Четырехлетняя война, которую Цезарь развязал в 49 г., перейдя в Италию через пограничную реку Рубикон, с точки зрения права представляла собой внутреннее дело римлян и должна была им оставаться, ибо то были интересы римлян, поставленные на карту как одной, так и другой стороной. В действительности же на первой своей фазе, до поражения Помпея у Фарсала в августе 48 г., главным театром войны стала Греция. Греческие государства должны были беспомощно взирать на то, как война перекинулась в их страну, после того как Помпей еще до стремительного натиска Цезаря 17 марта 49 г. оставил Италию и высадился со своими войсками в Греции. Высокий авторитет, завоеванный им во всем Восточном Средиземноморье, личные связи и щедрые источники поддержки, находившиеся там в его распоряжении, позволили ему открыть в Греции второй фронт. Подкрепления текли к нему отовсюду, многие издалека. У большинства греческих городов не было иного выбора, как оказать ему требуемую поддержку, заключалась ли она в военной или материальной помощи либо в той и другой вместе. Афины, кажется, тешили себя мыслью заявить о своем нейтралитете62, однако вскоре так или иначе оказались в лагере Помпея. Небольшое число кораблей — по, вероятно, заниженным данным поэта Лукана, не более трех — укрепило и без того превосходивший силы противника флот Помпея, проводивший операции в Ионическом море и имевший главной задачей воспрепятствовать переброске войск Цезаря0,1. Более значительным в армии Помпея был, кажется, контингент афинских пехотинцев, так как тот же Лукан рассказывает — в данном случае, видимо, преувеличивая, — что мобилизация «выкачала» все боеспособное мужское население Афин''831. Афинский контингент, на который Помпей, видимо, возлагал большие надежды, стоял в битве при Фарсале рядом с италийскими легионами832. Уже незадолго до генерального сражения Цезарь, стремясь расширить операционную базу в Греции, двинул из Иллирии на юг своего легата Квинта Фуфия Калена с пятнадцатью когортами. Целью его операций должен был стать прежде всего Пелопоннес. Кален, следуя маршем, перетянул на свою сторону без борьбы Дельфы и в Беотии Фивы с Орхоменом и взял приступом некоторые другие города1*. Ему удалось также занять Пирей, поскольку тот в это время не имел укреплений. Однако он не сумел захватить Афины, которые тем самым стали оплотом Помпея, и должен был довольствоваться опустошением сельской территории67. Перед самой битвой при Фар- сале он стоял в районе Афин и Мегар (Истм был заперт отрядами Помпея), и Цезарь прикидывал, как бы сделать так, чтобы Каленовы когорты подошли поближе, прежде чем он решится дать сражение численно превосходившим его силам Помпея, однако его армия якобы настояла сражаться немедленно833. Непосредственно после победы Цезаря Афины сдались победителю. Он даровал городу прощение — как некогда Сулла — ради его усопших, то есть, как поясняет Дион Кассий, он пощадил Афины ради их предков и за их славу и отвагу834". Более детален рассказ Аппиана. Он сообщает, что Цезарев вердикт был вынесен в течение первых двух дней после битвы, пока Цезарь еще находился в Фарсале. Это вполне возможно, ведь следует считаться с тем, что поблизости в ожидании исхода находилось афинское посольство, готовое засвидетельствовать свое почтение победителю — кто бы им ни стал: поздравить его и либо вести речь о заслугах ему во благо, либо молить его о милости. Согласно Аппиану, Цезарь даровал ее просившим о помиловании послам со словами: «Сколько же еще должна спасать вас слава предков от навлеченной вами самими погибели?»835 Бичевание словами, сколь бы незаслуженными они ни были, явилось вполне приемлемым исходом. Мегары, в отличие от Афин, и после битвы упорствовали на стороне побежденного; город был захвачен Каленом отчасти силой, отчасти с помощью измены и сурово наказан, прежде чем Кален должен был отрядить Один легион в египетский поход Цезаря836. Афины отплатили благодарностью на оказанную Цезарем милость, воздвигнув ему статую, надпись под которой восхваляла его как «спасителя и благодетеля»837. Ведь также и Сулла, после того как он приступом захватил город и помиловал оставшихся в живых, получил в Афинах статую. Еще одну статую Цезаря с такой же надписью посвятили тогда на Делосе афинские граждане838. Распространена гипотеза, что Цезарь в год, следующий за окончанием Александрийской войны и победой над Фарнаком Понтий- ским, посетил Афины на обратном пути в Рим. Но надежным можно считать лишь то, что Цицерон, ожидавший в Бриндизи возвращения Цезаря, в августе 47 г. в письме Аттику выразил сомнение в том, что Цезарь сможет быть 1 сентября в Афинах, так как совершенно очевидно, он еще задержался в Малой Азии74. Ни в коем случае не установлено, что он тогда действительно посетил Афины, и все предположения о подробностях его пресловутого пребывания там, равно как и о том, что он якобы следил за началом строительных работ на римской агоре75, суть беспочвенные умозрительные рассуждения. Гражданская война, правда, продолжалась еще в течение полутора лет, однако в этот период театром военных действий стали уже Африка и Испания, а не Греция. Большинство дошедших до нас известий об Афинах тех лет исходит примечательным образом от римлянина — Марка Туллия Цицерона. Они содержатся в его переписке и в поздних философских сочинениях. Это связано прежде всего с тем, что подружившийся с ним консуляр, юрист Сервий Сулыпщий Руф в 45 и 44 гг. был назначенным Цезарем наместником провинции Ахайа и явно подолгу задерживался в Афинах, а с другой стороны, с тем, что в 45 и 44 гг. сын Цицерона Марк, как и большинство других знатных молодых римлян, находился в Афинах на обучении, и Цицерон из-за этого переписывался со многими ведущими гражданами города и с Аттиком, которому поручил выделять молодому человеку необходимые для его проживания денежные средства. Особенно примечательны два написанных в Афинах письма Сулышция Руфа к Цицерону — одно от марта, другое от конца мая 45 г. В первом Руф пытается утешить друга в связи со смертью его дочери Туллии, что на какое-то время совершенно вывело Цицерона из состояния душевного равновесия. Среди прочего он призывает его рассматривать эту личную утрату через призму более важных событий — упадка значительных городов и Римского государства. У него, мол, самого, недавно проплывавшего в Сароническом заливе, прошли перед глазами Эгина, Мегары, Пирей и Коринф — всё некогда цветущие города, ныне же «поверженные и разрушенные» (oppida quodam tempore florentissima... nunc prostrata et diruta). А Туллия ведь ушла из жизни, после того как отведала, почитай до дна, всего самого прекрасного, Римское же государство просто умерло70. В это время разрушенный в 146 г. Коринф действительно еще не возродился — он был несколько месяцев спустя вновь пробужден к жизни Цезарем, став колонией римлян. Мегары, как уже говорилось, недавно ощутимо пострадали от Калена. Но о двух других городах, не кривя душой, можно было лишь сказать, что в те годы они далеко уступали былым и лучшим своим временам. В соответствии с благими намерениями автора письма, высказывание его весьма утрировано, равно как и замечание о гибели государства, хотя и было созвучно мнению Цицерона, все же своеобразно прозвучало в устах человека, не считавшего зазорным быть наместником Цезаря. Немногими месяцами позже, 31 мая, Сульпиций Руф повторно пишет Цицерону по печальному поводу: он хотел сообщить ему о кончине их общего друга839. Им был Марк Клавдий Марцелл, в 51 г. его коллега по консулату, зарекомендовавший себя тогда как один из самых ярых и непримиримых противников Цезаря и занятый, хотя и безуспешно, своим отзывом из Галлии. В гражданской войне он сражался против Цезаря, однако после поражения Помпея у Фарсала разочаровался в делах республики и укрылся на острове Лесбос от продолжавшейся войны, равно как и от искушения вымаливать у Цезаря прощение. Тот же питал к нему особо сильную злобу, и осенью 46 г. стало настоящей сенсацией, когда он уступил нажиму всего Сената и помиловал Марцелла. Но и тогда его друзьям далось не легко подвигнуть этого гордого человека возвратиться. Весной 45 г. он, однако, решился вернуться в Рим. 23 мая Сульпиций Руф, придя из Эпидавра, встретился с ним в Пирее, откуда Марцелл через несколько дней собирался ехать дальше. До следующего дня Руф с ним не расставался, однако ночью 26 мая получил известие о том, что Марцелл был тяжело ранен в разгар спора со своим другом Магием Килоном, находившимся с ним в изгнании, после чего преступник сам лишил себя жизни. Руф поспешил с врачами в Пирей, однако почти у цели его настигло известие, что Марцелл скончался от ран. Он заканчивает свое письмо Цицерону следующими фразами: «В пределах тех средств, какие были в Афинах, я позаботился об устройстве для него там достаточно пышных похорон. От афинян я не мог добиться места для погребения в городе, потому что им, по их словам, запрещает это религия; они и ранее никому не делали этой уступки. Лучшее, что оставалось, — похоронить его в гимнасии по нашему выбору, — они позволили нам. Мы выбрали место в знаменитейшем в мире гимнасии Академии и там сожгли его, а потом позаботились о том, чтобы те же афиняне поручили поставить ему мраморный памятник на этом же месте. Таким образом, обязанности, какие у меня были как у коллеги и родственника, я перед ним, и живым и мертвым, выполнил все»840. К этому знаменитому консуляру Марцеллу долгое время относили надпись на одной найденной на Акрополе базе статуи, которая ему и его супруге была при жизни поставлена Ареопагом, Советом 600 и народом Афин, а позже — как предполагалось, Марком Антонием — его имя, но не имя его жены, было с камня выскоблено841. Однако Дж. Оливер показал, что эта разура, которая не могла бы найти приемлемого объяснения в отношении помилованного Цезарем консуляра, стерла имя другого, более позднего Марцелла, ставшего в императорскую эпоху жертвой процесса об оскорблении величества — вероятно, Марка Марцелла Эзернина, претора 19 г. н. э. и, со всею очевидностью, консула одного из последующих годов842. Афины сохраняли в годы господства Цезаря, с 48 по 44 г. до н. э., определенно аристократическую конституцию, и давняя гипотеза о том, что якобы с победой Цезаря при Фарсале был вызван к жизни более сильный демократический порядок, давно уже опровергнута. Доказательством устойчивости однажды установленного строя служит то, что Цицерон в 45 и 44 гг. продолжал видеть в Ареопаге действительно правящий орган города843. Поэтому именно к Ареопагу обратился он в 45/4 г. с одной настоятельной просьбой политического свойства. Он склонил Совет издать постановление, которое должно было подвигнуть философа Кратиппа из Пергама, одного из учителей его сына Марка, остаться в Афинах и продолжить деятельность преподавателя; Кратипп именовался в этом декрете прямо-таки украшением города844. Цицерон познакомился с Кратиппом, начинавшим как член Академии, а затем сделавшимся перипатетиком, в 51 г. в Эфесе, когда он направлялся в свою провинцию Киликия. В последующие годы Кратипп преподавал в Митилене, где его слушал находившийся там в ссылке консуляр Марк Марцелл, равно Как и посещавший Марцелла Марк Брут. Чуть позже он перенес свою деятельность в Афины. Цицерон сделал для него больше, чем просто уговорил Ареопаг издать декрет в его честь: он добился для него от Цезаря римского гражданства. В качестве благодарности Кратипп принял ргаепошеп и nomen gentile Цицерона и стал называться с той поры Марк Туллий Кратипп®. Цицерон считал его прямо-таки самым выдающимся философом своего времени®4 и заставлял своего сына у него учиться. Оба так или иначе поддерживали оживленную деловую переписку45. Одновременно с молодым Цицероном в Афинах обучались сыновья других римских нобилей: Марк Валерий Мессала Корвин, Луций Кальпурний Бибул — сын несчастного коллеги Цезаря по консульству, Манлий Ацидин, далее, незнатный Гораций (Квинт Гораций Флакк) и его знатный друг Манлий Торкват®. Наряду с философией они изучали прежде всего латинскую и греческую риторику, и Гораций позже сказал о самом себе, что утонченный глянец он получил в Афинах®. Как сыновья римских аристократов эти молодые люди были вхожи в дома ведущих семейств города. Герод а из Марафона, Леонида из Мелиты и Эпикрата из Левконои упоминают в связи с Цицероном Младшим**, об образе жизни коего и успехах в учении они сообщали его отцу, к сожалению, не только приятное, поскольку юный Цицерон более был привержен к радостям жизни и вину, чем к старательным занятиям. А потому летом 44 г. Цицерон сам возжелал на него поглядеть, и лишь случайность помешала запланированной и уже начавшейся поездке. Как бы серьезно или как бы поверхностно ни учились отдельные из них, их всех объединяло консервативное, сдержанное либо враждебное по отношению к диктатору Цезарю отношение. Когда Марк Брут через несколько месяцев после убийства Цезаря появился в Афинах, он нашел в них помощников, готовых с оружием в руках сражаться за спасение старого порядка. Начатая Цезарем гражданская война вступила в свою вторую фазу, цезарианцы и цезареубий- цы выступили друг против друга. Афины вскорости очутились, опять же не имея возможности выбора, на стороне последних. 15 марта Цезарь стал жертвой заговора более чем шестидесяти мужей из высших сословий под руководством Марка Брута и Гая Кассия. Вслед за тем вражда между его сторонниками — цезариан- цами — и его убийцами, а также симпатизировавшими им (коих называли также помпеянцами) на два с половиной года сделалась, по сути, мотором политического развития. На начальной стадии оно было, собственно, приостановлено благодаря хрупкому компромиссу, который, с одной стороны, даровал убийцам амнистию за их злодеяние, а с другой — подтвердил действенность распоряжений Цезаря, в которых на годы вперед были расписаны ключевые позиции. Это развитие было вслед за тем на долгие годы прервано борьбой за власть в стане цезарианцев между консулом Марком Антонием и Цезаревым внучатым племянником Октавианом. Это дало их противникам время собраться с силами и вооружиться для будущей конфронтации. Полгода спустя после гибели Цезаря Брут и Кассий покинули землю Италии, которая стала гореть у них под ногами, будто бы для того, чтобы принять свои провинции (Крит, соответственно Кирену), в действительности же, как выяснилось вскорости, для того, чтобы создать в Восточном Средиземноморье военный плацдарм, как это сделал пятью годами раньше Помпей по оставлении им Италии. Это удалось обоим в совершенно неожиданном масштабе: Кассию в Сирии, а Бруту на Балканах. Но в то же самое время в Италии объединились до того враждовавшие друг с другом политические наследники Цезаря. Таким образом, новый вооруженный конфликт, новая гражданская война стали неизбежными. Война разразилась осенью 42 г. в Македонии в двух крупных сражениях при Филиппах и закончилась гибелью убийц Цезаря и Римской Республики, а также разделом империи между победителями. Афинам была уготована, когда до этого дошло дело, значительная роль, а именно, мобилизация греческого материка под знаменами Брута. Он прибыл туда вместе с Кассием в октябре 44 г. Присутствие обоих в Греции с новой силой всколыхнуло в памяти их деяние в мартовские иды. Как сообщает Дион Кассий, их повсюду награждали там почетными декретами, в Афинах так даже отметили бронзовыми статуями, которые — сами по себе практически второстепенная почесть — были выставлены рядом с изваяниями тираноубийц Гармодия и Аристогитона®', хотя по статутам города данное место ® Cassius Dio 47, 20, 4. От статуи Брута на Агоре был обнаружен один обломок базы с надписью: Raubilschek А. Е. // Atd del terzo congresso intemazionale di epigrafia Greca e Latina. — Roma, 1959. — P. 15 — 21. было резервировано только для этих двух героев. Лишь один раз до того афиняне уклонились от этого предписания — в 307 г. в честь «освободителей» Антигона и Деметрия (с.73). Вполне очевидно, что афинские граждане и Брута с Кассием так же торжественно почтили как «тираноубийц», признав тем самым героями нации. Одновременно город этим жестом, задолго до того как дело дошло до вооруженного конфликта, определил свой политический курс. Другие статуи Брута были посвящены тогда городом Оропом и афинской общиной на Делосе845. При этом на Делосе открытым текстом была сделана ссылка на благодеяния, оказанные Брутом городу Афинам846. Брут между тем был не первым из убийц Цезаря, посетившим после своего деяния Афины. Уже 22 марта туда прибыл Гай Требоний, долгое время бывший помощником Цезаря, которого тот назначил еще и проконсулом Азии, куда он теперь и направлялся. На третий день своего пребывания он написал Цицерону и сообщил ему, что видел его сына и тот произвел на него весьма благоприятное впечатление, а кроме того, высказал в письме личное пожелание: если Цицерон собирается что-то писать о конце Цезаря (de interitum Сае- saris), то не мог бы он его, Требония, роль представить в подобающем свете!847 Тогда, в октябре, Брут и Кассий получили в Афинах блестящий прием, и, в то время как Кассий вскорости отправился дальше, Брут задержался у одного афинского или римского госте- приимца. Он посещал лекции академика Теомнеста и перипатетика Кратиппа и во всем производил впечатление человека, занятого только философией и своим досугом. Однако тайно он раскинул щупальца во все стороны при поддержке обучавшихся в Афинах молодых римлян. Они избрали Брута своим кумиром и делали для него все, что только могли0. Его дядя Гортензий, наместник Македонии, передал в его руки провинцию и командование стоявшими там частями, отказавшись тем самым от своего поста в пользу Брута. Затем к нему присоединился возвращавшийся из Азии с крупной суммой денег квестор Марк Аппулей. Брут выехал к нему навстречу в Карист на Эвбею и уговорил примкнуть к ним и передать денежные средства, предназначавшиеся для государственной казны в Риме. Также и возвращавшийся из Сирии квестор Гай Антистий Вет отдал себя в распоряжение Брута. Из Фессалии под его знамена стекались оставшиеся там в 48 г. ветераны Помпея. При таком стремительном развитии дел Брут не мог слишком долго оставаться в Афинах. События потянули его на север Балкан — в Македонию, Эпир и Иллирию. В Македонию прибыл с одним легионом Гай Антоний, брат Марка Антония, который должен был заступить место Гортензия. Брут вынудил его в Аполлонии сдаться, как и в Дураццо Цезарева наместника Иллирии Публия Ватиния. Оба отряда усилили его быстро растущее войско, в котором особо отличался на службе младший Цицерон. Целиком незаконные действия Брута были наконец в феврале 43 г. по предложению старшего Цицерона санкционированы Сенатом, и он был по сенатскому распоряжению назначен проконсулом Македонии, Ахайи и Иллирика. Теперь он контролировал почти весь Балканский полуостров и все размещавшиеся там войска, расширил зону своего влияния дальше во Фракию и перебросился оттуда в конце 43 г. в Малую Азию, чтобы встретиться с Кассием в Смирне. Таким образом, роль, которую Афины играли как первоначальная штаб-квартира его действий, была отыграна. Коль одна афинская надпись с Делоса от 44/3 г. говорит о благодеяниях Брута Афинам, то спрашивается, могут ли они бьгть названы конкретно. Считалось, что их следует отыскивать в предпринятом Брутом обновлении демократических форм, которые, казалось бы, нашли отражение в одном декрете того времени в честь эфебов. Однако уже указывалось на то, насколько вообще шаток фундамент гипотез о «демократической реформе», предпринятой либо им, либо другими лицами848. Действительно, нельзя сказать, о каких благодеяниях Брута могла бы идти речь. Ничего не известно о том, входили ли афиняне в вооруженные силы Брута, которые в октябре 42 г. проиграли сражение при Филиппах его противникам Антонию и Октавиану. Возможно и даже скорее всего, Брут не набирал афинян, когда он переправился в Малую Азию, и по возвращении в Европу вместе с Кассием в 42 г. не счел нужным и без того огромное войско, которым располагали убийцы Цезаря и которое преимущественно состояло из опытных римских легионеров, пополнять еще и греческими контингентами. В любом случае Афины, несмотря на их однозначную партийную позицию, после поражения цезареубийц не только вышли сухими из воды, но и уже очень скоро после этого извлекли выгоду из того расположения, которое проявлял к городу Антоний, коему среди прочего выпало распоряжаться Грецией. Антоний провел остаток 42-го г. в Греции и задержался на какое-то время в Афинах. Куда бы он ни приходил, он вел себя как мягкий су дья и друг греков. Он посещал спортивные состязания в городах, диспуты филологов и лекции философов и где-то даже принял участие в мистериях — едва ли в знаменитых Элевсинских, так как они уже миновали. Афинам он оказывал свои особые милости, и для него не было ничего слаще, как слышать, когда его величали «другом афинян» (Октавия, в противоположность Александрии и Клеопатре, оказали на него самое благотворное влияние. Октавия целиком и полностью завладела сердцами жителей. Как сообщает одна надпись с Афинской агоры, оба почитались всеми гражданами как «благодетельная божественная пара»855. Лишь начало в новом сезоне военной кампании снова сделало Антония деятельным и компетентным императором. Поход 38 г. был, впрочем, неудачным и мог бы, как и в случае с Крассом в 53 г., повлечь за собой крах, не превзойди Антоний в этом несчастье себя самого. Следующую зиму он снова провел в Афинах. Все более и более приспосабливался он к греческой ментальности, образу жизни и обычаям. Как эллинистические монархи и Никанор — македонский комендант Кассандра в Пирее — формально брались за исполнение городских должностей, например, руководителя состязаний или монетного магистрата, точно так же и Антоний принял должность гимнаси- арха. В этой роли он должен был, по-видимому, не слишком часто, но 1П1 реально появляться в гимнасии перед занимавшимися там юношами. Он желал слыть «новым Дионисом» и так и зваться; по крайней мере один афинский документ того времени подтверждает, что его так и называли и что Великие Панафинеи 38 г. проходили как «Антониевы Панафинеи бога Антония, нового Диониса»856. Напротив, мало доверия внушает известие, что якобы афиняне предложили ему в невесты свою богиню Афину, а он принял это предложение и потребовал в приданое миллион (по другим источникам, шесть миллионов) драхм и на самом деле выжал их у города. Речь может идти о более поздней пропагандистской выдумке, созданной в кругах Октавиана, которая присочинена на основе мимолетной связи нового Диониса с Афиной на празднике Панафиней и ориентирована на полигамную натуру Антония101'. Афинская резиденция римского императора во многом напоминает ту, что была у македонского царя Деметрия почти три столетия тому назад (с. 81 — 83). В Афинах Антоний более походил на эллинистического монарха, чем на римского аристократа. Немногими годами позже дело дошло до решительного конфликта Антония с Октавианом, намечавшегося уже давно. Он стал неизбежен, поскольку Октавиан в противоположность Антонию, удовольствовавшемуся правлением над восточной половиной империи, добивался единоличной власти в Imperium Romanum. В течение ряда лет, начиная с победы при Филиппах, он неоднократно во имя личных интересов грубо нарушал обязательство сохранять лояльность по отношению к партнеру. Антоний же усугубил их неприязнь друг к другу своей становившейся все более тесной связью с египетской царицей Клеопатрой. Так, он заявил в 35 г. Октавии, снова приехавшей к нему из Рима в Афины, пусть, мол, она поворачивает назад. В конце концов, весной 32 г., когда уже не оставалось сомнений, что война должна разразиться, он послал ей официальное письмо о разводе. Октавиан ответил на это в конце лета объявлением войны — Клеопатре, а не Антонию. Антоний находился в то время с Клеопатрой в Афинах и был занят приготовлениями к приближавшемуся вооруженному противостоянию, но и далее он настолько продолжал оставаться самим собой, что предавался с царицей всевозможным развлечениям, какие только могли предложить Афины. Клеопатра прекрасно заметила, как привязаны афиняне к Октавии, и постаралась крупными дарами завоевать расположение граждан. Они не могли вслед за тем не дек- ротировать ей почести, сравнимые с теми, что были оказаны Октавии. Декрет в честь Клеопатры был вручен ей городскими послами в самом городе, и среди них находился сам Антоний, будто бы он был афинским гражданином или (что менее вероятно) в своем статусе афинского гражданина857. По мере приближения похода в Греции и прежде всего в Афинах произошли некоторые события, расцененные как предзнаменования несчастливого исхода, о которых именно поэтому и вспоминали позже, после поражения Антония. На Акрополе во время сильной бури из вотивного дара Атталидов — группы гигантом ахии якобы рухнула в расположенный внизу театр Диониса фигура Диониса — дурная примета для «нового Диониса». Та же буря опрокинула вблизи от Пропилей и колоссальные статуи царей Эвмена и Аттала, которые были перепосвящены Антонию1™. После того как флоты и войска обоих полководцев в бездействии месяцами стояли друг против друга в северо-западной Греции, исход войны решила победа Октавианова адмирала Марка Агриппы в мор ском сражении у Акция 2 сентября 31 года. Антоний и Клеопатра бежали в Египет, крупное, вообще не понесшее потерь сухопутное войско заключило с Октавианом договор о капитуляции. Вся Греция досталась ему одним махом. Принимали ли участие в операциях на суше либо на море вооруженные силы афинян, неизвестно. Город вплоть до решающего сражения оставался под контролем Антония, а после битвы туда бежал один из его полководцев — Кассий Пармен- сис. Не раз преследовавший его кошмар позже был истолкован как предзнаменование его казни, которую вскоре после этого, вероятно именно в Афинах, Октавиан приказал привести в исполнение. В лице Кассия в его руки попал предпоследний из еще остававшихся в живых убийц Цезаря, поплатившийся жизнью за преступление, совер шенное тринадцать лет тому назад10". Его арест и экзекуция, если только город сам не приложил к тому руку, были нарушением суверенитета Афин. У Октавиана тем не менее имелись на то веские основания: он был связан как своим обетом отомстить за смерть Цезаря, так и Lex Pedia от 43 г., требовавшей осуждения его убийц. Афины стали после битвы первой целью Октавиана. Плутарх сообщает: «Он примирился с греками и раздал оставшееся после войны зерно городам, так как у них, пребывавших в нужде, было похищено много денег, рабов и упряжек»"0. Это происходило как раз во время Элевсинских мистерий в боэдромионе (октябре), и Август, как и другие римские магнаты до него, воспользовался случаем быть в них посвященным. Две найденные в Элевсине базы статуй были поставлены афинским гражданством в честь него и его супруги Ливии; видимо, именно тогда и, уж во всяком случае, до 27 г. Октавиана величают в надписи «спасителем и благодетелем», по всей видимости, из-за его хлебного дара858. Последнее известие связывает Антония с Афинами. Когда Октавиан на пути в Египет задержался в Малой Азии, перед ним появились послы Антония из Александрии и попросили за своего господина, чтобы ему было разрешено если не остаться в Египте, то поселиться в Афинах как частное лицо "859. Их не удостоили даже ответа, и вполне возможно, этот рассказ просто выдумка. В нем так или иначе отражена тесная связь последнего императора Римской республики с эллинистическим городом. Тогда пришел конец одновременно и республике Рим, и эллинистическим Афинам. Уже десятилетием раньше — в 42/1 г., когда Антоний занял кресло хозяина Эллады, в Афинах завершилась чеканка серебра нового стиля, которое целое столетие было господствующей валютой в стране. Более легкий и с этого момента в изобилии потекший в Грецию римский денарий укоренился и стал более расхожим по сравнению с афинскими серебряными монетами, которые с известного времени чеканились уже нерегулярно860. Однако после Акция с новым хозяином и новой формой господства — Impe- rium Romanum — для города наступили суровые времена, прежде чем полтора столетия спустя достигшее с Адрианом и Антонином Пием своей кульминации филэллинство еще раз не наградило его порой позднего цветения.