Еще Тутен, тщательно исследовавший распространение римских культов в различных провинциях империи 956, отмечал, что для Испании, Нарбонской Галлии и крупных городов трех Галлий особенно характерен культ божественной силы (Numen) Августов и обожествленных императоров, из которых почти каждый имел свой алтарь. Жрецы их выходили большей частью из рядов местной знати. По наблюдению Тутена, распространение культа капитолийской троицы находится в обратной зависимости от распространения культа обожествленных императоров — памятники первого очень редки в Испании и Галлии, зато распространены на Рейне и на Дунае. То же самое относится к культу Юпитера. Тутен дает этому весьма наивное и более чем сомнительное объяснение, утверждая, что военные, преобладавшие на Дунае и на Рейне, в какой-то мере соприкасались с императором и потому не могли считать его богом, тогда как жившие вдали от Рима, двора и императора провинциалы могли веровать в его божественность. Такого же мнения придерживается Бианки, который пишет, что для солдат император военачальник, а не бог957. На деле культ обожествленных императоров был, по-видимому, связан с распространившимся во II в. в среде италийской и провинциальной знати нредстав- лением об идеальном правителе, добром и справедливом монархе, образ которого рисуют и Дион Хрисостом и Плиний Младший (в своем панегирике Траяну). Образ этот в общем совпадал с идеализированными портретами большинства императоров из династии Антонинов (особенно Траяна, Антонина Пия и Марка Аврелия). Основные черты этого идеального, с точки зрения аристократии, правителя достаточно известны958. Это должен был быть не наследственный монарх, а избранный за свою добродетель и мудрость «лучшими» людьми (т. е. сенатом) «первый среди равных». Он не должен самовольно казнить сенаторов и других «добрых мужей» или конфисковать их имущество, принимать доносы на господ и патронов от их рабов и отпущенников, должен обо всем советоваться с «первыми людьми», соблюдать видимость республиканских форм при выборах магистратов, править не для удовлетворения личных капризов и прихотей, а в «общих интересах». Действуя в «общих интересах», он должен был, между прочим, и обеспечить рабовладельцам повиновение рабов. Плиний в панегирике Траяну 959 говорит, что в его правление к рабам вернулось послушание, они снова боятся господ и повинуются им: в противоположность Домициану — Траян не старается быть другом чужих рабов, он, действуя ко всеобщему благу, освободил всех от домашних обвинителей и прекратил, так сказать, рабскую войну. Кроме того, император не должен был посягать на чужое имущество. Плиний особо отмечает, что Траян не заставлял граждан составлять завещания в его пользу и даже возвратил многое из того, «что захватили прежние принцепсы не для того, чтобы самим пользоваться, но чтобы не занял никто другой» 960. Правитель не должен требовать божеских почестей и неумеренной лести 961, не должен преследовать науку и образование 962. Вместе с тем он должен оказывать известную помощь бедноте, — Плиний хвалит Траяна за то, что при нем бедные люди могут воспитывать детей в надежде на алименты и раздачи, а также в надежде на свободу и безопасность 963. Принцепс, действующий таким образом, будет идеалом правителя, прямой проти- воположностыо тирану, убийство которого есть не только право, но и долг каждого гражданина, и сможет рассчитывать на любовь и повиновение подданных, на то, что в трудную минуту они помогут ему всем своим достоянием, которое в конечном счете принадлежит ему. При нем, говорит Плиний, провинции радуются, что попали под власть Рима, который заботится о них, как о собственном народе, и узнают, насколько полезнее подчиняться одному, чем терпеть смуты при свободе. Вот этот-то идеальный, с точки зрения аристократии, прин- цепс, признавший себя слугой и защитником ее интересов, и был тем богом, которого почитала провинциальная знать, воздвигая храмы и алтари обожествленным, т. е. одобренным сенатом, императорам. А так как большинство этих принцепсов принадлежало к династии Антонинов, то к концу II и в III в. особенно развивается культ Антонинов в целом. Далее мы увидим, какую роль он играл в период кризиса III века. Напротив, капитолийская троица, и в частности Юпитер, стала символом сильного римского государства, безотносительно к тому, какой император в данное время возглавлял его. Среди знати, соглашавшейся повиноваться только такому правителю, который соответствовал бы ее идеалам, культ Юпитера особой популярностью пользоваться не мог. В связи с культом обожествленных императоров стоит и культ отдельных добродетелей, которые обычно связывались с особой «хорошего» правителя, или обожествленных понятий 50. Например, в Испании часто встречаем посвящения Concordia 61, Fides 52, Libertas 53, Pax54, Pietas55,Salus 56, Virtus 57. Те же божества распространены в Галлии и Африке. Из других римских богов почитались как те, которые были отождествлены с местными богами, например, Меркурий в Галлии, так и те, которые, с одной стороны, также отождествлялись с местными богами, а с другой — были связаны с императорским культом и тем же представлением о добром правителе. Примером может служить Аполлон, культ которого был распространен и в Галлии и в Испании. Часто он наделен эпитетами, которые свидетельствуют о его отождествлении с местными богами, например, в Галлии, как Grannus или с божествами-покровителями отдельных целебных источников, районов и поселений, или, 964 может быть, родов и племен. Таковы встречающиеся в Галлии эпитеты Аполлона: Anextiomarus, Atepomarus, Borvo, Coble- dulitavus, Livix, Siannus, Toutiorix, Viadonnus, Virotutes и т. n. 58 С другой стороны, во многих посвящениях из Галлии и Испании Аполлон или вовсе не имеет эпитетов, или имеет эпитеты, свидетельствующие о его римском характере, например, Augustus, Pythius, Sanctus Paciter. Это, скорее всего Аполлон, избранный Августом в качестве своего специального покровителя и представленный на монетах Августа, Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия, Фаустины, почитавшийся в Галлии и Испании как бог «хороших» принцепсов. В таком же качестве могла выступать и довольно распространенная в Испании и Галлии тесно связанная с Аполлоном Диана, которая фигурировала также на монетах Августа, Нервы,Траяна, Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия и обеих Фаустин. Особенно характерен в этой связи культ Геракла, который, как и в Италии, часто выступает как бог маленьких людей. Как Matres и тому подобные божества, он выступал покровителем отдельных местностей, или сливался с местными богами. Отсюда такие его эпитеты, как Andossus 59, Grauis 60, Tolean- dossus 61, Magusanus — главный бог батавов 62, Deusonensis 63. В этом качестве он был родственен другим локальным божествам, гениям и хранительницам (Tutelae) места, сел, городов. В западных провинциях, так же как в Италии, с Гераклом связывалась надежда на личное бессмертие как награду за добродетельную жизнь. Нередко на надгробиях покойный изображался с атрибутами Геракла. По мнению некоторых исследователей 64, Hercules Saxanus, культ которого был весьма распространен на Рейне, был близок Митре, так как его памятники также окружались солярными символами и были тесно связаны со скалами. Связь же с Митрой лишний раз показывает, что Геракл, подобно Митре, воспринимался в народе как проповедник активной морали, как защитник добродетельных, трудящихся людей, как их спаситель и залог бессмертия. 965 Но Геракл выступает и в иной роли, как бог аристократический, каковым он издревле был на юге Испании в качестве тирского Мелькарта, слившегося с Гераклом Гадеса. Такой Геракл был очень популярен в среде знати. Если в Италии и в Риме большинство посвящающих надписи в честь Геракла — это ремесленники, отпущенники, рабы, члены погребальных коллегий маленьких людей, — то в западных провинциях — это нередко городские магистраты, фламины, высшие военные чины. Несколько жрецов Геракла в Испании, известных нам по надписям, принадлежали к высшим классам. Один из них — сенатор. Культ обожествленных императоров, императорских добродетелей и культ аристократического Геракла имели широкое распространение и среди аристократии Африки. Гераклу посвящают храмы и алтари самые знатные лица, он выступает как гений-покровитель городов 65, как один из dii patrii, которые, по толкованию Феста, были богами-покровителями родного города, Геракл с Либером появляются на монетах Септимия Севера 66 и получают при нем, в таком же качестве, особый храм в Риме. Почитатели Геракла среди богатых людей существовали даже во времена Августина 67. С культом Геракла в высших классах западных провинций несомненно связывались те же представления, что и с культом идеализированных Антонинов. Как известно, в речи Диона Хризостома Геракл, поставленный перед выбором между тиранией и истинной царской властью, избирает последнюю и становится идеальным царем. Нередко Геракл изображался тираноубийцей, например, в качестве победителя Бузириса, Диомеда, Гериона 68. В рассказе Лукиана о галльском Геракле, Огмии, последний назван богом творящей речи, словом, т. е. Логосом. В одной надписи в Испании 69 Гераклу придан эпитет Genialis. Между тем, по Фесту, Geniales — это боги элементов, которые являются «семенами вещей», называемыми axoi^sia или атгер|хата. Таким образом, Геракл сближается с логосами стоиков. Как логос, он выступает посредником между богом и людьми. Он превращается в идеального философа, побеждавшего чудовищ не физической силой, а силой духа и знания 70, который вместе с Меркурием впервые узнал у Атланта тайны астрологии. Сами побежденные Гераклом чудовища толкуются как пороки 71, 65 GIL, VIII, 262, 14808. 66 Cohen, Sept. Sev., 500. 67 Augustin., Ер., 50. 68 Подробнее см. нашу статью «Отражение классовых противоречий II—III вв. В культе Геракла» (ВДИ, 1949, № 2, стр. 60—72). 69 CIL, II, 3009. 70 S е г V., Aen., I, 741. 71 S ег v., Aen., VI, 395. например, Кербер понимается как символ земли, а победа над ним — как победа разума над земными страстями. Согласно Макробию, Геракл — это та сила верховного божества и разума мира — Солнца, которая сообщает людям любовь к добродетели и тем роднит их с богами. Считалось, что Геракл участвовал на стороне богов в их борьбе с гигантами, которых Макробий толкует как злых и нечестивых людей, приверженных только земле72. Судя по рассказу Лукиана об Огмии, все эти спекуляции были особенно развиты на Западе. Между прочим, как победитель Гигантов Геракл выступает на многочисленных галльских памятниках, где он сопутствует местному солнечному и небесному богу, который отождествлялся с Юпитером и изображался повергающим змеевидное земное чудовище 73. Интересно переданное Сервием толкование мифа о побежденном Гераклом Каке. Согласно этой версии, Как был не чудовищным сыном Вулкана, изрыгающим огонь, а «негоднейшим рабом» Эвандра, опустошавшим огнем поля 74. Так постепенно в глазах знати Западных провинций Геракл стал не только тираноубийцей, но и борцом против мятежных рабов и «людей земли», т. е. крестьян, которые возделывали землю и чтили божества, связанные с культом Матери Земли. Впоследствии этот образ чрезвычайно ярко выступил в панегириках Мамер- тина в честь Максимиана после разгрома багаудов. Оратор приветствует императора как новое воплощение Геракла 75. Любопытно, что в таком же качестве выступает Геракл в одной уже упоминавшейся более ранней надписи из города Аусуга (Северная Италия). Патрона города Клавдия Сукцесса посвятила ее Гераклу за то, что он помог ей в борьбе с возмутившимся против нее народом 76. Так, по мере обострения классовой борьбы, окончательно складывается образ Геракла аристократии. Как аристократический бог Геракл сближался с Церерой и Либером, богами законодателями, принесшими людям культуру и частную собственность 77. Как прообраз «хорошего правителя», он пользуется почитанием при Антонинах и появляется на монетах Траяна, Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия и Луция Вера 78. 72 М ас rob,, Saturn., I, 20, 6—13. 73 G. D r i о u x. Gultes indigenes des Lingons. Paris, 1934, стр. 94. 74 S e r v., Aen., VIII, 190. 75 Paneg. lat., II (10), 4, 2; 11, 6; III (11), 3, 6 (по изд. E. Gal- let i e r. Panegyriques latins, t. I—II. Paris, 1949—1952. В скобках даны номера по изд. G. Baehrens. XII Panegyrici Latini. Lipsiae, 1911). 76 CIL, V, 5049. 77 S e r v., Aen., IV, 58. 78 О распространении культа Геракла при Коммоде см. ниже. Что касается восточных богов, то, по-видимому, культы их не проникли глубоко в среду местного населения Испании, Галлии и Африки. Их почитатели выходили из среды живших в городах восточных уроженцев, иногда и из рабов (как упоминавшаяся выше коллегия рабов, поклонявшихся Изиде, тоже, вероятно, выходцев с востока). Культ Митры был распространен только на Рейне, преимущественно среди солдат. Среди высших классов этих провинций он не был популярен. Это, по-видимому, объясняется тем, что у них не могла найти отклик ни мораль активной добродетели, ни тем более то учение об абсолютной божественной власти монарха, которое, как показал Кюмон 966, было тесно связано с митраизмом и обеспечило ему симпатии императоров, начиная с Коммода. Монарх, который получает свою власть от царя богов — солнца и, как бог, стоит недосягаемо высоко над прочими смертными, ни в коей мере не похож на «первого среди равных», слугу «лучших людей» и врага тирании, образ которого, связывавшийся с обожествленными Антонинами и Гераклом, пользовался популярностью среди западной знати. Почти неизвестен был здесь и Долихен, почитавшийся лишь в прирейнских областях 967. Из восточных богов некоторой популярностью в среде знати, судя по посвятительным надписям и надписям о тавроболиях, пользовались в Галлии и Испании и частично в Африке Изида и Кибела, культы которых, как замечал Кюмон, легко ассимилировались с любыми другими культами и философскими учениями и не связывались с политическими доктринами, привлекая не столько своей теологией и этикой, сколько импозантным ритуалом 968. Они пользовались симпатией и самих императоров из династии Антонинов. Кибела фигурировала на монетах Адриана, Сабины, Антонина Пия и обеих Фаустин; Изида — на монете Фаустины Младшей. Как уже упоминалось выше, в Африке социальные противоречия были острее, чем в других западных провинциях, где напряженная классовая борьба развертывается несколько позже. Это отразилось на некоторых специфических чертах идеологии тамошнего господствующего класса. Культ бедности, который был свойственен не только и не столько муниципальным кругам, сколько трудящейся бедноте, встречал в среде африканских крупных собственников резкую оппозицию, ему откровенно противопоставлялся культ богатства, воспринятый и частью городской верхушки. Эмилиан, упрекая Апулея в бедности, очевидно, рассчитывал скомпрометировать его в глазах присутствующих на суде и судей 969. Сам Апулей, несмотря на свое уважение к бедности, не преминул сообщить своим слушателям, что Эмилиан лишь недавно разбогател, а до тех пор был весьма беден 970. Особенно же наглядный материал дают в этом смысле африканские эпитафии, резко отличные от тех, какие были в ходу в Италии и Галлии (за исключением упоминавшейся выше эпитафии из Вьенны, единственной в своем роде). Пронизывающая их идея вкратце выражена в надписи сенатского семейства Флавиев, которой они украсили, расширив его, амбар в своем имении: «сохранить доставшееся от родителей — счастье, приумножить — добродетель» 971. Очень характерна надпись «жнеца из Мактариса», автор которой рассказывает, что он родился у бедного очага и отец его был маленьким человеком, не имевшем ни дома, ни ценза, сын его жил, обрабатывая землю, и не было отдыха ни земле, ни ему; с серпоносной толпой жнецов ходил он из имения в имение, двенадцать лет трудясь под лучами немилосердного солнца; затем он стал начальником артели жнецов и был им одиннадцать лет; и вот, наконец, он разбогател. С гордостью пишет он, что сам сделался господином, приобрел дом и виллу и в доме его ни в чем нет недостатка; он стал декурионом и избранный в совет заседал в храме совета; он прожил свою жизнь в соответствии со своими заслугами, и никто его не злословит; учитесь, смертные, заключает он, как прожить жизнь безупречно 972. В этой надписи обращает на себя внимание гордость богатством и то, что именно богатство и почетное положение, а отнюдь не радости загробного блаженства и слияния с божеством, считает автор наградой за честную жизнь. «Жнец из Мактариса» не одинок. Его согражданин в своей эпитафии пишет, что без обмана составил немалое состояние, возвеличил себя и детей почестями и, умирая, оставил по себе вечную славу973. Лелий Тимин из Мадавра гордится тем, что он был терпелив в трудах, трезв, бдителен, собрал для семьи немалое богатство, и свой незначительный дом возвысил до всаднического достоинства 974. Другой житель Мадавра, Т. Кло- дий Локвелла, жрец Ленея, пишет в своей эпитафии, что он был оплотом добрых нравов и благочестия, почтенный похва- лами и надписями, был наделен различными почестями, был членом совета, фламином, щедрым жертвователем975; отец двух сыновей из Каламы отмечает в их эпитафии, что дал им образование и доставил почести 976; Каллистрат из Карфагена сообщает, что он был богат землями и золотом и что в награду за то, что он никогда не подымал знамя вражды и жил не только для себя, но и для друзей, он увеличивал свои имения все новыми владениями 977; длинная эпитафия Флавия Секунда из Цилия прославляет его богатства, призывая читателей дивиться великолепию его гробницы 978. Особенно любопытна составленная в середине III в. в Африке обвинительная речь в стихах 979. Вначале излагается случай, по поводу которого она якобы была произнесена: из храма Нептуна было похищено золото; через некоторое время некий рыбак принес в храм золотую рыбу с надписью: «Тебе из твоего Нептун». Он был обвинен в похищении золота и святотатстве, и обвинитель требовал применения закона, согласно которому святотатец карается смертью. Далее следует сама речь. Оратор говорит, что следовало бы радоваться богатому дару, если бы это не был дар бедняка. Дух его низок. Еще недавно он был подл и ничтожен, жил на черном песке, а теперь владеет золотом и одаривает им храмы. Только что он просил у всех порогов, унося мелкие подачки со столов сильных людей и надеялся лишь на маленькие средства, а теперь он богаче тех, за которыми ухаживал (quos coluit). Он украл из храма священные предметы, а теперь нечестиво приносит часть добычи в храм. Храм стал беден, а рыбак богат. Происхождение его неизвестно, ибо не из высоких хором ведет свой род тот, кто опытен в рыболовстве. Следовательно, он бесчестен (inprobus ergo). Ибо не получал он дохода, варя сталь, обрабатывая медь, украшая золото драгоценными камнями; не давало ему прибыли поле, ни отдача денег в рост, ни морская торговля, ни музы, но презренные и грубые вещи — удочки и сети. Он продавал в городе наловленную им рыбу; но эта торговля насилу давала ему медь, а уж тем более не золото. Правда, многие его хвалили за то, что он был прилежен к своему ремеслу, он усердно посещал храмы и возносил мольбы, но, в конце концов, в храме Нептуна он увидел и похитил золото — старинные дары и приношения. Кто бы мог подумать, что этот презренный человек совершил такое злодеяние. Но его выдал принесенный им дар. Привлеченный к суду, он говорил, что добыл золото не злодей- ством, а ремеслом и прилежанием. Но это ложь. Ведь он не ездил в качестве купца на Восток и не нажил там богатства. Нельзя предположить, что его руки брали ладан у арабов, драгоценные камни у персов, шерсть у серов, слоновую кость у индусов, железо у халибов и пурпурные раковины у пунов. Ведь не мог он собрать золота с помощью челнока, удочки, шеста и сети. Доход его был мал; когда патрон давал ему одежду вместо его старого рубища, само море его не узнавало. Храм не запирался и не охранялся, что облегчало кражу, самая же природа обвиняемого делала его особенно способным к злодеянию. Чего боится бедняк? — спрашивает оратор, ведь если он и приносит дары в храм и сходит за богатого, он будет бедняком без чести. Он, одинокий и бедный, не боится осрамить род предков. Ведь его род состоит из огромной массы тех, кто дивится на наделенных почестями, на блистающих своими заслугами мужей, а .'потом гнусные, дерзкие бранят судьбу, мерзкими устами описывают богам свою нищету, и, выкрикивая из своего глупого сердца проклятья, осыпают бранью небеса. Бедняки, продолжает оратор, во всем нечестивы, они легко способны на всякое злодейство, жадны до платы, презирают богов, дерзки, подлы, бесстыдны, наглы, прокляты, низки, безумны. Это от их имени действуют те, которые, не желая посвящать свой век ремеслам, позорят леса убийствами, преступно готовят западни для домов и похищают стада. Повсюду от нечестия бедных происходят все грехи в мире. Это произведение поражает той циничной откровенностью, с которой автор высказывает свою ненависть к бедноте и, в конечном счете, свой страх перед нею. Насколько мне известно, ничего подобного нельзя найти в литературе этого времени,когда авторы самых разных взглядов и направлений считали нужным заявить о своем сочувствии беднякам, народу и даже рабам, а идея всеобщего единения и социального мира так широко проповедовалась. В массах антинародная проповедь вызывала, вероятно, бурную реакцию. Если деятельность Коммодиана протекала в Африке, произведения его могут считаться одним из ярчайших ее выражений. Таким образом, к концу II—началу III в. мы можем проследить и в области идеологии довольно четкое различие между отдельными социальными группами в рассматриваемых провинциях. Для районов растущего крупного землевладения характерен культ «идеального царя», врага тиранов и мятежников, защитника прав и власти высших классов. В этой же среде распространяются, в известной мере, восточные культы, но только культы Кибелы и египетских богов, совместимые с различными философскими, религиозными и политическими направлениями и не предполагавшие обоснования божественности и абсолютности императорской власти. В районах, где преобладали рабовладельческие виллы, распространяются культы богов— хранителей места, т. е. земельных участков, имения, усадьбы, а также римских богов и особенно Юпитера, как бога римского государства. Здесь же пользуется широкой, хотя и не исключительной, популярностью Митра, бог активной морали и борьбы со злом. С конца II в. и особенно в III в. Митра и остальные солнечные божества воспринимаются как специальные покровители правителя государства, которому они сообщают божественную власть и божественную, ставящую его выше всех прочих людей, природу. Крестьянское население сохраняет верность своим местным богам родов, племен и сельских общин, из числа которых выделяются божества с более общими функциями. Культы местных богов завоевывают все возрастающую популярность и в других кругах, по мере возрастания значения сельских местностей. В среде крестьян, а также, вероятно, и других земледельцев, рабов и колонов, живут и культы, связанные с божествами Земли, что дает знати возможность противопоставить своего Геракла, «доброго царя» и философа, мятежным сынам Земли. В среде городской бедноты и рабов, по-видимому, как и в Италии, развивается уважение к труду, бедности, суровой добродетели, за которую человек может ждать награды в загробном мире. Эта идеология облегчила известное распространение в городских низах христианства, которое, однако, до конца III в. заметной роли в западных провинциях, за исключением Африки, не играло и, в основном, было известно лишь в среде живших в крупнейших городах выходцев из восточных провинций, рабов и свободных. Какие же выводы мы можем сделать на основании попытки выяснить положение в западных провинциях накануне кризиса? По-видимому, при всей скудости данных можно отметить, что общие линии их развития были сходны, однако, при существенных отклонениях и особенностях в отдельных провинциях и областях западной половины империи, в зависимости от местных условий. Почти повсюду наблюдается рост крупного землевладения и переход в частные руки общественных земель. Об этом пишут Фронтин и его комментатор Урбик — пастбища, данные определенным лицам в общее пользование (in commune), многие захватывают силой и возделывают 980. Объектом захвата становятся и сельские земли — там, где еще значительную роль играет община, и городские — там, где большая часть земли ассигнирована городам. Процесс этот подрывает самое существование города в античном понимании этого слова. В том же направлении действует и разорение сословия декурионов в связи с кризисом рабовладельческого способа производства. Кризис этот, естественно, наиболее остро проявляется в областях с наиболее развитым рабовладением, там, где рабский труд в наибольшей степени овладел производством. В областях, где рабство было сравнительно незначительно развито, кризис ощущается меньше и кое-где замечается даже известное развитие рабства и рабовладельческой формы собственности. Однако, так как оно идет в условиях, когда рабовладельческий способ производства в целом уже вступил в полосу кризиса, из которого в рамках рабовладельческой формации выхода не было, развитие это не достигло высокой степени и не привело в полной мере ко всем соответственным последствиям, например, к полному расцвету муниципального строя и т. п. Рост крупного землевладения в условиях кризиса рабства и непрекращающейся борьбы рабов приводит к сочетанию его с мелким хозяйством, к возрастанию числа зависимых земледель- цев-колонов, обрабатывающих участки, принадлежащие крупным собственникам. В областях развитого рабства значительная часть колонов происходит из рабов и отпущенников; в областях, где рабство менее развито, — из обращаемых в колонов крестьян, причем одновременно усиливается и эксплуатация и зависимость колонов. Однако даже в районах с наиболее развитым рабовладением урбанизация никогда не была настолько полной, чтобы окончательно вытеснить, с одной стороны, крупные экзимированные имения, с другой — крестьянские села в большей или меньшей степени сохранившие черты общины. Разложение общинных отношений повсюду играло более или менее значительную роль как в формировании колоната, так и в укреплении крупного землевладения. Можно отметить, что, несмотря на влияние, которое оказало римское завоевание на развитие рабовладельческого строя в западных провинциях, в некоторых из них продолжался процесс развития, более близкий к аналогичному процессу, шедшему среди племен и народов, не входивших в состав империи. Сходство сказалось, между прочим, и в том, что и на римской территории, также как на внеимперских землях, продолжалось образование более крупных племен и народностей; это способствовало союзу провинциального населения с внеримскими народами и интен- сификации их совместной борьбы против римского господства. Борьба эта стала особенно острой именно в тех областях, где объектом эксплуатации становится свободное крестьянство, восстававшее и против римской власти, и против собственных провинциальных эксплуататоров. С начала кризиса рабовладельческого способа производства, рабовладельческой формы собственности и муниципального строя крестьянство, еще свободное и зависимое, т. е. колоны разных категорий, приобретает большое значение, что определяется его ролью в производстве и в классовой борьбе. Значение его определялось, между прочим, и тем, что с сокращением числа городских землевладельцев оно становится важнейшим резервом армии. С другой стороны, армия, из рядов которой выходят новые землевладельцы и рабовладельцы, становится важнейшей социальной силой, пополняющей разоряющийся, деградирующий класс средних землевладельцев и рабовладельцев муниципального типа, связанных непосредственно с рабовладельческой формой собственности. С переходом преобладающей роли к крестьянству распространяются и крестьянские культы родовых, племенных, сельских и земледельческих божеств. Они вытесняют прежние фамильные культы, связанные с крепкой рабской фамилией, проникают в высшие классы, где в известной мере осмысляются как культ гениев, получающий широкое распространение. Вместе с тем с разложением фамилии происходит идеологическое сближение рабов и свободных трудящихся масс. Их идеология становится особенно боевой и социально-острой там, где классовые противоречия наиболее сильны, как мы видели на примере Африки. Это идеология активной борьбы, активной добродетели. Однако, как наиболее ярко видно на примере того же Коммодиана, она не дошла до идей положительного переустройства общества: «праведные», победив, лишь меняются местами с рабовладельцами, строй общества остается прежним. Одновременно складываются идеологические направления крупной провинциальной земельной аристократии и муниципальных рабовладельцев. При различных их особенностях для разных провинций они имеют общие черты, позволяющие проследить нарастающий антагонизм между этими кругами. Таким образом, данные, которые мы имеем о положении в провинциях, подтверждают, что к концу II—началу III в. сложились те основные силы, неизбежная борьба между которыми должна была определить дальнейший ход истории империи.