Когда летняя ночь опустилась на поле битвы при Херонее, она окутала вместе с другими павшими и тысячу афинян10. Еще две тысячи попали в руки Филиппа как военнопленные. Потери были велики для государства, которое максимально насчитывало тридцать тысяч взрослого мужского гражданского населения, включая стариков и недееспособных. Настолько велик был урон, настолько ошеломляющим был шок от поражения, что Афины стали немедленно вооружаться и энергично готовиться к защите города. В первую очередь бросились укреплять оборонительные сооружения, на которые пошли даже частные надгробные камни, снятые с кладбища в Керамике11. Для каждой из десяти фил был выделен свой строительный участок в оборонительной линия и сумма в десять талантов; одним из десяти начальников оборонных работ стал Демосфен от своей филы Пандиониды. В последующие годы эти работы были продолжены в еще более широких масштабах3. Как член Совета, Гиперид выдвинул предложение даровать осевшим в городе чужеземцам право гражданства, а боеспособным и готовым участвовать в бою рабам свободу и вооружить все пятьсот членов Совета12. Эти проекты провалились, натолкнувшись на отвод, указывавший на их противозаконность. Верный своей традиции город предоставил убежище всем союзникам, бежавшим с родины, особенно гражданам из Фив, Акарнании и острова Эвбея. Афинский флот был цел и невредим, оставаясь и впредь грозным оружием. Перед лицом подобной решимости Филипп оказался достаточно умен, чтобы не развязывать дальнейших враждебных действий, но искать мира с Афинами путем компромиссов. При этом посредником стал Демад, который, как и Демосфен, принимал участие в сражении, но, в отличие от него, был захвачен в плен. Он обратил на себя внимание царя, упоенного победой и красовавшегося ею перед пленниками, своим прямодушным высказыванием, что, мол, тот, коему выпала на долю роль Агамемнона, выступает на сцене как Терсит. Филипп, почувствовавший себя задетым, повелел тут же освободить Демада и воспользовался его услугами посредника для достижения мира. Царь оставил за Афинами полную автономию в решении внутренних вопросов, однако обязал город распустить Морской союз и стать членом планировавшейся Филиппом Эллинской лиги, лишив его тем самым политической свободы действий. Афиняне уступили царю свои владения в Северной Эгеиде, компенсировав, правда, эту потерю приобретением Оропа на аттическо-беотийской границе — Филипп отобрал этот город с его территорией и святилищем Ам- фиарая у Беотии и передал его Афинам13. В афинском владении оставались острова Саламин, Делос и Самос, с 365/4 г. заселенный аттическими гражданами, а также Лемнос14, Имброс и Скирос11. Все пленные были отпущены на свободу без выкупа и сопровождены Филипповым сыном Александром в Афины. Сам царь, его сын и некоторые выдающиеся их соратники были вслед за тем осыпаны почестями. Следующей зимой 338/7 г. в Коринфе, куда Филипп созвал делегатов от всех феческих государств, при отсутствии игнорировавшей приглашение Спарты, был заключен всеобщий мир. За ним последов ало основание Эллинской лиги. Все ставшие ее членами государства направили своих представителей в легислативный орган — союзный Совет (Synhedrion). Филипп стал главнокомандующим союза (Hegemon) и в качестве такового имел право созывать заседания и вносить на них предложения. В Афинах были найдены фрагменты конституции этого союза15. Союзный Совет по предложению Филиппа постановил объявить всеобщую войну Персии, как будто это было стремлением всех членов союза, а не воплощением — как на самом деле — интересов одного Филиппа и идей Исократа. Многие греки предпочли бы заключить с персидским царем мир, направленный против Филиппа. Персидская империя давно уже не представляла собой угрозы для Греции и держалась больше не на своей мощи, а на силе большого числа греческих наемников, отрабатывавших как ландскнехты свой хлеб на службе у Великого царя, чего они не смогли найти у себя дома. Предстоящая война была преподнесена греческой общественности как отмщение за поход Ксеркса на Грецию в 480 г. Македонский авангард под началом стратегов Аттала и Пар- мениона вскорости высадился в Малой Азии и развернул боевые действия. Царь Филипп намечал взять ведение войны в свои собственные руки, но, прежде чем до этого дошло, он был убит в 336 г. в Эгах (Вергине), когда справлял свадьбу своей дочери Клеопатры с Александром, царем Эпира. Каковы бы ни были истинные причины покушения, их следует искать исключительно в македонских придворных кругах. Война, начатая Филиппом и продолженная в 334 г. Александром, на двенадцать лет удалила Афины от горячей точки политических событий, но не в том смысле, что город стал совершенно безучастным к этой войне: он должен был поставить двадцать триер Александрову флоту, возможно, и всадников в его войско, а в 333 г. при Иссе многие афинские граждане, служившие наемниками у Дария, попали в македонский плен. Оглядка на судьбу всех этих сограждан (заложниками тогда стали и экипажи судов) на многие годы определяла и ложилась тяжким бременем на отношения города с царем. С другой стороны, как Филипп в поздние годы царствования, так и Александр, за исключением последнего года жизни, воздерживались от вмешательства во внутренние дела Афин". Сведения о том, что Александр после взятия Суз якобы вернул афинянам уведенную у них Ксерксом в 480 г. раннюю скульптурную группу тираноубийц, — вымышленная легенда16. Не все проявления политической деятельности афинских граждан в этот период поддаются однозначному объяснению. К самым загадочным относится закон, изданный по предложению Эвкрата весной 336 г. — спустя несколько месяцев после убийства Филиппа — и обнаруженный в 1952 г. на Афинской агоре17. Призванный защищать демократию от поползновений тирании и олигархии низвергнуть ее, этот закон гарантировал безнаказанность любому, кто убьет попытавшегося совершить переворот или принявшего участие в подобной попытке. В таком приказном порядке формулировались прескрипты только более ранних времен. Далее следовали угрозы в адрес членов Совета старейшин (Ареопага) на случай, если они не воздержатся от какой-либо политической деятельности в момент свержения демократии. До сих пор не удалось удовлетворительно объяснить, почему гражданский коллектив приветствовал тогда возобновление старых защитных мер, то есть почему в тот момент возникли опасения относительно дальнейшего существования демократии и почему все-таки особое подозрение было направлено в сторону бывших архонтов, из которых и состоял Ареопаг — ведь этот орган не мог обладать репутацией ни промакедонского, ни антидемократического или просто непатриотического, а чуть позже, в 330 г., даже публично восхвалялся Ликургом18. Выдвинувший законодательный проект Эвкрат впоследствии (в 322 г.) распростился с жизнью вместе с Демосфеном и Гиперидом как враг македонян, и можно считать совершенно очевидным, что этот закон был элементом демократической идеологии, нашедшей именно тогда отчетливое официальное проявление в создании культа Демократии19. Известие об убийстве царя Филиппа было встречено в Афинах с ликованием: по предложению Демосфена Совет постановил совершить благодарственное жертвоприношение, а народ — оказать посмертные почести лицу, совершившему покушение и казненному за свое преступление. Между тем в изъявлении своих чувств афиняне этим не довольствовались: они завязали контакты с другими греческими государствами, с представителями Персии и Атталом, одним из двух македонских полководцев в Малой Азии, который как будто бы питал надежды сам занять вакантный трон. Подобной деятельностью Афины нарушили союзный мир"*. Царившие антимакедонские настроения выразил Гиперид в своем обвинении против Филиппида, которое разбиралось после убийства Филиппа20. Однако уже вскоре наступило отрезвление, а именно, когда стало ясно, что Александр не только бесконкурентно наследовал отцу, но и тут же принял нужные меры, дабы гарантировать и свое положение как гегемона греков. Афины могли радоваться, получив через возглавляемое Демадом посольство подтверждение мира. Но не прошло и года, как город осмелился зайги гораздо дальше, чуть не переступив грань катастрофы, и это только на основании слуха, будто бы Александр погиб в сражении с иллирийцами. Тогда против македонского господства восстали фиванцы, и персидский царь послал в Грецию огромные денежные средства, дабы поддержать противников Македонии. Афинские власти отказались принять персидские деньги, но Демосфен как частное лицо принял большую сумму и вместе с другими отправил в Фивы оружие и снаряжение. Восстание Фив началось с фиванских беженцев, которые до того нашли приют в Афинах. Афинское Народное собрание выразило свою солидарность заключением двустороннего пакта с Фивами, который по тогдашним обстоятельствам мог быть направлен только против Македонии. Именно тогда афинянин Ификрат, сын знаменитого генерала, смог отбыть ко двору нового персидского царя Дария Шш. Поскольку гегемона Эллинской лиги, коему принесли клятву верности, уже поспешили похоронить, Демосфен и Ликург решились пойти на все, лишь бы стряхнуть македонское владычество. Был мобилизован афинский корпус для поддержки фиванцев, но не успел он пересечь границу Аттики, как пришло первое донесение, что Александр жив и стоит со своей армией уже перед воротами Фив. Не заставила себя ждать и весть о взятии и полном разрушении города — это случилось где-то в начале октября 335 г., во время празднования Великих мистерий. Ужасно себя скомпрометировавшим афинянам вскоре было доставлено ультимативное требование Александра выдать ему восьмерых уличенных в самых тяжких грехах граждан, среди них Демосфена и Ликурга, а также тех фиванцев, которым удалось бежать из захваченного города в Афины. Городу делает чесгь, что, несмотря на угрозы, прозвучавшие в конце речи Александровых послов, он не уступил этим требованиям, но пошел на переговоры; Александру же делает честь, что он уступил представлению посланников — ими были Демад и Фокион. На принятии такого решения могло сказаться и то, что царем тогда двигало желание придать новый импульс застопорившейся войне с Персией, лично возглавив командование войсками. Так Афины избежали угрожавшей им тогда катастрофы, вися от нее на волоске. Демосфен и Ликург и их единомышленники стали с тех пор гораздо осмотрительнее, а Демада и Фокиона, коим афиняне были обязаны сохранением мира, непосредственно интересовало только их дальнейшее благополучие. Но все они поняли, что до поры до времени с македонской гегемонией следует мириться. Напротив, граждан, готовых на долгое время найти с ней общий язык, было, пожалуй, лишь меньшинство, но ежели бы захотелось в один прекрасный день вновь обрести свободу, то потребовалось бы прежде всего кардинальное обновление всех сфер — как материальной, так и моральной. Ликург .был тем, кто имел для этого всеобъемлющий план, а на посту распорядителя государственными финансами располагал кроме того и возможностью осуществить задуманное. Для духа этого обновления ничто иное так не показательно, как реформа образования молодых граждан (эфебов) по букве закона Эпикрата. Она весьма надежно датируется 336/5 г. — новый порядок явственно проступает прежде всего в четырех надписях 335/4 г., а затем удостоверен и другими многочисленными документами непосредственно следующих за ним годов. Реформа подробно изложена в гл. 42 трактата Аристотеля «Афинская политая», составленного, во всяком случае, между 335 и 324 гт. Новый закон превращал существовавший с давних пор, однако в деталях почта неизвестный, институт эфебии в двухлетнюю предвоенную службу для всех физически годных граждан, достигших 18-летнего возраста. В эта два первых года — из общего числа сорока двух лет воинской повинности — эфебы жили вместе. В течение первого — они были задействованы в Му- нихии и Акте для охраны гаваней Пирея и подчинялись пока военным приказам обоих стратегов, которые там командовали. Однако собственным начальником корпуса эфебов был избранный народом космет, а ему ассистировало для каждой из десяти фил по одному софронисту. Эфебам каждой из фил устраивались совместные трапезы, на которые государство выделяло софронистам средства. Наставники ратного дела обучали молодых граждан обращению с оружием гоплитов, с луком и копьем и пользованию катапультой. В начале второго года эфебы демонстрировали собравшемуся в театре народу, как они выучились маневрам по подразделениям. Вслед за тем каждый получал щит и копье за государственный счет. Вооруженные таким образом эфебы занимали на втором году службы свои места постоянной дислокации в аттических укреплениях (Элевсине, Панактоне, Филе, Рамнунте, Сунионе) и несли караульную службу на сельской территории Аттики. Клятва, которую они приносили, вступая в корпус эфебов, долгое время была известна только от античных авторов, пока в 1938 г. не была открыта одна надпись из Ахарн с ее подлинным, разнящимся лишь в деталях текстом. Эфебы клялись оборонять отечество и его достояние, не покидать ряды и стоявшего локоть к локтю соратника, повиноваться командирам и законам, равно как и охранять государственный сгройш. Цель реформы нетрудно выяснить из донесенных традицией деталей вкупе с текстом присяги эфебов. Она была призвана путем вовлечения бедных слоев расширить базис рекрутирования гоплитов и создать им лучшие условия для защиты аттической земли и демократической конституции. В то время как монархически устроенная гегемониальная держава ущемляла суверенитет демоса, воззвание к демократическим принципам содержало официальное провозглашение того, что афинский демос не был расположен мириться с таким ущемлением прав. Но реформа выдает также и то, что влиятельные круги города пришли к пониманию, что попытаться сбросить с себя эту опеку можно только в том случае, если призванные на военную службу граждане будут физически и психологически лучше подготовлены к неизбежному столкновению с противником. Важной целью афинской политики в последующее за реформой эфебов десятилетие стала подготовка к этому гражданского коллектива. Нет и намека на то, что по данному вопросу имелись серьезные несогласия во мнениях ведущих политиков, хотя разногласий по поводу конкретного пути осуществления реформы было хоть отбавляй. Невзирая на противоположные идеологические и политические позиции, Ликург и Демад, к примеру, трудились в сфере управления финансами и в комиссиях рука об руку20 и многократно, в один и тот же ш О реформе Эпикрата см.: Rhodes, Commentary. — P. 493 — 510, где резюмированы взгляды предшествующих исследователей. Надписи первого десятилетия сведены у: Reinmuth, Inscriptions Ns 1 (334/3) до 15. Ставшие известными после того тексты: АЕ. — 1988. — Р. 19 — 30 (333/2 г. Кекропиды); ABSA. — 1989. — Vol. 84. — Р. 333 — 344 (333/2 г. Эрехтеиды) и, вероятно, Traill J. S. Demos and Trit- tys. — 1986. — P. 3 — 5 (Кекропида, ок. 332/1 г.); ‘ср., однако: Clinton К. // АЕ. — 1988. — Р. 30. Не опубликованы еще два текста конца тридцатых годов из Панакта (Кавасала), из которых один указан в SEG 38, 67, а также найденное в 1993 г. в Рамнунте посвящение эфебов филы Ойнеиды 332/1 г. (Petrakos // Ergon. — 1997. — Vol. 7). Клятва эфебов, текст которой, во всяком случае, старше реформы 336/5 г., см.: Tod. Greek Historical Inscriptions, 204. Спорен вопрос о том, все ли молодые граждане были обязаны проходить службу в эфебии, как утверждают свидетельства Аристотеля и Ликурга (так, из последних: Secunda N. V. // ABSA. — 1992. — Vol. 87. — P. 329 и Faraguna, Atene. — P. 277), или только из трех высших классов, т. е. сыновья граждан гоплитского ценза за исключением фетов (так, из последних: Rhodes, Commentary. — P. 503). 20 В 334 — 330 гг. Демад был казначеем военного ведомства, тогда как Ликург, т. е. исполнявшее тогда вместо него должность подставное лицо, занимал пост верховного распорядителя государственными финансами. Непосредствен- день оба получали в Народном собрании большинство голосов в поддержку своих предложений21. Когда в 335 г. после разгрома Фив было предложено наградить почетной статуей Демад а, спасшего город от тяжких последствий опрометчивости некоторых политиков, Ликург был одним из тех, кто, хотя и безуспешно, выступил против. Тогда и проявилась их личная неприязнь друг к другу. Публично они пикировались, однако не препятствовали тому, чтобы соперничавшие или враждовавшие между собой мужи все же объединились в своих усилиях избавить Афины от роли вассального государства. Заглядывая далеко вперед, они могли надеяться, что сопротивление Персии Александру поможет им приблизиться к достижению этой цели. Афинские наемники, попавшие в плен после первой победы Александра над персами у Граника весной 334 г., сражались на стороне персов только потому, что большинству из них было дозволено состоять на персидской службе уже давно, то есть еще до постановления греческих государств Коринфской лиги объявить войну Персии под верховным командованием Александра. Он же, в принципе, не мог поставить им в упрек то, что они (как и другие греки) сражались на персидской стороне, однако, несмотря на это, он отправил их в цепях на принудительные работы в Македонию. Найденные недавно в македонском Аканфе в одной могиле эллинистического времени восемь мужских скелетов в ножных кандалах могли быть останками этих пленников22. Афины многократно просили царя отпустить их на волю, но она была им в конце концов предоставлена лишь спустя годы, весной 331 г. Причиной жесткого обращения с ними могло быть то, что их выступление на персидской стороне противоречило провозглашенным Александром целям национальной войны отмщения Персии. Это противоречие было тем более вопиющим, что Афины первыми в 480 г. пали жертвой персидского нашествия и учиненного персами разгрома. Об этом Александр напомнил сам, отправив в Афины в качестве вотивного дара богине Афине триста из добытых в битве персидских доспехов и сопроводив их посвятительной надписью: «Александр, сын Филиппа, и греки, за исключением спартанцев, от живущих в Азии варваров». Но поскольку он в то же время отказал афинянам в возвращении их пленных сограждан, большинство афинян, несомненно, восприняли это посвящение как кощунственное23. Александр, со своей стороны, имел повод жаловаться на Афины, так как в первую военную зиму персидский флот пристал к острову Самос и пополнил там запасы провианта и воды. А ведь Самос уже тридцать лет был владением Афин и находился в руках афинских поселенцев. О безопасности острова пекся один из ежегодно выбираемых стратегов с титулом «стратег Самоса». Александр не мог закрыть глаза на то, что стратег — не переча или в бессилии тому помешать — допустил, чтобы персы получили там подкрепление. Этот инцидент — нарушение Афинами союзных обязательств — мог повлиять десятилетие спустя на решение царя отнять у афинян Самос24. После победы при Иссе осенью 333 г. вместе с лагерем Дария в руки Александра попали несколько афинских послов, которые задержались у персидского царя. Среди них был Ификрат, сын одноименного знаменитого полководца. Точно неизвестно, когда эти посланники покинули Афины, предположительно перед взятием Фив в 335 г. Из уважения к отцу царь отнесся к Ификрату с почтением и, когда тот скончался от какой-то болезни, позаботился, чтобы останки его были перевезены на родину25. Однако в те годы не один Александр занимал умы афинских граждан. Широко распространилась молва о случае с афинским атлетом Каллиппом летом 333 г. Он победил в Олимпии в пятиборье, но затем был обвинен в том, что купил победу у своих соперников; и на него, и на тех, кому он заплатил, судьи состязаний наложили штраф. Подобно тому как олимпийские победы становились листиками венка славы для родного города победителя, так и проступок Каллиппа лег позорным пятном на целый город. Тем самым дело обернулось национальным скандалом. Будучи убеждены, что Кал- липп стал жертвою интриг, граждане выбрали Гиперид а выступить защитником по его делу. Он должен был подвигнуть власти Элиды отменить приговор. Но когда те остались непреклонны, конфликт обострился; Афины медлили с выплатой штрафа, за что афинские граждане были отстранены от участия в будущих состязаниях. Лишь после того, как дельфийские власти заявили афинянам, что жрица- предсказательница Пифия не даст им отныне оракула, пока штраф не будет заплачен, афиняне отступились. На штрафные деньги виновных, как и после аналогичной жульнической аферы 388 г., в святилище Олимпии было воздвигнуто шесть бронзовых статуй Зевса, названных Занами и снабженных надписями с красноречивыми предостережениями20. С этим обстоятельством могло бьггъ связано то, что Афины в 331 г. обратили свои взоры на другое оракулярное святилище — в эпирской Додоне. Отсюда случилась другая государственная афера, в которой опять же Гиперид выступал защитником города. Следуя предсказанию оракула, афиняне богато украсили культовую статую Дионы в Додоне, однако тем самым вызвали гнев матери Александра Олимпиады, принадлежавшей к эпирскому царскому дому и управлявшей тогда в Эпире вместо своего пребывавшего в Италии брата и зятя Александра. Она послала в Афины делегацию с нотой протеста, в котором заявляла, что область эпирских молоссов, где расположена Додона, подчиняется ей. Протест разбирался в Народном собрании, и там адвокатом города выступал Гиперид. Он ссылался среди прочего на то, что Олимпиада со своей стороны лишь совсем недавно, когда ее сын Александр излечился от смертельно опасной болезни, принесла жертвенный дар на акрополе Афин боги- не-целительнице Гигиее; он требовал равных прав и для Афин в Додоне. Когда немного спустя пришло известие о смерти в Италии эпирского царя, афиняне отправили к Олимпиаде и к ее дочери, царской вдове Клеопатре, посланников с выражением соболезнования26. Эти посольства опять же пришлись на момент серьезной напряженности, так как летом 331 г. спартанцы во главе с царем Агисом, поддерживаемые несколькими греческими государствами, начали войну с Македонией, и Афины были на грани того, чтобы ввязаться в нее как союзники Спарты. Приведете в исполнение уже составленного договора о поддержке Агиса флотилией не состоялось лишь благодаря умелому маневру Демада, который должен был позаботиться о финансировании операций27. Тогда как сам Демосфен не советовал заключать подобную сделку, другие политики высказались за вступление в войну. С этим, по всей вероятности, связана дошедшая до нас в демосфеновском корпусе речь неизвестного оратора «О договорах с Александром». Этот ритор, обращаясь к Народному собранию, призывал не соглашаться с требованием предыдущего оратора, заявлявшего, что афиняне должны самым строжайшим образом соблюдать договоренности с Александром и заботиться о всеобщем мире (1, 12, 21); при этом он клеймил позором противоречащие договору и нарушающие мир действия Александра и македонян — прежде всего водворение тиранов в пелопоннесских городах Мессене, Пеллене и Сикионе, затем захват предназначенных для Афин транспортов с хлебом из Причерноморья и несанкционированный заход македонской триеры в Пирей. Теперь наступил подходящий момент свершить правосудие (9), и если большинство готово ему следовать, то он внесет предложение объявить войну нарушителям мирного договора (30)2*. Подобные упреки содержит и произнесенная примерно в то же время или чуть позже одна речь Гиперида. Ее тон, однако, значительно мягче: Гиперид не называет конкретных деталей, но только в общем жалуется на то, что Александр и Олимпиада порой требовали противоправного и непосильного, и настаивает, чтобы от этих чрезмерно дерзких требований Афины добивались защиты в синедрионе Коринфской лиги, чего, однако, афинский уполномоченный в Лиге Полиевкт сделать так и не удосужился”. Между тем Антипатр, которого Александр оставил своим наместником в Европе, победил Агиса и его союзников в великой битве при Мегалополе в Аркадии (по всей вероятности, весной 330 г.). Эта битва, стоившая Агису жизни, привела к поражению еще одного восстания греческих государств. Великая победа Александра над царем Дарием при Гавгамелах 1 октября 331 г. заставила наконец испариться все надежды, которые Афины возлагали на персидское оружие3'. Для освобождения от македонского владычества с того момента можно было полагаться лишь на свои собственные силы. Политики Афин состязались в том, чтобы подготовить город к возможности подобной пробы сил. 251 [Demosth.] 17. Я следую устоявшейся датировке, тогда как В. Билль выступает за помещение речи на сентябрь/октябрь 333 г., незадолго до битвы при Иссе (RhM. — 1982. — Vol. 125. — P. 202 — 213). К нему присоединяется Фарагуна (Atene. - 254 - 232, not. 32). й Hypereides 3, 20 и 24; речь относится самое раннее к 330 г. и потому очень надежно помещается во времени после окончания войны Агиса. 11 Время битвы при Мегалополе точно не установлено; датировки исследователей колеблются от осени 331 до весны 330 г. Напротив, дата битвы при Гавгамелах известна с точностью до дня благодаря астрономическим дневникам из Вавилона (Sachs A., Hunger Н. Astronomic Diaries and Related Texts from Babylonia. — 1988, — Vol. I. — P. 179: 24 Ululu), что одновременно подтверждает и указание Плутарха (Camillus 19, 5; Alexander 31, 8). Ср.: Bernard Р. // ВСН. — 1990. — Vol. 114. - P. 515-517.