Глава II ГОРОДСКАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ОБЩИНА. РИМСКАЯ ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
За последнее время в нашей науке наблюдается известное изменение в подходе к характеристике древних обществ. Если раньше исследователи интересовались прежде всего формами эксплуатации, то теперь все больше внимания уделяется формам собственности как основе для суждения о закономерностях развития и самой сущности первых классовых обществ на различных территориях и в различные эпохи; к тому же именно формы собственности в значительной мере определяли и формы эксплуатации. Особенно показательны в этом смысле посвященные собственности в Междуречье и Индии статьи И. М. Дьяконова и Г. М. Бонгард-Левина *. Ho, как это ни покажется странным, при большом и все возрастающем числе работ о римском праве собственности характер ее еще отнюдь не ясен. Возможно, здесь не последнюю роль сыграли рецепции римского права, заставлявшие юристов разных эпох вольно или невольно рассматривать римскую собственность с точки зрения тех реальных отношений своего времени, которые оформлялись приспособленными к ним нормами римского права, т. е. модернизировать его. Так, римская собственность признавалась без каких- либо оговорок частной собственностью на основании критериев, определяющих капиталистическую частную собственность, ,в первую очередь на основании свободы отчуждения. Критерией отчуждаемости, к которому И. М. Дьяконов прибавляет критерий права отстранения несобственника собственником, применяется И. М. Дьяконовым и Г. М. Бонгард-Левиным для суждения о собственности в Междуречье и Индии. Их главный аргумент против верховной собственности государства на землю основывается на покупке царем земли у подданных, что собственнику 1 Cm.: ВДИ, 1967, № 4; 1968, № 3, 4; 1973, № 2. незачем было бы делать. Государство, как подчеркивает И. М. Дьяконов, могло !выступать в отношении земли и как собственник, и как суверен, что надо четко разграничивать. Между тем даже на примере считающейся эталоном высокого развития частной собственности Рима31 видно, что дело обстоит значительно сложнее. Подробнее речь об этом пойдет далее, пока же ограничимся лишь несколькими примерами. Как известно, римские юристы не дали однозначной дефиниции собственности и наиболее близкого к собственности права на вещь — владения, долгое время от собственности не отделявшегося. Понимание самими римлянами этих вопросов, нередко противоречивое, можно пытаться установить, лишь сопоставив различные данные. Ho мы не найдем указания на то, что право отчуждения или право отстранения несобственника являлись основными признаками обладания вещью, права на нее. Очень характерно двоякое толкование термина «иметь» — habere: в данном смысле, говорится в «Дигестах», habere — значит иметь право собственности (ius dominii), в другом — значит иметь то, что куплено (Dig., L, 16, 88). Как видим, покупка и собственность здесь различаются. Если собственник имения (dominus) изгонял из него владельца (поссессора) на основании защищавшего владение интердикта unde vi, владение восстанавливалось (Dig., XLI, 3, 4, 25). Человек, занявший пустое имение, мог воспрепятствовать господину туда войти, и это не считалось насилием (Dig., XLI, 3, 4, 27). Права того, кто снимал у города земли в долгосрочную аренду, до тех пор, пока он вносил плату, охранялись против всех, включая собственника-город, причем арендованные таким образом земли могли отчуждаться, завещаться самому городу, а съемщики именовались поссес- сорами (Dig., XXX, 41, 5; XXXIX, 4, 7). Земли, принадлежавшие императору и как собственнику, и как суверену, могли продаваться и покупаться, хотя, как уже упоминалось, он мог их отобрать, если намеревался поселить на них других людей (Dig., XXI, 2, 11). Владельцы и съемщики принадлежавших лично императору земель, патримониальных, Змфитевтикар^ ных, вектигальных, могли их отчуждать (CJ, IV, 71, 13). Известны случаи, когда имение (fundus), расположенное ;на земле сальтуса, арендованного у императора кондуктором, продавалось (Dig., XIX, I, 52), хотя ясно, что это имение продавцу никоим образом не принадлежало. Самой бесспорной собственностью являлась собствен* ность господина на раба и на выделенный рабу пекулий. Вместе с тем рабы еще во времена Плавта и Теренция жаловались на необходимость делать господину подарки за счет пекулиев; господа покупали предметы, произведенные рабами в отведенных им в качестве пекулиев мастерских; впоследствии они заключали с рабами различные сделки, брали у них в долг и сами давали им взаймы. По мере укрепления прав рабов на пекулий и частичного признания их правоспособности соответственно уменьшались права господина на продолжавший оставаться их собственностью рабский пекулий, рассматривавшийся как естественное держание, которое раб мог передавать другому, т. е. отчуждать. Господин мог отобрать пекулий, но, например, расплачиваться пекулием раба по своим долговым обязательствам в III в. господину было запрещено. Ярко выраженное в законе право отстранения несобственника относилось только к пре- карному владению, считавшемуся основанным на «благодеянии»: интердикт uti possidetis защищал прекариста против всех, кроме собственника прекария, который мог его в любое время отобрать (Dig., XLIII, 26, 17). Очень характерны рассуждения Сенеки насчет того, можно ли давать нечто мудрецу и другу, если, согласно стоической доктрине, мудрецу принадлежит весь мир, а у друзей все общее. Это нечто, говорит он, может быть и у мудрого, и у того, кто им (владеет, кому оно отведено— cui datum et assignatum est (здесь применен термин, означавший наделение землей граждан). По ,гражданскому праву, продолжает Сенека, ©се принадлежит царю, но все царское владение расписано между отдельными господами и каждая вещь имеет своего владельца. Так, мы можем дарить царю, не говоря, что даем ему его собственное. Ибо царям принадлежит власть (potes- tas) над всем, отдельным же лицам — собственность. Есть территория кампанцев, продолжает Сенека, которую соседи разделяют частными межами. Вся земля принадлежит Римской республике, а каждая часть имеет своего господина. Земля принадлежит республике, но мы можем подарить ей землю, так как по одному праву она республиканская, по другому — наша. Пекулий и раб принадлежат господину, но раб делает господину подарок. Хороший царь владеет всем в силу империя, отдельные лица — в силу доминия. Царь владеет всем, а собственность на отдельные вещи распределена между многими частными лицами; ,поэтому тот, кто владеет всем, может и покупать и брать в аренду, и быть должником. Цезарь имеет все, все в его фиске, в его патримонии. Как же получается, что разные лица являются господами одной и той же вещи? Один имеет ее в собственности, другой в пользовании. Все состоит в империи цезаря, в его фиске, но есть и то, что является его частным— propria. То, что дано другому, в одном смысле будет цезаревым, в другом — частным (Senec., De benef., VII, 4 — 6). В том же плане высказывается Плиний Младший в «Панегирике» Траяну, хваля его за то, что в противоположность Домициану он не считал все находящееся в государстве своим, что при нем патримоний стал меньше империи. Все, говорит Плиний, принадлежит государю, как пекулий раба принадлежит господину. Ho хороший глава государства, как и хороший глава фамилии, не отнимает имущества у гражданина, пекулия у раба. Как вйдим, налицо действителыно попытка разделить права императора как суверена и как собственника, но, делается это настолько неопределенно, что скорее всего перед нами — одна из первых подобных попыток, притом обусловленных оппозицией сенатской знати к «тираническим» планам нринцепсов I в., стремившихся бесконтрольно распоряжаться имуществом граждан, конфисковывать и перераспределять земли в качестве глав государства, на которых, как считалось, римский народ перенес свои права, в том числе и право верховной собственности на все земли государства. На путанность и неясность этих попыток указывает аналогия между отношением главы государства к земле государства и отношением господина к пекулию раба. В последнем случае речь о двух аспектах права идти не может, так как здесь имел место только доминий собственника, а никак не империй суверена, для раба же было возможно только держание, не исключавшее, однако, сделок с господином. Что касается прав города-республики, то собственность и суверенитет там переплетаются столь тесно, что разделить их крайне трудно. О соотношении собственности гражданской общины и собственности гражданина не раз писали римские авторы, особенно философы, ибо это всегда служило примером соотношения первичной целостности (мировой души, мирового разума, единого верховного блага) с сопричастным и обусловленным ею реальным множеством, являющимся вместе с тем и единством. Полис, пишет, например, Плутарх — это единый предмет, подобный живому организму. Он восходит к единому началу, дающему ему общность. И то, что в ,нем родилось, не отделяется от родившего, но имеет каждое свою соответственную часть (Plut., De sera num. vindic., 15—16). «He погибнет ли общность там, где есть свое? — спрашивает он в другом месте, и отвечает:—нет, ибо начало вражды — не в обладании своим, а в присвоении чужого и в превращении общего в свое» (Quest, conviv., II, 10, 7—8). Земля принадлежит городу, замечает Дион Хризостом, но !всякий, имеющий на ней участок,— его господин; однако полис в целом лучше и выше самого высокопоставленного гражданина (Dio Chrys., Orat., XXXI, 50). Природа создала нас друг для друга, развивает то же сравнение Марк Аврелий, ,но каждая душа имеет свою область. Ты не просто часть, а член единого организма (Marc. Aurel., VII, 13). Космос и полис, учит Аполлоний Тианский,— живые существа, порождающие все живое, но у каждого своя часть, свое место (Philostr., Vita Ap., III, 34 — 35; IV, 8 — 9). Человек >—часть целого, говорит Эпиктет, и для него естественно то, что является благом для целого. Отдельно взятый человек — вообще :не человек, ибо он часть космоса и его отображения — полиса. Ho когда общее разделено между отдельными, его не следует отбирать (Convers., II, 4; 5, 26; 10, 3—8). О том же пишет и Плотин, утверждая, что человек — часть целого, подчиненного общему плану, но в нем есть и свободное начало, не стоящее, однако, вне мирового логоса (Aenne- ad., 48, 21—23). Соответствующие примеры можно умножить, но и приведенные показывают, как прочно в сознании античного человека даже во времена Империи жило определявшее и его мировоззрение в целом представление О первичности гражданской общины, расширившейся до размеров огромной державы, о приоритете ее прав на совокупность имущества (в первую очередь, конечно, земли) как 'разделенного, так и не ,разделенного между гражданами. Если отвлечься от философской терминологии, то это о-значало, что собственность граждан есть вторичное, производное от собственности гражданской общины, что первая обусловливается второю. Здесь нет речи о разделении прав суверена и прав собственника, намечающегося у Сенеки и Плиния Младшего, что было связано с особенностями их эпохи и их личного социального положения. Противопоставление суверенитета праву собственности, когда речь идет о городе, республике, столь же незакономерно, как незакономерно для огромного большинства античных мыслителей противопоставление интересов личности интересам общества в той форме, какая характерна для эпохи капитализма. Гражданская община — единый организм, гражданин — член этого организма. Исходя из подобного тезиса, дифференцировать взаимосвязи и взаимоотношения невозможно. Таким образом, можно полагать, что когда 'речь идет об античной, в частности римской, собственности, для решения вопроса о соотношении собственности общественной и государственной с индивидуальной и частной нельзя безоговорочно исходить из критериев, сложившихся на основе господства собственности капиталистической: отчуждаемости, права отстранения несобственника, несовпадения прав суверена и прав собственника. Что же представляла собой римская собственность и каким образом она возникла? Последнему вопросу посвящена обширная литература, но вследствие скудости источников и различной их интерпретации историками римского права разных школ и направлений многое все еще остается невыясненным или спорным. В последнее время вышли две марксистские 'работы, представляющие большой интерес с точки зрения их методологии, а также потому, что авторы суммировали результаты работ своих предшественников32. Для нашей темы очень важны аргументированные археологическими и лингвистическими данными выводы о роли :в глубокой древности терри- ториально-гентильных единиц — сел и пагов, из объединения которых и возникла римская civitas4. Важны также новые аргументы в пользу первоначально общинного характера собственности, из которой постепенно выделились приусадебные наделы в два югера, предоставлявшиеся в собственность отдельным фамилиям 5. С разложением гентильной собственности появляется фамильная собственность на пашню, постепенно сменяющаяся собственностью pater familias8, которая рассматривается как практически неограниченная специфически римская собственность7, всегда существовавшая, но лишь постепенно, к концу Республики — началу Империи, теоретически осмысленная юристами как частная собственность— dominium8. О последнем тезисе речь пойдет далее, теперь же следует заметить, что оба автора, детально анализируя юридические термины, связанные с древней собственностью, ее объемом, передачей, защитой, на наш взгляд, уделяют недостаточно внимания общему историческому фону, учитывая лишь эволюцию рабства от патриархального к классическому. Пренебрегают они также историческим и этнографическим материалом. Конечно, злоупотреблять им нельзя, но все же сравнительный метод может иногда кое-что прояснить, заменяя отчасти невозможный для историка эксперимент. Между тем вряд ли закономерно, прослеживая генезис и развитие римокой собственности, элиминировать, во-первых, то влияние, которое не могла не оказать борьба патрициев и плебеев и победа последних, а во-вторых, те, правда, очень скудные, разрозненные и, конечно, 160- лее поздние данные, которые позволяют полагать, что первоначально становление классового общества в Риме шло путем, обычным для огромного большинства народов, и лишь впоследствии, видимо, именно в результате победы плебса (хотя и не столь полной, как победа 4 Capogrossi Colognesi L. Op. cit., v. I, р. 184—201. 5 Didsdi G. Op. cit., р. 36—39. 6 Ibid., р. 45—48. 7 Ibid., р. 127. 8 Capogrossi Colognesi L. Op. cit., V. I, р. 466. афинского демоса), по крайней мере на время, свернуло с этого пути. При бесчисленных вариантах формирования ранних классовых обществ в различных районах земного шара все же можно выявить ряд присущих им всем черт. Это, во-первых, конституироваиие различного типа общин, их союзов и объединений, формирование различных отношений как между ними, так и с другими, одновременно возникавшими целостностями (племя, союз племен, ранние государства). Во-вторых, появление примитивной царской власти и присвоение царями части земли, находившейся ранее в общественной собственности, пустующей, завоеванной, и зарождение идеи верховной собственности царя на землю. В-третьих, выделение знати за счет возвышения отдельных семей внутри общин и за счет лиц, так или иначе связанных с царем,—его родственников, приближенных, дружинников. В-четвертых, возникновение и развитие разных форм эксплуатации, многообразных категорий трудящихся, соответственно организованных, наделенных известной суммой прав или вовсе их лишенных: частные и царские рабы из военнопленных и соплеменников, сливавшиеся по своему положению с младшими сородичами или членами большесемейных общин; клиенты царя и знати, по тем или иным причинам оторвавшиеся от своих коллективов; обезземеленные или малоземельные соплеменники, попавшие в кабальную или иную зависимость покоренные племена, оказавшиеся в положении типа илотии; население земель, переданное в «кормление» отдельным представителям господствующего класса. В-пятых, усиление жрецов, храмов и храмового хозяйства, появление или укрепление культа царя и «героев» — легендарных или действительных предков знатных родов, культа родоначальников общин, причем этот культ тесно переплетался с правами как общины, так и ее главы (часто занимавшего должность главного жреца культа богов общины), с их отношениями к земельной территории, их правами на землю33 и наряду с этим с правами и обязанностями таких глав-жрецов. Их жреческие функции санкционировали их право распоряжаться имуществом, трудом, а часто и судьбой, и жизнью сочленов общины, объединенных общим культом, и вместе с тем обязывали их обеспечивать благосостояние общины, обработку отведенной ей земли, соблюдать известные нормы поведения, санкционированные религией и обычаем (между прочим, путем организации общих сакральных трапез, жертвоприношений и т. п.), кормить находящихся под их властью людей. На этой стадии права отдельного лица на отводившийся ему участок, а также на прожиточный минимум определялись его принадлежностью к тому или иному коллективу, будь то племя, род, большая семья, территориальная община, дом знатного человека или царя. Возможность так или иначе отчуждать участок — по завещанию, переуступке, продаже, возможность, так или иначе контролировавшаяся и регулировавшаяся соответственным коллективом, играла подчиненную роль и ни в коей мере не свидетельствовала о существовании частной собственности в современном смысле. Отношение к земле как к своей теоретически не осмыслялось, хотя пользовалось в той или иной мере защитой и, видимо, различалось как по степени гарантированности, так и по характеру ограничений пользования и распоряжения, налагаемых коллективом или его главой. Такова — с различными вариантами — отправная точка развития разных видов собственности и эксплуатации в обществах, становящихся классовыми. Таковой же она была и в Риме, если отказаться от гиперкритическо- го отношения к беглым упоминаниям позднейших авторов и признать, что они основывались на смутной, но отражавшей все же некогда существовавшие отношения традиции. Так, мы встречаем упоминания о земле не только Po- мула и других, более или менее реальных царей, но и совершенно легендарного царя Латина, землю которого возделывали аврунки и рутулы, то ли платившие за свои наделы подати, то ли обязанные царю отработками (Serv., Aen., XI, 318). Сохранилось предание, что в те времена не только цари, но и знатные люди — viri fortes34 Получали наделы, выделявшиеся из общественного фой- да (Serv., Aen., IX, 272), что совпадает с известным рассказом о переселении в Рим Атта Клауса, получившего землю для себя и своих многочисленных клиентов. И у Тита Ливия, и у Дионисия Галикарнасского нередко говорится о переселении в Рим разных лиц, получавших от царей землю, хотя и не уточняется, была ли то земля общественная или царская. Неоднократно упоминается также царская дружина — всадники. О ее высоком положении — возможно, слиянии с родовой знатью — позволяет судить не только последующая роль всадников как высшего сословия по реформе Сервия Туллия, но и значение коня в некоторых жертвенных обрядах и церемониях и культа богов всадников, Диоскуров и Нептуна (Dion. Halic., I, 33). Между тем, как позволяют заключить данные о других древних культах, обожествление всадника и коня обычно связано с возвышением сражавшейся на конях знати, занявшей господствующее положение по отношению к остальному народу. О том же, видимо, свидетельствуют и некоторые черты древнейшего культа Ларов. Все греческие авторы неизменно отождествляют Ларов с Героями, и о первоначальной их полной тождественности говорит известная надпись IV в. до н. э., посвященная Лару (т. е. Герою) Энею (А. е., 1960, № 138), а также одна из версий о Po- муле как о сыне Лара (Plut., Rom., 2), о таком же происхождении Сервия Туллия и Цекулы, основателя города Пренесте. Культ же Героев в Греции первоначально был тесно связан с культом предков знатных родов. Косвенно на сходное происхождение или во всяком случае на один из истоков культа Ларов указывают и представление о Героях и Ларах как о ставших богами людях, и их тесная связь с рощами и водными источниками, где жили Лары и души Героев (Serv., Aen., I, 441; III, 168; 302; V, 760; VI, 673; Bucol., 40). Особенно знаменательно, что ставшие Ларами-Героями души трактуются как души viri fortes, т. е. тех самых представителей знати, которые в древнейшие времена наряду с царями получали наделы из общественных земель. У глоссаторов vir fortis прирав- вание от знатных родов, которые, как предполагают современные исследователи, владели на территории соответствующей трибы большими имениями (Livi М. A. L’ltalia antica. Milano, 1974, p. 101). нивается к господину — dominus, а также непосредственно к божественному «Герою» — Heros и соответствует терминам heres («наследник») и erus (Corp. Gloss. Iatin., VI, p. 516). Последний термин у ранних авторов был равнозначен «господину», и лишь впоследствии, в III в. до н. э., его вытеснил термин dominus и. По мнению Капогросси-Колоньези, erus, хотя и означал иногда (например, в законе Аквилия) владельца имущества вообще, главным образом применялся, когда речь шла о рабах — как противопоставление рабовладельца рабу. Ho автор основывается на сравнительно более поздних источниках, главным образом на Плавте, у которого рабы обычно именуют хозяина erus. Однако, если предположить, что в распоряжении глоссаторов были более ранние данные, можно думать, что erus был некогда связан не только с heres, но и с Heros и что все эти термины, равнозначные dominus, применялись к знатному человеку при жизни и к его душе после смерти, а также к его обожествленным предкам35. Ingenui, пишет Фест, некогда назывались те, кто теперь называется патрициями. Следовательно, только знать в полной мере причислялась к свободнорожденным, «благородным», остальные или большая часть остальных занимали гораздо более скромное место в социальной иерархии, так или иначе завися от знатных людей, и именовали их erus, а их предков — Героями-Ларами. Лишь впоследствии (с общей демократизацией социального строя) erus сохранился только в языке рабов, а затем по мере развития взгляда на раба как только на объект собственности был вытеснен не связанным с сакральными представлениями, означавшим в первую очередь собственника, термином dominus. Тогда же Лары становятся только божествами фамилии, равнозначными греческому домашнему Герою. Помимо культа Героев родоначальников знатных семей, несомненно, зарождался и культ царей. Обожествлены были тот же Эней, Латин (впоследствии известный как Юпитер Латиарис), Ромул-Квирин. Можно допустить, что возникли и какие-то зачатки храмового хозяйства: единственным римским богом, которому дозволялось завещать имущество, а следовательно, и землю, был Юпитер Тарпейский (Ulp., Fragm., XXII, 6), т. е. один из древнейших богов, имевших свой храм. Возможно также, что жречество если и не превращалось в касту, то имело тенденцию превратиться в замкнутую корпорацию, самостоятельно кооптировавшую своих сочленов (Cicer., Leg. agr., II, 7). На землях, выделявшихся из общественных, развивались соответствующие формы эксплуатации. К сожалению, мы ничего не знаем о царских землях, кроме вышеупомянутого свидетельства Сервия об аврунках и руту- лах, возделывавших землю Латина; оно, возможно, представляет собой смутный отголосок действительно существовавших на царских землях отношений. Версия о раздаче пришельцам (среди которых, несомненно, были не только знатные, но и «маленькие» люди) земли как из общественного, так и из царского фонда позволяет предполагать, что царь приобретал обширную, трудившуюся в его хозяйстве клиентелу. О древней клиентеле знати мы имеем больше сведений 36, и, хотя они весьма отрывочны и туманны, сомневаться в наличии сидевших на чужой земле клиентов не приходится. Характерно, что Поллукс (Onomast., III, 8, 22; III, 22, 111) отождествляет клиентов не только с пелатами, что обычно для греческих авторов, но и с фетами, определяя последних как свободных, ставших рабами из-за бедности. Глоссаторы тоже определяют клиентов как бедных соседей, работающих на богатого. Возможно, не лишено значения, что в ранних греческих источниках пелатами, между прочим, именовались и соседи наряду с теми, кто приходит к кому-нибудь искать покровительства и становится от него зависимым. Еще во времена Плавта (Trinumm., 426) клиенты должны были доставлять все необходимое для трапезы, которую их патрон устраивал в храме для народа. А, как уже упоминалось выше, такие трапезы скорее всего были пережитками обязанности главы кровнородственной или территориальной группы кормить подчиненных ему общинников — здесь, видимо, за счет натуральных поставок клиентов, включенных в общину в силу их за-' висимости от патрона,— исконной (такова могла быть зависимость «соседей», т. е. сообщинников) или возникшей в результате разных причин, заставлявших человека искать покровительства знатного и могущественного патрона. Если принять во внимание, что законы XII таблиц были в значительной мере результатом первой победы плебса, можно полагать, что известная статья о проклятии патрону, предавшему клиента, являлась попыткой как-то ограничить произвол патронов. Помимо клиентов эксплуатировались также попавшие в кабалу должники и рабы различного происхождения. Все это позволяет думать, что эксплуатация на землях viri fortes носила тот же характер, который обычно присущ эксплуатации на соответствующей стадии генезиса классового общества. И недаром, когда начали складываться легенды о царях-народолюбцах, то одному, то другому из них, в первую очередь Сервию Туллию, стали приписываться меры по наделению бедных землей, чтобы избавить их от необходимости работать на других и тем самым превратить их из зависимых и неполноправных в истинно свободных граждан. Помимо земель царя и знати, имелись — и, вероятно, в большом количестве — земли территориально-гентиль- ных общин, частично делившиеся между большесемейными общинами — фамилиями. Как уже упоминалось, учреждение пагов со всеми их установлениями приписывалось тоже «хорошим» царям, в частности тому же Сервию Туллию. Ослабление кровнородственных и преобладание территориального принципа в организации общин, естественно, было выгодно тем, кто в силу тех или иных причин стоял вне родовой организации. Кое- какие отголоски этого процесса можно заметить в культе. Так, Гений первоначально считался прародителем и божеством рода и лишь постепенно стал гением отдельного лица (Norm. Marcell., Comp. Doct., p. 172). Судя по тому, что в древнейшие времена к культу Гения pater familias допускались только свободнорожденные, таково же было положение и в культе божества рода. В нем, очевидно, могли участвовать только сородичи, gentiles, а к ним, как известно, причислялись только те носители родового имени, все предки которых были свободнорожденными. Напротив, Лары, выступавшие, как и греческие Герои, не только как обожествленные предки «господина», аристократа, но и как божества — покровители фамильных общин, с самого начала (кстати, в отличие от греческих Героев) были тесно связаны с неполноправными членами фамилии, в первую очередь с рабами. Рабам же отводилась немалая роль в культе Ларов как божеств территориальных общин. В празднестве Компиталий, справлявшихся 'на перекрестке дорог соседями, участки которых к этим дорогам прилегали, участвовали все землевладельцы без различия происхождения,— видимо, так же, как в празднествах пага (Паганалиях). И хотя Лары часто воспринимались как духи предков фамилии, роль кровнородственного начала в культе Ларов играла подчиненную роль. Главной функцией Ларов становится их покровительство определенной производственной и социальной ячейке независимо от того, кто к ней принадлежал, будь то фамильная община или община соседей. Лары выступали как хранители ее границ (отсюда их культ на отделявших участки соседей дорогах и в служивших границами общин рощах; отсюда же скорее всего и призыв к ним в гимне Арвальских братьев, аналогичный призыву к имевшему сходные функции Марсу, во время люстрации той или иной территории и ее границ); как гаранты добрососедских отношений и справедливости в отношениях между членами фамилий [отсюда обычай младших членов ее и рабов искать защиту на алтаре Ларов от гнева pater familias и уверенность в том, что Лары внимательно наблюдают за жизнью фамилии, наказывая злых и нечестивых (Plut., Quaest. Roman., 2), т. е. нарушающих заветы Pietas во всем их многообразии]. Член фамилии, пока он был под властью ее главы, участвовал и в ее священнодействиях — in sacris fami- Iiae remanet (CJ, VIII, 53), а важнейшим из них был культ Ларов. Он был символом всех тех отношений, без которых данная социально-экономическая ячейка не могла функционировать и поддерживать необходимые связи с другими такими же ячейками. Обязанность отправления фамильного культа переходила к наследнику, ложась на него тяжелым бременем затрат, причем неза висим о от того, был наследник родственником покойного pater families или посторонним, или даже человеком, купившим фамилию у ,наследника (P. Muc. Scaev., Fragm., 3; Q. Muc. Seaev., Fragm., 14—15; Cieer., De leg., И, 48—49), что лишний раз говорит об ослаблении связи культа Ларов с культом предков. По словам Гая, наследство не могло больше года оставаться без владельца, поскольку предки боялись, как бы не прервалось отправление фамильного культа и не слишком долго отсутствовал тот, к кому контрагенты покойного могли бы обратиться с претензиями (Gai., Inst., II, 55). Взаимосвязь функции главы фамилии как администратора ее имущества и жреца культа ее Ларов, санкционировавших его необходимый для организации производства авторитет, особенно наглядно выступает в формуле лишения правоспособности расточителя: «Так как ты,— говорил претор,— своей негодностью губишь отцовское и дедовское имущество и ведешь детей к нужде, я запрещаю тебе служить Лару и вести дела» (Lare commercioque interdice.— Paul., Sent., IVa, 7). От Лара, по словам Плавта и Горация, зависело господство над наследственным имуществом (Plaut., Aulular. Init.; Horat., Od., 1,12,43; Sat., I, 2, 56), а, по словам Цицерона, Л ар в праве значил не меньше, чем законный брак и законные дети (De гер., 5, 3). Роль культа Ларов в его отношении к собственности и правоспособности здесь в значительной мере аналогична упомянутой роли семейных святынь в Полинезии. Значение, которое приобрел культ Ларов, указывает на возросшую роль производственных целостностей — общин, уже лишь номинально или вовсе не связанных с общностью происхождения. Черты общины были присущи и возникшему из объединения мелких поселений городу. Обычно считается, что ко времени возникновения писаного права в Риме уже господствовала частная собственность, ограниченная лишь принадлежностью собственника к гражданской общине, поскольку негражданин не мог быть землевладельцем. Критерием здесь опять-таки служит возможность отчуждения земельных участков, хотя бы в пределах коллектива граждан. Между тем, если отказаться от предвзятого представления об отчуждении как решающем критерии, мы увидим, что этот коллектив налагал на своих сочленов ограничения, несовместимые с обычным, сложившимся в капиталистическом мире представлением о частной собственности, так как эти ограничения переносили неотъемлемое от полной частной собственности право распоряжения на общину в целом. Сама процедура манципации res mancipae, земли, рабочего скота, рабов, т. е., по общему мнению, того, что имело наибольшее значение для сельского хозяйства, показывает, что переход их от одного гражданина к другому был поставлен под контроль. Другая древнейшая форма отчуждения — in iure cessio, носившая характер воображаемой тяжбы покупателя и продавца за спорный участок с присуждением его покупателю, возможно, тоже связана с контролем общины за распределением наделов земли, так как первоначально надел передавался другому в результате соответствующего решения общины или ее представителя. Еще более показательно, что в древности завещание, относящееся, по словам Гая, не к частному, а к публичному праву (Dig., XXVIII, I, 3), могло утверждаться только комициями или общим собранием войска, т. е. тоже народа. Причем, если законный наследник, находившийся под властью pater fa- milias сын или внук, лишался наследства в пользу другого лица, это должно было быть оговорено особо и лишенный наследства назван по имени. В этом случае контроль гражданской общины за распоряжением имуществом и (вероятно, редким) переходом наследства не к законному наследнику, а к постороннему уже совершенно очевиден. Последняя форма древнейшего завещания, когда имущество в присутствии свидетелей передавалось кому-либо с просьбой после смерти завещателя отдать его наследнику, возможно, близка к продаже по in iure cessio: имущество как бы возвращалось в общинный фонд, а затем передавалось другому общиннику. Очень показательно usucapio, т. е. приобретение движимого имущества после одного, а недвижимого — после двух лет пользования, после чего никто, включая и прежнего владельца имущества, на него уже не мог претендовать. Аналогичное право было присуще и другим общинам, в которых господствовало представление о земле как общественном достоянии, право на часть которого имеет лишь тот, кто возделывает ее своим трудом, т. е. там, где складывается тесно связанный с общинными отношениями трудовой принцип собственности. Принцип этот был прослежен в общинах разных народов на территории России, особенно в период расселения этих общин на новых территориях37. Как использовалась в те времена земля, неподелен- ная и остававшаяся общественной, нам неизвестно. Ho о ее существовании свидетельствуют приводившиеся свидетельства о выделении из общественной земли наделов царей, знати и переселявшихся в Рим людей. О наличии ее говорит и твердо укоренившееся представление о происхождении прав отдельного лица на его имение из факта оккупации «ничейной» земли, т. е. еще не подвергавшейся обработке и впервые этим лицом возделанной. Итак, хотя данные наши немногочисленны и разрозненны, они в совокупности все же позволяют полагать, что в начале своего существования Рим знал собственность общин, сочетавшуюся с собственностью фамилий, представленных их главами, собственность царскую и собственность знати с соответствующими формами эксплуатации, зарождавшейся социальной структуры и идеологии. Какие же изменения внесла победа плебса? Что возникло нового ,и что сохранилось от старого? Перипетии борьбы патрициев и плебеев, в частности и в интересующем нас плане, к сожалению, известны недостаточно и затемнены последующим наслоением легенд и вольных интерпретаций прошлого. Поэтому о результатах, обусловивших особый путь развития римской собственности, мы можем судить лишь очень суммарно. Царская земля, естественно, перестала существовать с изгнанием царей. Возможно, она пополнила фонд общественной земли, возможно, была разделена между ка- кими-то лицами. Мы не знаем также, когда было запрещено дарить и завещать землю богам, т. е. храмам, за исключением Юпитера Тарпейского, но Цицерон, говоря о соответствующем законе, относит его ко времени «предков» (De leg., II, 23; 45). Этим запрещением пресекалась возможность развития столь характерного для других ранних обществ храмового землевладения. Важнейшим этапом на пути конституирования римской земельной собственности было введение земельного максимума законами Лициния — Секстия. Установление земельного максимума надолго ограничило рост крупного землевладения viri fortes; кроме того, оно окончательно конституировало город как общину, имевшую верховное право распоряжения землей, право отводить ее тем или иным гражданам или, напротив, отбирать, и, наконец, обусловило широкое наделение землей неимущих. Вместе с тем запрещение долгового рабства и ограничение долговой кабалы (правда, оно далеко не всегда достигало цели, ибо долговая кабала постоянно возрождалась и временами число аддиктов сильно возрастало) сделали римскую общину тем, чем она была, хотя бы в идеале, до своего полного разложения. Клиенты получили земельные участки и экономически в значительной мере эмансипировались от патронов, чему способствовало и запрещение требовать с них деньги, так что возможность их эксплуатации, как и эксплуатации должников и безземельных, значительно сузилась. Общая демократизация социально-политического строя, если не всегда фактически, то теоретически устраняла юридическую зависимость клиентов от патронов, установив их непосредственную (а не через патронов) связь с civitas. Наиболее, так 'Сказать, перспективным объектом эксплуатации сделались стоящие вне гражданской об- щины рабы, и лишь в значительно меньшей степени — наемные работники и арендаторы разных категорий, фактически, конечно, зависевшие от землевладельцев, но формально равноправные им граждане и контрагенты. Твердо установился принцип не только обусловленности права на землю (как частную, так и общественную) принадлежностью к гражданской общине, но и обязанность общины наделить гражданина землей38 или какими-либо иными средствами к существованию. Отсюда необходимость постоянно расширять ager publicus не только и не столько за счет ограничения величины наделов, сколько в результате завоеваний. Эти изменения вызвали соответствующие изменения в религиозной санкции существующих отношений. He только не развился, но практически исчез культ царей; во всяком случае мы не находим его в живой религии. Предания об апофеозе Латина, Ромула, Энея сохранились, но культ их заглох, так как даже Юпитер Латиарис, с которым отождествлялся Латин, и Квирин, считавшийся обожествленным Ромулом, судя по свидетельствам авторов и, что особенно важно, надписей, никакой популярностью в народе не пользовались, хотя вообще предания о царях-народолюбцах были в массах широко распространены. Исчез культ Ларов как Героев аристократических родов. Самый термин erus, возможно близкий к Heros, стал применяться только рабами в отношении господ, а затем сменился термином dominus. Лары, если они раньше и были близки к Героям в упомянутом смысле и носили соответственные имена (как «Лар Эней»), окончательно становятся только безымянными божествами фамильных и территориальных общин. Нептун из конного божества всадников превращается в бога вод, и праздник его сливается с Консуалиями. Как всегда, религиозные представления отражали социальные отношения и лежавшие в их основе отношения собственности. Высшими и наиболее чтимыми богами становятся боги верховного собственника — гражданской общины. Как известно, для нее характерно было сочетание собственности общественной и частной. Что же собой представляла последняя? Освобождение от уплаты податей и гарантированность права владельцев, у которых нельзя было отнять их владение, являются отличительными чертами тех наделов, которые были объявлены частными по аграрному закону 111г. до н. э. (CIL, 1,585). И именно этот факт, а не то, что их дозволено было отчуждать (из самого текста закона явствует, что они и раньше меняли владельцев, в частности вследствие продажи), делал землю, с точки зрения авторов закона, частной, так как за владения на общественной земле ее собственник—римский народ—взимал плату. Что участки общественной земли, находившиеся во власти частных лиц, могли отчуждаться, видно из параграфа, трактующего об ager publicus, предназначенного для выпасов: эту землю никто не мог оккупировать, арендовать, использовать, продавать, что, следовательно, к другим участкам на общественной земле не относилось. К ним применялись термины habere, possidere, fruere, обычно связанные с собственностью и правом ее отчуждения. Аналогичные термины, обозначавшие право извлекать доход — fruere, владеть — possidere, иметь — habere, защищать — defendere, применялись и к гражданам колоний и муниципий, а также поселений, считавшихся на положении колоний и муниципий. Паги и села, как мы пытались показать, находились в несколько ином положении. Ho, поскольку civitas должна была представлять собой не союз общин, стоящих между гражданином и государством, а союз равноправных, непосредственно связанных с государством граждан, паги и села сохраняли характер производственных ячеек, культовых объединений, отчасти общественных и административных, но не единиц политической и социальной структуры. Возможно, что в связи с торжеством принципа непосредственной связи гражданина с гражданским коллективом (принципа, отразившегося и в эмансипации клиентов) следует рассматривать и много обсуждавшийся вопрос о существовании в Риме расщепленной, разделенной между разными лицами собственности. Вопрос этот был неясен и для самих римских юристов, особенно позднейшего времени, когда теория стала приходить, как мы увидим, в постоянное противоречие с практикой. Более же ранние, близкие к эпохе Республики юристы решительно отрицали возможность обладания одной вещью разными людьми. По словам Лабеона, «ты так же не можешь владеть тем, чем владею я, как не можешь стать там, где я стою» (Dig., XLI, 2, 3, 4; 6). И хотя сами римляне на этот счет ничего не говорили, можно думать, что именно прямая, непосредственная связь граждан как друг с другом, так и с государством, ответственность каждого владельца за свое имущество, которое он лично получал из общественного фонда и о котором был обязан заботиться, отвечая за него перед обществом, исключала идею разделенной собственности, принадлежавшей нескольким лицам, так что оставалось неясным, кто за нее отвечает. Представление же об обязанности владельца заботиться об обработке своей земли, и ранее отражавшееся в usucapio с окончательным конституированием civitas, чрезвычайно укрепилось и было засвидетельствовано римскими юристами разных эпох. Оно вносило значительные коррективы к тому представлению о, казалось бы, полной частной собственности, которое создается на основании приведенных данных закона 111г. о правах граждан на участки, как отведенные им лично, так и взятые из ager publicus. Само право usucapio мотивировалось тем, что не должно быть неопределенности в собственности, т. е. чтобы было ясно, кто отвечает за извлечение дохода39 из данного имущества (Dig., XLI, 3, I). Как уже упоминалось, оккупировавший пустующее, заброшенное хозяином имение и начавший его возделывать получал на него все права, в том числе и против прежнего хозяина (Dig., XLI, 3, 4, 25; 27). Без насилия осуществлялось владение чужим имением, если причиной была небрежность или долгое отсутствие господина (Dig., XLI, 3, 37, I; Gai., Inst., II, 51). Приобретение имения на том основании, что оно пустовало, было столь же законно, как если бы оно было куплено или получено в наследство (Cicer., Ad Herr., IV, 29). Даже предназначенные для сдачи городом в аренду agri vectigales, если город о них не заботился, могли стать собственностью того, кто их обрабатывал (Dig., XXXIX, 2, 27), хотя по общему положению эти земли не могли переходить в собственность частных лиц и тот, кто их имел, мог отчуждать не самые земли, а то право долгосрочной аренды, которое у него на них было (Dig., XVIII, I, 32; XXX, 41, 5—9; 71, 6). Насколько сильна была связь владельческих прав с обработкой земли, указывает правило, согласно которому даже при передаче прекарного владения другому лицу учитывалось только то, что передающий имел возможность извлекать из этого владения доход (Dig., XIX, 1,21). Владение и извлечение дохода (или плодов — fructus) были неразрывно связаны. Цицерон в шутливом письме к Куриону пишет, что только то является чьей-либо собственностью, чем он пользуется и из чего извлекает доход— utitur et fruitur (Cicer., Ad Fam., VII, 30). Тот, кто переставал извлекать плоды, тем самым отказывался от имения, оно как бы возвращалось в общественный фонд, и его мог присвоить с санкции гражданской общины тот, кто начинал его возделывать, извлекать из него доход, что и делало его владельцем, ибо, как говорили юристы, владение — дело не только воли или факта, но и права (Dig., XLI, 2; 49, I). Один из важнейших аргументов тех, кто агитировал за аграрные законы и передел земли, заключался в ссылке на то, что владевшие слишком большими имениями не в состоянии их обработать и земли не дают дохода (Cicer., Leg. agr., II, 31). Если кто-либо- был введен во владение чужим имуществом — missus in possessionem (например, имуществом отсутствующего наследника или должника), он был обязан тем или иным способом извлекать из имущества доход под угрозой иска и большого штрафа (Dig., XLII, 5, 5; 9, 6; Paul., Sent., I., 13, 8—9). Даже запрещение передавать земли богам мотивировалось тем, что такая практика может привести к ухудшению обработки земли (Cicer., De leg., II, 23; 45), т. е. земля не должна была уходить из общественного фонда, из-под контроля гражданской общины. Соответственно сохранялся и укреплялся принцип «трудовой собственности» — права на землю того, кто ее обрабатывал, а также от первого ее обработавшего унаследовавший. Possessiones, по Фесту, — это земли, которыми владеют вследствие пользования ими, и каждый, их оккупировавший, обязан их обрабатывать. Право наследования считалось более полным, чем право покупки (Dig., XLI, I, 2, 13, 4), и земля, «перешедшая от отца и деда» — patrita et avita, считалась наиболее законным, наиболее неотъемлемым владением,противопоставлявшимся владениям, приобретенным другим способом (например, Cicer., Leg. agr., III, 2) 40. Самые истоки владения возводились к праву того, кто первым занял нечто, ранее никому не принадлежавшее, или, что было отобрано у врагов (Dig., XLI, I, 51; 2, I), к тем, кто первым стал возделывать землю — qui primi agrum constitue- runt (Dig., XXXIX, 3, 23). Связь собственности с правом отчуждения здесь гораздо меньшая, чем с обязанностью возделывать ее ко всеобщему благу, ради которого частным лицам и отво дятся наделы. Характерно, что наличие у женщин приданного и его охрана (что давало ей возможность вступить в брак и производить новых граждан) считались отвечающими в первую очередь интересам республики, общественным интересам (Dig., XXIII, 3, 1—3), так же как общественным делом было составление завещания. Понятие извлечения дохода, извлечения плодов в первую очередь относилось к земледелию. Так, praedia urbana отличались от praedia rustica не их местоположением в городе или вне его, а тем, что сельское имение непременно должно было приносить плоды, городское же — нет. Сад, дохода не дававший, относился к praedia urbana; если же он был отведен под виноград или оливки, — к praedia rustica (Dig., L, 16, 198). Контроль, естественно, распространялся на сельские владения, как относившиеся к общественному земельному фонду и дававшие часть общественного дохода, распределявшегося затем в соответствии с сущностью и целями данного способа производства. Для воспроизводства гражданской общины 1ражданин должен был быть ей полезен, почему старая пословица гласила, что согражданам ненавистен тот, кто не несет повинностей — immunis (Corp. Gloss. Iatin., VI, p. 546). То, что обязанность извлекать доход из имения была именно связана с представлением об этом имении как о части общественного земельного фонда, переданного гражданину для обработки, косвенно подтверждается тем обстоятельством, что к другим видам имущества, с землей непосредственно не связанным, соответствующие правила не относились. Правда, длительным пользованием при попустительстве владельца можно было приобрести право собственности и на движимое имущество. Ho там, где речь идет о праве захвата пустующего, заброшенного из-за небрежности хозяина имущества, всегда имеется в виду земельное владение. Ничто не обязывало хозяина мастерской производить ремесленную продукцию, и не давалось права, в случае если он этого не делал, другому лицу мастерскую захватить. He обязывался человек и извлекать доход из труда своих рабов. И здесь весьма показательно различие, проводимое Цицероном между рабами и некоторыми другими видами имущества: рабов, говорит он, мы не получаем от народа (Cicer., Verr., II, 4, 5). Хотя рабы наряду с землей составляли важнейшее средство производства, поскольку они не принадлежали к общественному фонду, контроль за их использованием со стороны гражданской общины места не имел, право распоряжения всецело оставалось у господина. Захватить не занятого делом, не дающего дохода раба было нельзя. Вместе с тем в известной мере практика, сложившаяся в основной отрасли производства — земледелии, распространилась и на другие сферы жизни. Об этом свиде-. тельствуют законы против роскоши и об ограничении наличных денег в частных руках, что должно было сократить непроизводительные расходы и способствовать расширению производства «на общее благо», т. е. тому же извлечению дохода из имущества. В этой же связи стоит, видимо, и отношение к ремесленным коллегиям как организациям, обязанным обслуживать общественные нужды, о чем подробнее будет сказано дальше. Весьма четко точку зрения на земельную собственность в конце Республики сформулировал Цицерон: ничто, по его словам, не является частным по природе, оно возникает или вследствие древней оккупации, или если кто пришел на пустующее место, или вследствие победы, условия, договора, закона, жребия. Так, тускуланская земля — значит земля тускуланцев, то же и частное владение. Частное происходит из того, что по природе было общим, и из того, что кто получил, тем он и должен владеть, не стремясь к большему (De offic., I, 7). Земля, пишет и Гораций, по природе не имеет господина. Она переходит от одного к другому, но она ничья, а достается в пользование то мне, то другому (Satir., II, 2). Впоследствии то же повторил Сенека: пусть твоя земля досталась тебе от отца и деда, раньше она была у других людей. Ты ею владеешь не как собственник, а как колон. Она общая собственность — publicum — человеческого рода, а, согласно юристам, общественную собственность нельзя приобрести долгим пользованием — usucapere (De tranq. anim., И). В трудах современных историков и юристов общим местом стало утверждение, что к концу Республики власть pater families значительно ослабела и фамильная собственность индивидуализировалась, утратила характер большесемейной общины. Утверждение это справедливо в том смысле, что, видимо, значительно реже, чем прежде, братья после смерти отца продолжали вести нераздельное хозяйство. Вместе с тем для эпохи Республики, судя по надписям, достаточно часто рабы принадлежали нескольким братьям41. На значительные следы фамильной собственности как собственности большесемейной общины указывают такие факты, как освобождение раба по решению совета когнатов (Cicer., Pro Caelio, 29), обязательное присутствие родственников при допросе раба под пыткой (Cicer., Pro Cluent., 16), а также все еще сохранявшиеся семейные суды над лицами, состоявшими под властью pater familias (Seneca. De clem., 1,15), и точка зрения на sui heredes, т. е. на сыновей и внуков, бывших под властью отца, как на латентных совладельцев фамильного имущества, которые только после смерти главы фамилии получают право распоряжения тем, чем и раньше владели (Dig., XXVIII, 2, 11; Gai., Inst., II, 17). Мы не имеем никаких данных, позволяющих считать, что эмансипация сыновей, превращение их в лиц sui iuris, стала со временем более частой. А пока они находились под властью отца, никакой собственности за все время действия римского права они иметь не могли. Исключение составлял только лагерный пекулий, т. е. то, что они получали на военной службе. Все остальное, приобретенное сыном, принадлежало отцу. Отец мог выделить сыну пекулий, но дар его сыну не признавался законным, ибо это был дар самому себе (Fragm. iur. Rom. Vat., 295). За все сделки сына отвечал отец, даже если сын отправлял почетные городские магистратуры. И он же, видимо, распоряжался рабочей силой сына. Например, Цицерон говорит, что отцы-землевладельцы заставляют сыновей трудиться в имении, чтобы приучить их к делу (Pro S. Rose., 15). К фамильной общине в известной мере принадлежали и вольноотпущенники. Они вносили в ее фонд свой труд (отработки отпущенников), часть имущества, иногда при жизни и всегда после смерти, в виде обязательной доли патрона в наследстве отпущенника. С другой стороны, они имели в случае нужды право на алименты, ибо патрон, не обеспечивший отпущеннику прожиточного минимума, терял на него все права. Как это имело место в большесемейных общинах, глава был обязан кормить находящихся под его властью. Из отпущенников, которым передавалось имение на условии неотчуждаемости их наделов, возникали новые общины. Патрон, передавая им в коллективное владение часть фамильного имущества, подтверждал их принадлежность к фамильной общине. Несмотря на эмансипацию клиентов, клиентелла в ее старом производственном значении не исчезла полностью. В больших имениях знати сохранялось немало из поколения в поколение сидевших на земле клиентов. Они отличались от колонов-арендаторов тем, что их отношения с землевладельцем регулировались не договором, а обычаем и «благодеянием» собственника, удовлетворившего просьбу и оставлявшего прекариста на земле до тех пор, пока это ему будет угодно, без права прекариста приобретать собственность благодаря давности пользования (Paul., Sent., V, 6, 11—12) . В упомянутом споре римских юристов о возможности разделенного владения некоторые считали, что примером такого владения служит прекарий, поскольку одной и той же вещью владеют и собственник, и прекарист. Мы мало знаем о происхождении прекария. Несомненно, одним из его источников был залог: должник закладывал свой участок, испрашивая его в прекарное владение (Dig., XLIII, 26, б, 4). Возможно, на прекарном праве владели участками отпускавшиеся на волю рабы и бедные клиенты. Современные историки права нередко недоумевают, почему прекарист рассматривался как владелец, а получавший землю на правах узуфрукта таковым не считался. He исключено, что прекарий был более древним институтом, когда трудовой принцип владения безраздельно господствовал в обычном праве общины, узуфрукт же возник позже, как отношение скорее договорное, подобное аренде, когда различие между правом собственности и фактом приложения труда стало более четким. Недаром и сами юристы возводили прекарий к ius gentium и естественному праву. Как бы то ни было, клиенты, являвшиеся прекарными владельцами части земли фамилии, тоже в известной мере включались в ее общину, и, конечно, не случайно, что предавший клиента патрон не только подвергался проклятию по закону XII таблиц, но и у Вергилия терпел в загробном мире муки наряду с предателями родины, инициаторами нечестивых гражданских войн и тому подобными нарушителями законов pietas, Рабы включались в состав фамилии без какого-либо права на имущество, за исключением своих пекулиев, которые они, по выражению Ульпина, держали на основе естественного права (tenet naturaliter) и могли передавать это право другим (Dig., XLI, 2, 24; 3, 45, I). Однако при всем своем бесправии и они все же были членами фамильной общины. Известно, что Катон в случае особо тяжелых преступлений рабов созывал всю рабскую фамилию и устраивал суд над виновными (Plut., Cato maior, 21). Еще более примечателен тот факт, что в Бауланской и Лукулланской императорских виллах, где рабы при Августе или Тиберии были организованы в коллегию со своими магистрами и ordo decurionum, ordo по общему постановлению отдавало или продавало земельные участки для сооружения надгробий (CIL, X, 1746—1750), т. е. признавалось в какой-то степени владельцем или совладельцем земли имения. Мы не знаем, имело ли место что-либо подобное на частных землях. Ho распространенность в имениях рабских коллегий с выборными жрецами, магистрами, министрами позволяет думать, что и некоторые частные лица, следуя примеру императоров, хотели подчеркнуть общинный характер фамилии и причастность рабов к ее жизни, к самоуправлению. Все так или иначе причастные к фамилии лица по-прежнему объединялись вокруг культа Ларов — покровителей фамилии и ее земли, а впоследствии и вокруг игравших ту же роль божеств, в частности Гения главы фамилии, во времена Империи отчасти слившегося с Ларами. Все эти данные показывают, что представление о полном разложении фамилии как общины несколько преувеличено. Фамилия оставалась сложным целым с противоречивым сочетанием абсолютной или более ограниченной, но достаточно реальной власти ее главы над всеми ее экономическими ресурсами, включая труд сочленов, с издавна сложившимися по традиции правами этих сочленов, во-первых, на удовлетворение их потребностей, а во- вторых, на совладение имуществом, в которое они вкладывали свой труд, будь то латентное право собственности sui heredes, право прекарных владельцев — клиентов, право отпущенников на алименты, рабов на пекулии. При всем различии между правами собственности полноправного гражданина и так или иначе зависимых от него лиц, возможно, и здесь допустима так часто прово- лившаяся римлянами аналогия между государством и фамилией: первичность их как основных производственных ячеек, их верховного права собственности (в фамилии— собственности ее главы, в государстве — сначала римского народа, затем императора) и соответственно обусловленность прав и обязанностей граждан государства и членов фамилии их принадлежностью к этим ячейкам, что находило свое отражение в их обязательном участии в культе богов — покровителей государства и фамилии. И в обоих случаях всю организацию обусловливала идентичность целей: наилучшая обработка земли и отсюда— право, в той или иной мере выраженное, на ее часть в зависимости от вложенного в нее труда, на получение плодов или доходов, распределявшихся в зависимости от условий производства. Таким образом, можно предполагать, что элементы общинного начала в разных пропорциях присутствовали в основных производственных коллективах того времени — в фамилиях, сельских организациях, самой гражданской общине. Специфика последней заключалась в отсутствии неподведомственных ей земель царей и храмов, а также в непосредственной (а не опосредствованной сельской общиной или патроном-землевладельцем) связи гражданина с гражданской общиной, от которой он получал надел и перед которой за него отвечал. Конечно, к концу Республики под влиянием развития товарно-денежных отношений, усложнения и рационализации хозяйства, распространения многолетних трудоемких культур, требовавших большей гарантированности прав на возделываемый участок, индивидуальное хозяйство и индивидуальная собственность достигли высокого развития. Разных размеров, с разным составом рабочей силы они складывались и на частной, и на государственной земле, т. е. на земле римского народа. Разница между теми и другими состояла не в отсутствии или наличии права отчуждения, а в наличии или отсутствии обязанности платить ренту и в большей или меньшей гарантированности права владения. С другой стороны, для всех видов владений действовало право труда, трудовое обоснование собственности, которой мог быть лишен владелец, пренебрегший извлечением плодов (или дохода) со своего участка. А это свидетельствует в пользу первичности права граждан- скоп общины не только Iia общественные, но и на частные земли. На этой первичности основывалась вся борьба вокруг аграрных законов. В принципе, несмотря на сопротивление крупных собственников изъятию у них земельных излишков, сомнений в праве общины это сделать на основании закона о земельном максимуме, видимо, не высказывалось. В речах по поводу законопроекта Сервилия Рул- ла Цицерон неоднократно упоминал лиц, чрезмерно обогатившихся на проскрипциях Суллы, не надеявшихся удержать свои земли и боявшихся любого слуха об аграрном законе. Ho вопрос в том (и так его ставил Цицерон, обращаясь к народу), что для народа выгоднее: получить из общественной земли небольшие наделы в частную собственность или сохранить общественные земли и получаемую с них ренту, используя ее в централизованном порядке для нужд того же народа. По существу с соответствующими в условиях Рима модификациями это был вопрос, возникавший и в других древних обществах,— вопрос о форме организации господствующего слоя, каким себя еще могло тогда считать римское гражданство: станет ли этот слой извлекать доход € земли в централизованном порядке, через государственный аппарат, или земля будет распределена между представителями данного слоя, с тем чтобы доход каждый извлекал сам, на собственный страх и риск. Соответственно решалась и дальнейшая судьба ci- vitas как общины: сохранится ли она как таковая, с переделами земли 42 и земельным максимумом, или распадется. Ho расслоение гражданской общины зашло уже к этому времени так далеко 43, что как крупные, так и многие не только средние, но и мелкие собственники, несмотря на различие их интересов, стремились к большей гарантированности прав на свои имения, так как вложенные в рационализацию хозяйства средства оказались бы потерянными в случае конфискации их земель, передела их имений. Крупные землевладельцы хотели обезопасить себя от аграрных законов, средние и мелкие — как от конфискаций, так и от могущественных соседей, действовавших различными способами — от прямых насильственных захватов до ростовщических операций, превращавших мелкого владельца в лучшем случае в пре- кариста, в худшем — в кабального аддикта. Возможно, использовалось и право захвата пустующего владения, поскольку наделы крестьян по разным причинам могли остаться невозделанными. В условиях, когда развитие товарно-денежных отношений, приток материальных ценностей из провинций, различные политические пертурбации, с одной стороны, ускоряли концентрацию земли, а с другой — способствовали умножению числа мелких и средних имений, приобретенных на деньги, скопленные торговцами, ремесленниками, государственными служащими, свободными и отпущенниками, когда крестьяне, участки которых находились на общественной земле, постоянно могли разориться или стать жертвой тех же конфискаций в пользу новых владельцев, гарантированность владельческих прав становилась актуальной для разных слоев. Бедняки хотели получить наделы, но с тем, чтобы их уже не могли отобрать. Отсюда популярность в их среде аграрных мероприятий, приписывавшихся Сервию Туллию, легенда о боге Термине, освящавшая нерушимость межей, известное пророчество нимфы Вегойи о карах тем, кто смещает межи, чтобы захватить чужую землю, и т. д.44 Крупные и средние собственники хотели гарантий от новых аграрных законов, ссылаясь на то, что, хотя земля общая, тот, кто получил ее часть, не должен быть ее лишен (такую аргументацию мы встречали уже у Цицерона), и на то, что уравнение имущества хозяина, умножившего свое имение благодаря прилежанию, и нерадивого бедняка несправедливо и лишит граждан стимула к труду (Pseudoquintil., Declam., 262). Принцип верховной собственности гражданской общины, которая могла отнять землю у одних владельцев и передать ее другим (как предлагал Сервилий Рулл относительно кампанской земли, испокон веку возделывавшейся мелкими, вносившими ренту владельцами), в условиях развития новых методов хозяйства, новых, требовавших значительных затрат, трудоемких многолетних культур приходил в противоречие с принципом наилучшей обработки земли, максимального извлечения из нее доходов. Противоречие это в какой-то степени разрешил Август. Значение его аграрной политики на основании тщательного и весьма убедительного сопоставления источников показал В. И. Кузищин 45. Его исследование в значительной мере разрешает издавна ведущийся спор, привели ли реформы триумвиров и Августа к усилению мелкого или, напротив, крупного землевладения. В. И. Кузищин выяснил, что реформы эти имели и тот, и другой результат. Массовое наделение землей ветеранов и выведение колоний почти во всех областях империи умножили число мелких и средних землевладельцев в Италии и провинциях. С другой стороны, давая своим военачальникам, соратникам и приближенным имения в несколько центурий, Август заложил основу роста латифундий, бывших, согласно выводам В. И. Кузищина, немногочисленными при Республике и ставших характерным явлением при Империи. Для нашей темы особенно важно, что собственность землевладельцев теперь получила ту гарантированность, которой она не имела при Республике и которую хотели приобрести разные слои землевладельцев. Считалось, что римский народ переносил «свою власть и величество» на императора, который, следовательно, становился верховным собственником земли, хотя часть ее формально продолжала числиться за римским народом. Никакие аграрные законы по постановлению народа больше проводиться не могли. Аграрную политику направлял и осуществлял глава государства,— естественно, в интересах того класса, который был его наиболее прочной социальной опорой. Возможно, не случайно с началом Империи совпадает появление нового термина для обозначения римской квиритской собственности — dominium, по утверждению римских юристов, не совпадающий с термином possessio и даже не имеющий с ним ничего общего (Dig., XLI, 2, 12). Появление термина dominium не находит исчерпывающего и общепризнанного объяснения у современных историков римского права. Одни считают, что он возник в результате эволюции от ограниченной собственности, владения к неограниченному полному праву собственности. Другие доказывают, что сумма прав собственника исконно была максимально полной, но соответствующее теоретическое обоснование ее отсутствовало и появилось лишь со временем, выразившись в абстрактном термине dominium. Разделение на dominium и possessio связывают также с различными правами на общественные и частные земли и с появлением различных «прав на чужие вещи» — узуфрукта, сервитутов и т. п. Решение вопроса затрудняется тем, что у самих римских юристов, несмотря на противопоставление possessio и dominium, мы не находим четкой характеристики различия между тем и другим, различия между правами господина и поссессора 46. Как мы помним, если первый изгонял второго из имения, по интердикту unde vi, владение восстанавливалось (Dig., XLI, 3, 4, 25), а значит, права собственника не были более абсолютны, чем права владельца, и даже, напротив, иногда оказывались меньшими. Отчуждать вещь могли в равной степени и господин и поссессор. Так, в «Дигестах» упоминается покупка скота у того, кто был dominus или bona fide possessor (Dig., VI, I, 3). По словам юристов, интердикт uti possidetis, защищавший владельцев, возник потому, что владение отделено от собственности, и хотя господин и владелец могут совпадать в одном лице, но может быть и так, что господин — не поссессор или поссессор — не господин (Dig., XLI, 2, 52). Владение и собственность могут не совпадать, потому что собственность может не совпадать с извлечением дохода (Dig., XLI, 2, 52). Аргумент очень важный, так как показывает, что владение, как и прежде, было в первую очередь связано с эксплуатацией имущества, с обязанностью извлекать из него доход, на который пос- сессор имел те же права, что и господин (Dig., XXII, I, 25, I). В этом смысле важно самое общее определение приобретения вещи: своей ты делаешь вещь благодаря пользованию, и утрачиваешь ее вследствие использования (Dig., IV, 6, I, I). Здесь разница между различными правами на вещь не проводится. Показательно, что на данное в залог, например раба, dominium сохранялся у должника, possessio же переходило к кредитору (Dig., XLI, I, 37), тогда как при депозите и собственность и владение сохранялись у того, кто дал на хранение (Dig., XIII, 6, 8). Видимо, это объясняется тем, что кредитор имел, а депозитарий не имел права пользоваться переданной ему вещью, получать от нее доход. И то, на что человек имел собственность, и то, что рассматривалось как его владение, входило в состав его имущества (in bonis), и его отношение к этому имуществу определялось понятием «иметь» (habere), дававшим ему право имущество удерживать, а в случае утраты вчинять иск (Dig., XXVII, I, I; 3, I, 2; XLI, I, 52; L, 16, 49; 17, 15; Gai., Inst., II, 9). Таким образом, possessio и dominium не различались ни с точки зрения свободы отчуждения, ни с точки зрения гарантированности прав. Попытка определить possessio как производное от sedibus, т. е. как право на землю того, кто на ней осел,* а доминий — как право первого завладевшего землей (Dig., XLI, I, 2, I) по существу ничего не дает, ибо в обоих случаях право возводится к оккупации. Пожалуй, единственное более или менее явное различие между владением и доминием дается в определении, согласно которому possessio, поскольку для завладения и удержания владения требовалось не только фактическое обладание, но и желание владеть, зависит от воли владельца, тогда как доминий от воли вла* дельца не зависит (Dig., XLI, 2, 17, I). Иными словами, от владения можно было отказаться, утратив волю владеть; собственность закреплялась навечно и одним волевым актом отказаться от нее ?ыло нельзя. Собственность, согласно праву, нельзя было дать на время (Fragm. iur. Rom. Vat., 283). В первом случае видна тесная связь члена гражданской общины с этой общиной как верховным собственником: он получал от нее свой надел, мог его продать, завещать и т. д. другому члену общины, никто не мог его у него отобрать, пока он его обрабатывал, т. е. подтверждал факт владения приложением труда («владение телом», по юридической терминологии), и не отказывался от своего имущества («владение духом»). Если же он прекращал обработку земли или от нее отказывался, то утрачивал владение телом и духом, его участок возвращался в общественный фонд и передавался другому или присоединялся к общественной земле. При доминии собственник как бы прикреплялся к своей собственности, связь его с общественным фондом ослабевала, гарантированность связи собственника с собственностью укреплялась, почему и можно полагать, что появление термина доминий и его соответствующее осознание связаны с аграрной политикой Августа, утвердившего права собственности на землю, приблизив ее к собственности господина на раба, т. е. к частной собственности в современном ее понимании, распоряжение которой не контролируется. На менее тесную связь доминия с извлечением дохода указывает правило, согласно которому, господин раба, имеющий на него только право собственности, через посредство раба ничего не приобретает, а приобретают поссессор и фрук- туарий (Gai., Inst., III, 166), т. е. те, кто его непосредственно эксплуатируют, кому он дает доход. Однако если Август и избавил землевладельцев от угрозы аграрных законов, то все же свободными окончательно от контроля над их распоряжением землей они не стали. Право занимать оставшееся необработанным имение сохранялось независимо от того, принадлежало имение господину или поссессору. Императоры не менее гражданской общины были заинтересованы в том, чтобы земли не пустовали и давали доход. Теперь же начинали играть роль и фискальные интересы. Согласно одному рескрипту Диоклетиана, если кто-нибудь вносил подати за чужое имение, он становился его собственником и собственником приносимых им плодов (Codex Hermog., III, I) . Ho за реальными фискальными интересами скрывалась старая общинная идея: собственником земли независимо от оформления его прав является тот, кто извлекает из земли доход, поступающий в общественный фонд. Таким образом, между двумя основными для времени Империи видами собственности — dominium и possessio — разница на практике была, в общем, не очень велика, хотя, видимо, с возникновением понятия доминия эту разницу юристы пытались провести более четко. Может быть, тогда же предполагалось, что право распоряжения землевладельца землей должно быть столь же бесконтрольно, как и право рабовладельца распоряжаться рабом. Намек на это можно видеть в одной свазории современника Августа — Сенеки Старшего. Я, говорит оратор, не наношу ущерба республике, если захочу разрушить свой дом или захочу, чтобы мое поле заросло кустами. Дозволено ли мне это? Да, дозволено (Seneca. Suasor., V, 33). Казалось бы, пример этот противоречит всем остальным приводившимся фактам. Ho как раз относительно дома хорошо известно, что по инициативе Клавдия был принят закон, категорически запрещавший разрушать свои городские дома. Впоследствии закон этот неоднократно повторялся и расширился, так что запрещалось не только разрушать дом, но и уничтожать или переносить в другие места какие-нибудь органически связанные с ним части — колонны, портики, статуи и т. п. Можно предположить, что так же обстояло дело с «полем, заросшим кустами». Небрежность и халатность некоторых собственников (достаточно известно, как Ko- лумелла и Плиний Старший нападали на владельцев латифундий, забрасывающих свои земли или обрабатывающих их плохо) могли служить оправданием конфискаций латифундий, раздававшихся по частям императорами их отпущенникам, ветеранам и т. п. лицам, способным, с их точки зрения, более рационально использовать землю. О таких раздробленных между многими новыми владельцами латифундиях говорят, между прочим, Сикул Флакк (SRF, р. 161) и — в «Панегирике» 'Траяну — Плиний Младший, вспоминающий «беззакония» Домициана. Ta же причина могла привести и к воскрешению старых правил об оккупации заброшенной, невозделанной земли независимо от того, принадлежала она своему хозяину на правах собственности или владения. Контроль государства над состоянием земельного фонда возобновлялся, право наблюдать за распоряжением землей и ее использованием брал на себя император, и в этом смысле заменивший римский народ. И, как мы видели выше, идея его верховной собственности на землю, а зна« чит, право контролировать владельцев ее отдельных частей, в общем, вызывала столь же мало сомнений, как и идея верховной собственности римского народа, римской или любой иной гражданской общины. Речь могла идти только о том, как император использует свое право. Точку зрения сенатской оппозиции выражали, как мы видели, Сенека и Плиний Младший, но скорее всего была и другая точка зрения, которой руководствовались императоры, квалифицировавшиеся сенатом как «тираны». Интересно, что соответствующая полемика продолжалась и впоследствии, но уже в иных условиях. Так, Цельс утверждал, что императору поручено все на земле и «все, что ты получаешь в жизни, получено от него», тогда как Ориген доказывал, что человек, приобретая своим трудом земные блага, получает их не от императора, а от бога (Orig., Contr. Cels., VIII, 67). Собственность и владение были далеко не единственным типом отношений, связанных с землей. На возникновение и развитие их влияли разные факторы. Во-первых, расширение римского ager publicus на всю римскую державу и превращение всей провинциальной земли в собственность римского народа, а впоследствии — римского народа и императора, так что на ней не могло существовать ничьей иной собственности «по квиритскому праву», почему и появились различные и весьма сложные формы земельных отношений. Во-вторых, сокращение общественной земли в Италии, переход ее в руки крупных собственников или мелких арендаторов либо ее раздел между неимущими (в результате аграрных законов). Если владельцы крупных и даже средних вилл, на территории которых были и пастбища, и леса, и луга, и водные источники, и даже иногда полезные ископаемые, от этого процесса не страдали, а, скорее, выигрывали, то крестьяне, лишившиеся доступа к угодьям и проезжим дорогам, оказывались в крайне бедственном положении; в помощь им были созданы сервитуты, повлиявшие и на, отношения собственности, и на весь хозяйственный уклад. В-третьих, огромное и все возраставшее влияние оказывало развитие товарно-денежных отношений. Обычно подчеркивается лишь его роль в упрощении торговых сделок, форм передачи собственности, в распространении ius commercii на неримских граждан и отмечается появление новых видов защиты собственности граждан и неграждан. При всей справедливости данного тезиса дело не только в этом. Расширение товарного производства и общее повышение жизненных стандартов все более увеличивали нужду в деньгах. А их далеко не всегда можно было извлечь из классического рабовладельческого хозяйства без дополнительных статей дохода. Параллельно та же потребность в деньгах вела к разорению многих мелких, а нередко и средних собственников. Все это создавало почву для консервации некоторых старых и появления новых форм эксплуатации свободных. Исконная традиция требовала, чтобы человек с известным социальным прести- жем имел большую, пестрого состава клиентелу и содержал часть клиентов за свой счет. Наконец, усложнение хозяйства диктовалось предоставлением известной экономической самостоятельности лицам, находившимся под властью главы фамилии. Все эти факторы приводили к развитию прекария, различных форм аренды, узуфрукта, пекулиев. Большое влияние оказывали и формы, сложившиеся в провинциях, где, как уже упоминалось выше, были возможны только владение и узуфрукт. Провинциальные земли причислялись к res пес mancipae и, следовательно, отчуждались без сложной процедуры манципа- ции, простой передачей прав на них (Gai., Inst., II, 14; 18; 21). Соответственно была упрощена процедура установления сервитутов, а владеть землей на основе давности пользования было разрешено сначала лишь через 4, а потом и через 20 лет (Paul., Sent., V, 3; 31; 46; 65). Такое положение было выгодно римским дельцам в провинциях и получавшим римское гражданство провинциалам. Так как обе эти категории были достаточно многочисленны, а самая территория провинций во много раз превосходила территорию Италии, господствовавшие там отношения не могли не оказать большого влияния на все представления о собственности. В юридическом языке она обычно обозначалась как possessio, да и сами юристы, если речь шла не о казусах, в которых различие между dominium и possessio играло роль, обычно пользовались последним термином. Возможно, что и сама идея верховной собственности императора на землю подкреплялась не только тем, что он персонифицировал римский народ, но и его реальными правами dominus’a провинциальной земли. Мы не можем с достоверностью судить о том, что имел в виду Гай, говоря о владении и узуфрукте на провинциальной земле: кто считался поссессором, а кто фруктуарием и каковы были реальные права того и другого. Мы можем лишь высказывать предположения, исходя из общих сведений об узуфрукте. Узуфрукт был дававшимся собственником вещи другому лицу правом пользоваться вещью и извлекать из нее доход — без разрушения ее целостности. Он мог даваться на определенный или неопределенный срок (Fragm. iur. Rom. Vat., 283), утрачивался со смертью фруктуария или вследствие того, что фруктуарий переставал извлекать доход, т. е. так же, как утрачивалось владение (Paul., Sent., Ill, 6, 30). Сам фруктуарий считался владеющим naturaliter (Dig., XLI, 2, 12). Он мог продавать узуфрукт, передавать его в прекарий, сдавать в аренду, так как все это считалось способами извлечения дохода (Dig., VII, I, 12, 2; XVIII, 6, 8, 2), на который владелец передавал фруктуа- рию свои права (Gai., Inst., II, 30). Эти права фруктуария защищались законом, но долгое пользование не делало его собственником, имеющим доминий, или поссессором. Вместе с тем, поскольку на провинциальной земле собственником, имеющим доминий, не мог стать ипос- сессор, понятия «узуфрукт» и «владение» иногда смешивались. Так, узуфрукт определяется как quasipossessio (Fragm. iur. Rom. Vat., 93), a possessio — как предмет, собственности на который нет и не может быть (Dig., L, 16, 115). Все же, по крайней мере теоретически, права владельца больше гарантировались, чем права фруктуария. Как мы уже говорили, фруктуариями, вероятно, выступали местные общины, которым суммарно отводилась земля на городских и внегородских территориях, а также приписывавшиеся к городам incolae из живших на территории городов и владевших там землей туземцев. Как поссессоры скорее всего выступали провинциальные города и их граждане. Они тоже выплачивали подати за свои земли, верховная собственность на которые принадлежала императору, яркой иллюстрацией чего, между прочим, является тот факт, что выморочная земля гражданина города отходила не к городу, а к фиску (CJ, X, 10, I). Этим, возможно, объясняются слова Гая, что в провинциях нет ни собственности владельцев на землю, ни свободного города (Gai., Inst., II, 26а), казалось бы, противоречащие статусу ряда городов как свободных. Ho согласно общему представлению римлян о свободе как экономической независимости, а не только сумме политических прав Гай мог не считать свободными гражданские общины, сидящие на чужой земле. Как бы ни оформлялись права провинциальных городских и сельских общин и их сочленов на землю (как узуфрукт или владение), никакого препятствия к отчуждению земли мы не видим, что лишний раз подтверждает отсутствие в те времена прямой связи между собственностью и возможностью отчуждения. Постоянно усиливавшееся проникновение чужаков в общины, городские и сельские, говорит о том, как свободно продавалась земля даже тем, кто членом общины не являлся. Возможно, что свое окончательное оформление как квазивладение узуфрукт получил в связи с распространением этого типа отношений к земле части провинциального населения. Ho узуфрукт, так же как аренда, прека- рий, пекулий, возник применительно к Италии в условиях господства римской собственности. Как уже упоминалось, на распространение прекария, помимо клиентел- лы, повлияло распространение залога, когда прекарист испрашивал и получал заложенную или уже перешедшую в собственность кредитора землю (Dig., XIII, 3, 37; 35, I; XLII 26, 6, 4). Хотя прекарий рассматривался как «благодеяние» дающего, он мог предоставляться за какие-то взносы деньгами или натурой, судя по приведенной статье, по которой узуфрукт можно было отдать в прекарий, ибо и прекарий приносит доход. Прекарист мог считаться или не считаться владельцем. Если человек просил дозволения прекарно прибывать в имении, он не владел выделенным ему участком, так же как колон или инквилин (Gai., Inst., IV, 153; Dig., XLIII, 26, 6, 2). Скорее всего инквилины, первоначально съемщики жилых помещений, впоследствии упоминавшиеся обычно наряду с колонами, но находившиеся в более зависимом положении, и произошли от таких прекаристов, право которых на участок в имении имело истоком де договор, не обычай, а «благодеяние» владельца. Так как прекарий оставался в силе и без особого оформления, при молчаливом попустительстве собственника (Paul., Sent., V, 6, 11) , прекаристы могли сидеть на земле из поколения в поколение, пока землевладелец не считал нужным их согнать. Возможно, что упоминаемые Горацием клиенты (Od., 18), которых богач сгоняет с участков, возделывавшихся еще их отцами и дедами, и были такими прека- ристами, что подтверждало бы связь прекария с клиен- телой. Хотя прекарист, не проживавший в имении, а имевший отдельный участок, и считался владельцем, прекарий был в общем близок к категории держания, т. е. того права, которое лицо, находившееся in potestate, имело на выделенный ему пекулий. Считалось, что такое лицо tenet naturaliter и может свое право держания передавать другому лицу (Dig., XLV, I, 38, 8; 2, 49, I). Как известно, права рабов на пекулий постепенно укреплялись не только согласно обычаю, но и юридически, и пекулий приближался к квазивладению, хотя собственность господина и на пекулий, и на самого раба оставалась полной и безоговорочной; естественно, если раб забрасывал дела, связанные с пекулием, господин его отбирал. Узуфрукт обычно упоминается в источниках в связи с намерением собственника обеспечить кого-нибудь из членов семьи (например, свою вдову или кого-то из наследников, чтобы собственность на вещь оставалась у другого наследника) или — случай особенно частый — своих отпущенников, которым на правах узуфрукта передавалось или завещалось имение. Возможно, что при Республике узуфрукт использовался иногда, чтобы обойти земельный максимум. По словам Цицерона, Рулл и его приспешники рассчитывали, раздав по 10—12 югеров «своим» (т. е. как-то зависевшим от них людям), через них пользоваться земельными наделами и извлекать из них доход (Cicer., Leg. agr., II, 28). О такой же практике, чтобы обойти закон Лициния — Секстия накануне движения Гракхов, говорил Аппиан (В. С., I, 8). Вместе с тем узуфрукт мог даваться с тем, чтобы собственник получал определенную часть дохода. В этом смысле узуфрукт имел сходство со все более распространявшейся на государственных и частных землях арендой. Правда, узуфрукт мог отчуждаться, аренда же — только в тех случаях, когда это была вечная аренда на землях векти- гальных, патримониальных, эмфитевтикарных, где арендатор считался поссессором (Dig., XVIII, I, 32; XXXV, 4, 5, 6—7; XXXIX, 4, 7; CJ, 7, 71, 13). С другой стороны, аренда сближалась и с прекарием: владелец залога мог его арендовать у кредитора (Dig., XLI, I, 2, 28). Аренду и узуфрукт сближала еще одна черта, присущая и владению: узуфрукт утрачивался, если в течение двух лет фруктуарий пренебрегал извлечением дохода (Paul., Sent., Ill, 6, 30); арендный контракт аннулировался, и съемщик нес ответственность, если оставлял землю необработанной (Dig., XIX, 2, 24; Paul., Sent., II, 18, 2) . При этом не имело значения, продолжал ли он вносить арендную плату: во главу угла ставилась не столько арендная плата, сколько добросовестная обработка земли. Частное лицо исходило здесь из тех же принципов, что и гражданская община в целом, — яркое доказательство силы и живучести этих принципов. Верховный собственник, будь то отдельный гражданин или коллектив граждан, или представленное императором государство, принимал во внимание максимальное извлечение доходов или плодов из земли, которая принадлежала ему и была дана в пользование и для обработки другим лицам. Право распоряжения и контроля оставалось за таким собственником независимо от того, получена ли была от него земля на правах собственности, владения, узуфрукта, аренды, держания. Поэтому на практике все эти термины неоднократно смешивались. Так, про одно и то же лицо говорится, что оно ex conducto possidet и вместе с тем tenet (CJ, VII, 30, I). Юристы иногда сомневались, как квалифицировать то или иное право на землю, споря, например, о том, является вечная аренда арендой или покупкой (Gai., Inst., II, 145). Тот же принцип наилучшей обработки земли обусловливал и развитие сервитутов. Теоретически для установления сервитута требовалось согласие владельца или владельцев того имения, которое было обязано «служить» (servire) другому имению, нуждающемуся в дороге для проезда, прохода, прогона скота, а также в водных источниках, пастбищах, лесных материалах, песке, глине, извести для производства, хранения и транспортировки сельскохозяйственных продуктов (Dig., VIII, 3, I, I—2; 3, 1,5; 13). Однако сервитуты могли быть установлены и по закону, административным путем (CJ, III, 34, 3). Сервитуты являлись не единственным средством обеспечения землевладельцев угодьями. Другим было предоставление им compascua и communiones, которыми владели не только сельские общины, но и города и которые имели разный статус. В «Дигестах», в частности, упоминаются принадлежавшие городу silva publica (Dig., XLIII, 24, 7, 8) .Общественное имущество (publica) определялось как то, что принадлежало всей целостности (univer- sitas), в отличие от того, что принадлежит частным лицам (Dig., L, I, 8). Praedia publica именовались городские земли (Dig., L, 4, I, 2), хотя некоторые считали, что publica — лишь то, что принадлежит римскому народу, города же приравниваются к частным лицам (civi- tates privatorum Ioca habentur — Dig., L., 16, 15—16). Очень тонкое различие между категориями publica как городских земель приводит Урбик: есть, пишет он, общественные участки (loca publica), которые записываются, например, как «общественные» (publica), — леса и пастбища августинцев. Они считаются данными народу, и их можно продавать. Есть и другие, имеющие другое значение, — эти земли записываются как «леса и пастбища»; или имение (fundus), относящееся «к личности самой колонии» (ad personam coloniae ipsius), и никоим образом эти земли не могут быть отчуждены от республики (SRF, р. 85). Здесь, вероятно, имеется в виду различие между коллективом граждан, который для практического удобства считался владеющим землей как некое товарищество (societas), а потому, как всякое товарищество, мог землю продавать, и городом как universitas, первичной целостностью в понимании философов. Землями этой категории можно было только пользоваться, но не отчуждать их. В уставе колонии Юлии Генетивы земли, данные publice, запрещалось продавать или сдавать более чем на 5 лет (CIL, II, 5439, § 82). Можно полагать, что такое разделение было проведено с целью, с одной стороны, дать городам возможность извлекать доходы, сдавая в аренду часть их земель [такие земли города могли иметь и вне своей территории: Цицерон упоминает земли Ар- пина и Ателлы в Галлии, сдававшиеся в аренду, что составляло главную часть их дохода (Cicer., Ad Fam., XIII, 7 и II)], а в случае крайней нужды и продать ее [хотя, как известно, императоры такой продаже всячески противились и, по крайней мере Веспасиан и Септимий Север, возвращали городам земли, перешедшие в руки частных лиц (Dig., XXXI, 78, 4)); с другой стороны — оставить часть земель безусловно за городом, чтобы сохранить город как общину с необходимыми гражданам общинными угодьями. Если они не могли пользоваться упомянутыми выше категориями городских общественных земель, постоянно захватывавшихся, как и в селах, крупными собственниками, они покупали сообща пастбище — saltus compascu- us. Если землевладелец продавал свое имение, покупатель в зависимости от условий покупки мог иметь или не иметь права выпаса на этом сальтусе (Dig., VIII, 5, 20). В одной надписи из района Адрии упоминается постройка дороги на средства sociorum campi (CIL, IX, 5076), возможно, именно таких совладельцев compascua. Такой тип общих угодий уже значительно отошел от общинного, но и последний, несомненно, сохранялся не только для пагов и сел, но и для городов. Нельзя не учитывать того обстоятельства, что возникавшие в империи города воспроизводили ряд черт, присущих раннему Риму. Если последний, став столицей державы, уже утратил характер гражданской общины, то такой характер сохраняли новые города, что укрепляло всю систему римских отношений, на такой общине базировавшихся. Помимо верховной собственности на всю территорию и непосредственной собственности на общественные земли разных категорий в городах, по крайней мере в принципе, сохранялся земельный максимум. Никому, пишет Сикул Флакк в связи с правилами ассигнации земли в городах, ие дозволено иметь больше, чем указано в эдикте (SRF, р. 197). Неясно, какой эдикт имеется в виду. Ho, судя по тому, что для времен Империи нам никакой общий эдикт о земельном максимуме не известен, речь идет об эдиктах, регулировавших величину наделов при центуриации земельной территории. Город целиком, как частный поссессор (как мы помним, город рассматривался как частное лицо), получал землю, делившуюся между городом как таковым, коллективом граждан и отдель- чыми гражданами. Их собственность была гарантиро- зана в наибольшей степени. Они имели право отчуждать свои наделы, как частные, так и взятые у города в долгосрочную аренду, но были ограничены в распоряжении ими никогда не терявшим силы установлением о праве захвата необработанной земли, а также лежавшими на их имениях сервитутами. В основе обоих ограничений был все тот же исходивший из задачи консерваций города-общины принцип наилучшей обработки земли, всего земельного фонда гражданской общины независимо от того, принадлежали ее отдельные части всему городу или отдельным гражданам. Ta же задача и тот же принцип лежали в основе такого специфического явления, как установление общиной максимальных цен на необходимые продукты питания, имевшее место задолго до эдикта Диоклетиана о ценах (Dig., XLVII, 11, 6; XLVIII, 12, 2), как обязанность декурионов заботиться о снабжении граждан продуктами питания по доступным ценам, вследствие чего землевладельцев, и в первую очередь самих декурионов, иногда обязывали продавать продукты по ценам даже ниже установленных (Dig., XLVIII, 12, 3; L, 4, I; 18), как освященный вековой традицией обычай, по которому более состоятельные граждане должны были тратиться на угощение народа, раздачи, игры, постройки общественных зданий и т. п. Необходимость снова и снова воспроизводить отношения гражданской общины, основной социально-экономической и политической ячейки, диктовала и обязанность извлекать из своего имущества максимальный доход, и правила распределения этого дохода. А обязанность наиболее выгодным образом обрабатывать землю с усложнением социально-экономических отношений приводила к развитию новых, складывавшихся в области земельных отношений форм: узуфрукта, аренды, пользования, прекария, держания. Они пользовались защитой права или охранялись собственником земли (будь то государство или частное лицо), пока фруктуарий, арендатор, прекарист, держатель сами или через лиц, которым они отчуждали свои права на землю, извлекали из нее доход, возделывая землю так, что она приносила максимально возможное количество плодов. Вместе с тем многообразные процессы, обусловлен- ные, в частности, и тем, что для получения дохода как государству и городам, так и частным лицам приходилось отдавать часть принадлежавшей им земли поссес- сорам, арендаторам разных категорий, фруктуариям, прекаристам, держателям, более или менее гарантируя их права на участки и приносимые ими плоды, приводили к фактическому разделению собственности. Появляется юридическое различие между possidere и in possessione esse (Dig., XLI, 2, 10, I), хотя на практике тот, кто был in possessione, имел то же право и обязанность извлекать доход, что и поссессор (Dig., XLII, 5,5; 9,1). Отсюда упоминавшееся выше смешение терминов даже у юристов. Отсюда же и возникшее сомнение в тезисе, согласно которому собственность не могла разделяться между разными лицами. Против этого тезиса возражали, что прека* рием владеют и господин вещи, и прекарист, что владение может быть и оформленное, и не оформленное правом и что для факта владения правовое оформление вообще, роли не играет (Dig., XLI, 2, 3, 4—6). Такие споры явились результатом осознания, хотя еще и недостаточно четкого, юристами того факта, что на практике владение фактически становилось разделенным и иерархическим и что прямая, непосредственная связь гражданина-землевладельца с собственником земли — гражданской общиной и государством — все более нарушалась, что так же, как появление на территории города чужаков (т. е. ослабление принципа взаимосвязи понятий «гражданин» и «землевладелец»), расхищение городских земель и фактическое сведение на нет городского демократического самоуправления лишали постепенно римский город его общинных черт. В разных сферах аграрных отношений постепенно складываются многоступенчатые, опосредованные связи, соответствовавшие иерархии политических связей, со всей наглядностью выступившие при доминате, но зарождавшиеся уже раньше. Конечно, мощный толчок этот процесс получил под влиянием отношений в провинциях, где император с самого начала был верховным собственником земли. Здесь иерархия связей могла быть особенно сложной. Например, она могла иметь такую форму; общинник, получавший «адел от кровнородственной или территориальной общины, права и обязанности которой делил,община, получавшая как единое целое с соответствующими правами и обязанностями землю от города, к которому была приписана или у которого арендовала землю,-> город, владевший своей территорией, отведенной ему императором, и отвечавший за ее обработку и выполнение разных повинностей,-*- император как верховный собственник земли. Цепь могла быть и более короткой: гражданин города, владевший частной или арендованной у города землей именно как гражданин, получавший сам или унаследовавший от предков имение, отведенное при центуриации городской земли, и обязанный городу повинностями как собственник и арендатор — квазипоссессор, город, владевший отведенной ему императором территорией,-*-император как верховный собственник. С другой стороны, цепь могла и удлиняться за счет расширения первого ее звена в результате прибавления пользователей, держателей и арендаторов земли разных категорий. Если подобные отношения в провинциях были официально узаконены и теоретически отличались от отношений в Италии с их доминием, то практически даже до уравнения Италии с провинциями там складывалась та же цепочка. И недаром Сенека и Плиний Младший, несмотря на их попытки отделить власть императора как суверена от его власти как собственника, признавали, что все принадлежит ему. А наличие на территории городов пагов, сел, соседств с их общинными угодьями только ускоряло соответствующую эволюцию. В социально-политическом плане она находила выражение во все большем разделении плебса на сельский и городской; в растущем бесправии крестьян, все более становившихся объектом эксплуатации со стороны города в целом и отдельных «благодетелей» из высокопоставленных горожан; в появлении не только в провинциях, но и в Италии категории incolae, приписанных к городам мелких землевладельцев городских территорий, пользовавшихся минимальными правами и обремененных повинностями в пользу города (SRF, р. 52). Возможно, что со всеми этими обстоятельствами связан и тот факт, что какая-то часть жителей империи, скорее всего принадлежавших к какой-то категории сельского плебса, не получила римского гражданства и по эдикту Каракаллы. Параллельно развивается другое явление, сыгравшее, видимо, немалую роль в возникновении разделенной собственности, а именно формирование зародышей сословной собственности. Впервые мы сталкиваемся с этим у Сикула Флакка, когда тот говорит об ограничении зе мельных участков размерами, установленными эдиктом. Он противопоставляет им экзимированные имения заслуженных лиц, которым эти имения даются на основе частного права, за которые они не обязаны городу никакими повинностями и которые находятся на земле римского народа. Здесь речь еще идет об особой милости, оказанной императорами лицам, выделенным за особые заслуги, получившим крупные наделы, изъятые из городской территории. Ho уже в конце II или начале III в. (точная дата этого установления нам неизвестна) в то же положение автоматически попадают земли всех сенаторов и их потомков (Dig., L, I, 25, 5). Право собственности на крупные экзимированные имения, обязанные повинностями только императору, становится сословной привилегией. Одновременно появляются и зачатки сословной собственности колонов, хотя колоны (чрезвычайно пестрая категория земледельцев, сидевшая на разных землях, но в основном на сенаторских и императорских) как сословие еще оформлены не были. Уже Фронтин писал о спорах крупных собственников с городами, между прочим, и о том, кто имеет право на повинности жителей расположенных на территории сальтусов сел (SRF, р. 53). Постепенно, как известно, последние все более поглощаются личностью землевладельца, экономически, а затем и политически представлявшего их перед государством. Права же колонов на их собственность приравниваются постепенно к рабскому пекулию и тоже начинают регулироваться государством, т. е. их собственность также приобретает сословный характер. А, как известно, сословность собственности — важный признак феодальных отношений, зарождавшихся в тесной связи с эволюцией римской собственности. В частных сенаторских сальтусах тоже возникает разделенная, подчиненная особой иерархии собственность: держатель зем- ли-^сенатор-^государство. Причем, если держателем земли выступала как некий коллектив община (село), она включалась в иерархию как дополнительный, опосредствующий член. Разделенности собственности соответствовало и изменение в политическом положении звеньев ее иерархии. Собственник-гражданин, непосредственный участник политической и военной жизни гражданской общины, города-государства, становится анахронизмом. Общинник участвует лишь в жизни общины, в которой имеет надел; гражданин города — в жизни последнего, если имеет на его территории достаточно крупную недвижимость, и лишь сенатор, имение которого находится на земле римского государства, имеет право голоса в государственных делах. То был последний этап истории римской собственности, уже до крайности модифицированной, во многом противоположной своим первоначальным основам, но еще сохранившей некоторые их элементы. Итак, римская собственность складывалась одновременно с генезисом римского классового общества и шла в своем развитии первоначально тем же путем, что у стадиально близких племен и народов. Как и у них, у римлян зарождалась собственность царей и их приближенных, возможно, храмов, собственность кровнородственных и территориальных общин, а также общин большесемейных, представленных своими главами, получавших наделы из общественного земельного фонда. Считать, как часто это делают историки римского права, собственность отца фамилии частной в современном понимании этого термина на основании того, что уже тогда pater familias говорил о своем участке «мой» (meum esse), совершенно неправомерно. Член любой общины, вышедшей из стадии полной общности земли, считает отведенный ему участок своим. Важно, что верховное право отводить или отбирать надел в случае небрежности владельца, т. е. верховное право контроля и распоряжения, оставалось за общиной, возможно, первоначально общиной-пагом, затем общиной-civitas. Решающим этапом в истории римской собственности была победа плебеев, в результате которой верховным собственником окончательно становится гражданская община, отводящая главам фамилий их частные наделы. В этот период собственность уже носит иной характер, чем у народов, не знавших победы народных масс над формировавшейся из родо-племенной верхушки и царских приближенных знатью. В Риме само постепенно складывающееся государство превращается в граждан' скую территориальную общину, вне которой нет неподведомственной ее контролю земли и которая развивается с точки зрения отношений собственности по образцу иных территориальных общин — от свободного наделе- ння граждан землей, когда земли было еще достаточно много и имущественная дифференциация невелика, до острой борьбы за передел земли, когда общественный земельный фонд стал истощаться и резко усилилось противоречие между крупными собственниками и безземельными или малоземельными гражданами. Одним из аспектов этой борьбы был вопрос о том, восторжествует ли общинное начало с принципом уравнительности и земельных переделов, с одной стороны, а с другой — с принципом права на землю в соответствии с вложенным в нее трудом, или же наделы, независимо от вложенного в них труда, будут раз и навсегда закреплены за их обладателями, т. е. восторжествует частная собственность, близкая к современному ее пониманию. Аграрные реформы Августа —следующий важный этап в развитии римской собственности — как будто знаменовали победу второго пути, когда собственность на землю была теоретически осмыслена как доминий, т. е. как такое же право, какое господин имел на раба, «не полученного им от римского народа». И действительно, если мы рассматриваем сложившееся в то время положение под углом зрения отдельных землевладельцев, большей частью имевших виллы достаточно крупные, чтобы на их территории было все необходимое для ведения хозяйства, нам представляется, что их права собственности не отличались от прав владельца капиталистического предприятия, что частная собственность римлян не отличалась от частной собственности капиталистического мира. Ho если исходить из всей империи в целом, то придется признать, что дело обстоит совсем иначе. Мелкие собственники, крестьяне, продолжали жить общинами, хотя права этих общин официально были признаны лишь во время домината. В провинциях верховным собственником было государство, и постепенно, причем достаточно быстро, оно было признано таковым и для всей империи в целом. Чем далее, тем более отношения собственности становятся такими, какими они могли бы стать, если бы не было победы плебса, какими характеризуются обычно неантичные государства разных регионов и эпох первых классовых обществ. Мы видим здесь сочетание и взаимосвязанность собственности внегородских и городских общин, от принадлежности к которым зависит и собственность их сочленов, владельцев частной и совладельцев общественной земли, с собственностью высокопоставленных частных лиц, получавших свои земли как бы непосредственно от государства и подчинявшихся только ему, и наконец, с собственностью императорской или государственной при признании самого императора верховным собственником земли. Для суждения об античной, в частности римской, собственности, неприменимы критерии, прилагаемые к капиталистической собственности. Особенно, как мы пытались показать, неприменим критерий отчуждаемости — в те времена право отчуждения отнюдь не было так тесно связано с собственностью, как при капитализме. Это и понятно, если учесть роль собственности в том и другом случае. При капиталистическом, т. е. в высшей степени развитом, товарном производстве собственность— это свобода превращения в товар как рабочей силы (собственность рабочего), так и капитала и созданных им стоимостей (собственность капиталиста). Поэтому капиталистическая собственность в первую очередь связана со свободой отчуждения и распоряжения. Рабочий может не продавать свою рабочую силу, капиталист может не употреблять свой капитал для производства товаров и не продавать произведенные товары. Государство в их распоряжение своей собственностью вмешиваться не может или может вмешиваться только как суверен (например, опасаясь всеобщей забастовки, заставить капиталиста отказаться от локаута). В античном мире собственность, в первую очередь земельная, обеспечивала бытие гражданина как члена общины и самой общины как основы существующих отношений. Первоочередной задачей для достижения этой цели было наиболее рациональное использование всего наличного земельного фонда, как остававшегося в коллективной собственности, так и отводившегося отдельным лицам. Отчуждение в любой форме, от продажи до предоставления в пользование или держание, подчинялось этой цели. Поэтому отчуждение здесь не может быть основным признаком собственности в ее современном понимании. Собственник был обязан извлекать из той части имущества, которая рассматривалась как выделенная ему из общественного фонда, доход, распределение которого также контролировалось. Отчуждение в извест ной мере подчинялось этой задаче: тот, кто не имел возможности сам извлекать доход, мог независимо от своих юридических прав на землю передать ее другому в собственность, владение, пользование, держание. Он мог сделать это добровольно или принудительно — собственник, не возделывавший землю, терял ее в пользу того, кто начинал ее обрабатывать; фруктуарий, арендатор, держатель, прекарист в таком случае терял свои права на участок, возвращавшийся к собственнику, который передавал его другому фруктуарию, арендатору, держателю, прекаристу. Государство вмешивалось не только как суверен, но и как верховный собственник, сохранявший за собой право КОНТРОЛЯ над распоряжением землей и ее распределением. То, что оно само выступало в роли продавца и покупателя земли, не противоречит его положению верховного собственника именно потому, что собственность и отчуждение были связаны здесь далеко не так непосредственно, как при капитализме. He случайно Сенека проводит аналогию между правом собственности императора, города и господина на пекулий, который выделялся рабу тоже для того, чтобы он извлекал из него максимальный доход. Признаком собственности здесь является не право отчуждения, а гарантированность прав на землю до тех пор, пока она обрабатывается и дает доход47. Гарантированность собственности, а не и без того неограниченное право отчуждения стремился обеспечить Август. Ho в конце концов результатами его реформ воспользовались только более или менее крупные собственники, да и то со временем крупная собственность превращается в аналог не капиталистической, а феодальной сословной собственности. Принцип же верховной собственности, верховного распоряжения для огромного большинства остается в силе и укрепляется в связи с фискальными интересами государства, сочетаясь вместе с тем с правом на контроль и распоряжение со стороны общин разного типа, от городских до сельских. Отношения собственности и их эволюция, специфичные в римском мире, в основном определяли и специфику его экономики.
Еще по теме Глава II ГОРОДСКАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ОБЩИНА. РИМСКАЯ ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ:
- СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНА И ЗЕМЕЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
- УЧЕНИЕ ИЕЗЕКИИЛЯ И СОЗДАНИЕ ИЕРУСАЛИМСКОЙ ХРАМОВО-ГОРОДСКОЙ ОБЩИНЫ
- ВВЕДЕНИЕ ЗЕМЕЛЬНОГО НАЛОГА. РАЗРУШЕНИЕ КОЛОДЕЗНОЙ СИСТЕМЫ ОБЩИННОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ
- 1. ФЕОДАЛЬНАЯ ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
- ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ И ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЙ ЗНАТИ
- Важнейшими объектами права собственности и других вещных прав являются земельные участк
- § 1. Публичная собственность в римском и средневековом праве
- Статья 262. Земельные участки общего пользования. Доступ на земельный участок
- Упадок римской республики. Эпоха гражданских войн
- Раздел V. ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫЕ СПОСОБЫ ЗАЩИТЫ ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ
- Вопрос 65. Понятие и система
гражданско-правовых способов
защиты права собственности
- ГЛАВА I УПАДОК ПЕРВОБЫТНО ОБЩИННОГО СТРОЯ
- 2.З.5.1.З. . Из нетрадиционных объектов гражданских прав следует назвать информацию, интеллектуальную собственность и нематериальные блага.
- Глава III ОБЩИНА