные районы России. Часть финно-угорского населения мигрирует в верховья р. Чепцы103. Однако начавшиеся тноинтегративное движение на этом не останавливается. Власть русского царя со временем распространяется дальше на восток, и процессы аккультурации и ассимиляции продолжаются (до сегодняшнего дня).

Структурно влияние финно-угорской культуры на русскую на- I

юм инает влияние культуры восточной/гатарской/исламской. Сход-

Макаров Л.Д. Об особенностях славяно-финских контактов в XII-XVI вв. і ;i і еррптории Вятского края // Историческое познание: традиции и новации. Тез. окладов. Ижевск, 1993. Ч. 1. С. 33-34.

""Там же С 87.

"’•! Там же. С 94.

"’’Там же.

личных взаимоотношений представителей разных народов на протяжении тысячелетия. Задача, решению которой посвящена настоящая глава была иной. Нам хотелось показать, что формирование русского единого государства стало возможным во многом благодаря наличию в социальной психологии развитых качеств терпимости и открытости инокультурным влияниям, которые, несомненно, можно отнести к базовым основам развития русской культуры и русской цивилизации. Вряд ли можно оспорить, что формирование многонационального государства (каковым Россия является и сейчас) не могло состояться без способности принять, переработать и усвоить элементы культур входящих в нее народов. Не могло состояться и без терпимого и в известной мере благожелательного отношения к «инородцам», без способности преодолеть ксенофобию и взглянуть на «чужих» (даже на врагов) как на «своих», с которой начинается всякое совместное бытие в рамках одной политической системы. Справедливости ради следует оговориться, что, безусловно, русская история далеко не всегда может служить примером взаимовыгодного сотрудничества разных народов. Московское царство достаточно часто использовало весьма радикальные и жесткие средства решения этнополитических проблем. Трудно ждать от средневековья следования гуманистическим максимам современного общества. Но в целом существование большинства народов, вошедших в орбиту русского государства, не закончилось с потерей политической независимости (подобно пруссам, попавшим под власть немцев или американским индейцам), а продолжилось дальше, трансформируясь под действием русской культуры и оказывая влияние на нее.

Конечно, история национальных отношений в любой империи это история обид. Как ни банально, но врядли можно найти много татар, которым бы не хотелось так переиграть историю, чтобы Ивану Грозному все-таки не удалось взять Казань, а русским бывает тяжело вспоминать о батыевом нашествии. Символично, что рязанская княгиня Евпраксия, сбросившаяся вместе со своим маленьким сыном из «превысокого храма своего» во время разорения города Батыем и разбившаяся насмерть нашла своего двойника в лице казанской царицы Сююмбике, которая спустя более чем триста лет сбросилась с крепостной башни во время штурма Казани Иваном Грозным. Это все понятно, факты эти известны. Задача настоящего момента заключается в том, чтобы искать не различия и исторические поводы для взаимного недовольства, попытаться понять, что за столетия совместного существования, несмотря на войны и ссоры, мы незаметно для себя стали гораздо ближе друг к другу, чем это можно было представить поначалу «Пропитались» общим духом, смешались кровью, усвоили похожие привычки и бытовой уклад. То есть теперь мы уже имеем основания для того, чтобы согласно жить вместе. У разных народов, объединенных русским государством, безусловно, имеется общее прошлое, и, вне зависимости от стремления сепаратистки настроенных политических сил будет во многом общее будущее.

Граждане прибалтийских государств могут делать вид, что не знают русского языка, но правда заключается в том, что они его знают. И с этим трудно будет что-то поделать в ближайшие десятилетия, а более глубинные следы влияния русской культуры не удастся изжить и за века. Безусловно, каждый этнос при угрозе потери национальной идентичности начинает вырабатывать защитные механизмы, и чем сильнее истончаются связующие нити, тем агрессивней становятся способы защиты. В свете этого весьма показательным фактом оказывается открытость русской культуры, выступающей показателем большой национальной силы России, силы, дающей возможность развиваться, не замыкаясь и не опасаясь иноэтничных влияний. Положениена стыке Европы и Азии делает в принципе невозможным ориентацию на национальную замкнутость не только для России, но и для всех входящих в нее народов. Культурный синтез в сложившемся историческом контексте рисуется неизбежным маршрутом в завтрашний день не только для славянского населения, но и для тюркского и финно-угорского. Все остальные варианты не то чтобы губительны, а попрос ту невозможны даже в условиях резкой конфронтации и намеренной эскалации национальной напряженности. Теперь уже и война и злопыхательские воззвания националистов не в силах отгородить один народ от другого и распустить переплетение этнических связен созданных историей. Единство многонационального народа Рос сии предопределено такими простыми и в то же время неразрывными связями как чересполосное расселение и столетия совместного проживания. Никто не может собрать в мешок и унести свою землю вместе со своим народом. В этом необходимо отдавать отчет. И не тратить попусту сил на бесплодные попытки разбить то, что формировалось веками. Есть более продуктивные пути.

Нет серьезных оснований переживать и по поводу мнимого засилья современной западной культуры. Следует опять же помнить об изначально синтетическом характере русской цивилизации. А для этого необходимо знать о тех влияниях, которые Россия успешно переработала и усвоила в ходе тысячелетней истории. Нервное стремление огородиться от западных слов, фасонов одежды, фильмов, музыки и пр. базируется не столько на патриотизме, сколько на элементарном незнании, например, того, сколько слов в русском языке имеют неславянское происхождение (начиная от древних иранских «хорошо», «топор» до сравнительно новых «университет», «стадион» и пр.), сколько прекрасных храмов, ставших национальными святынями, построено приглашенными иностранными мастерами, какое влияние оказало наразвитиерусской литературы и живописи тесное общение представителей русского искусства с их западными коллегами. Византийские архитекторы, построившие Софийские соборы в Киеве и Новгороде, немецкие мастера, принимавшие участие в возведении белокаменных соборов Северо-Восточной Руси, Феофан Грек, Аристотель Фиорован- ти, Марко Фрязин, Пьетро Антонио Солари, Пахомий Серб, Максим Грек - как без их творений можно представить русскую культуру? Список может быть продолжен и по мере приближения к временам менее отдаленным, число персоналий в нем будет возрастать в геометрической прогрессии.

Вряд ли угрожает опасностью вхождение в повседневный обиход новых слов, пресловутых «менеджера», «дилера», «брокера» и др., против которых ополчились сторонники «чистоты»языка. Подобные опыты уже были в русской истории. Еще в кон. XVlII - нач. XIX в. пуристы предлагали заменить все иностранные слова на русские, а если нет подходящих, то сконструировать106. При всей благости этого начинания оно не увенчалось успехом: ни тихогром (фортепиано), ни шарокат (бильярд), ни топталище (тротуар), ни рожакорча (гримаса) в обиход не вошли. Стоит вспомнить «Словарь Академии Российской» (1789-1794), в который небыли включены слова иностранного происхождения, вошедшие в русский язык. Попытка игнорировать живое развитие языка была иронически отмечена А.С. Пушкиным в «Евгении Онегине». Язык как живая саморегулирующаяся система сам разберется, какие слова необходимы, а какие нет: так, безо всякого внешнего принуждения ушли многие иностранные заимствования: «авантажный», «инфлюэнца» и пр.

Итак, русская культура - культура, вобравшая в себя и творчески преобразовавшая огромное количество самых разнообразных этнических традиций и влияний. Это культура синтетическая в своей основе. Удержание во внимании этого неоспоримого факта совершенно необходимо как при оценке ее прошлого и современного состояния, так и при прогнозировании форм и путей ее дальнейшего развития.